Когда-то на заре перестройки Алла привезла к нам на дачу своего сына. Миша после армии был очень востребован и театром, и кино.
Наступал Новый год. И ранним рейсом из Внуково первого января он должен был улететь на съемки. Чтобы не проспал, мать привезла его на нашу дачу в трех километрах от аэропорта. И чтоб ни в одном глазу.
Мишу посадили среди моих разновозрастных детей смотреть новогодний телевизор. Там шел «Голубой огонек», а к четырем утра обещали программу зарубежных артистов не из соцлагеря. Скоро моя мелочь ушла спать, но старшие и Миша таращили глаза, упорно ожидая капиталистическую эстраду.
Мимо Мишки прошла беременная кошка Няма, она нежно потерлась о его колени. Миша замер. Няма любила рожать в праздники или в дни рождения и при большом скоплении гостей. Теперь гостей практически не было, но Няма ждать не захотела.
И вот тут у Миши проявилась страшная аллергия, он зачихал, у него потекли слезы. Алла испугалась и потребовала супрастин, иначе он не улетит на съемки. Это был удар с неожиданной стороны. У нас ничего похожего не случалось, животные были всегд, и никто так остро на них не реагировал.
Я набралась смелости и полезла через забор к соседям, у которых еще горел свет. Соседом был будущий первый мэр Москвы Гавриил Попов с женой и детьми, которые экстравагантно ходили в сельскую школу вместе с моими детьми. Судя по шуму и грохоту, народ не спал.
Жена будущего мэра Ира была очень любезна и вручила мне две таблетки тавегила и огромную красную клешню лобстера, готовую к употреблению. Слово было незнакомо, но клешня завораживала.
Когда я вернулась, все продолжали сидеть у телевизора и слушали Жванецкого, которого подали на сладкое вместо «Бони М».
Тавегил Алле не понравился, и она потребовала супрастин. Я пошла к другим соседям, которые жгли костер и пели Окуджаву. Там дали наконец супрастин, и все пошли смотреть на Мишу Ефремова, который прославился в их детстве фильмом «Когда я стану великаном».
Няма к этому времени уже родила пятерых котят и облизывала их твердым, как наждак, материнским языком.
А Покровская почти так же нежно облизывала Мишку. Цель была одна – дожить до утра и отвезти его в аэропорт.
Соседская молодежь поглазела на уже выросшего «великана» и, сгрызая клешню и пожелав всем хорошего нового года, ушла к себе по неясной тропе. Тропа исчезала на глазах. Сыпал красивый пушистый снег, деревья становились сказочными, царство становилось Берендеевым.
Но Мишка захотел спать. Тогда Аллу осенила идея вручить ему лопату и послать чистить дорогу к калитке. А это примерно сто метров.
– Лупата! – по-детски обрадовался Миша при виде предмета совкового вида. А снег шел и шел.
– Может, и самолеты не полетят, – занервничала Покровская, которая первый раз за многие годы не выпила ни капли священного новогоднего шампанского, которое было надежно закопано в дальних сугробах.
Мы прислушивались – стояла полная тишина.
– Ну и какого хрена, – взвилась она, – сидим, как эти… и ни в одном глазу. Ничего себе Новый годик!
Миша мужественно боролся со снегом, и к семи часам утра из наших ворот можно было выехать. Я боялась другого – пройдет ли машина дальше до шоссе, а это еще три километра. Я высказала эту мысль вслух, и Миша покорно пошел со своей «лупатой» чистить снег за воротами.
И в это время над нами взлетел первый в этом году самолет.
Покровская пыталась выехать. Мы толкали ее жигуль, нам не привыкать выпихивать машины. Миша продолжал работать «лупатой», и Алла медленно, но верно выползла наверх на дорогу. А там уже была кем-то проложена колея. Мы бешено махали Мише вслед.
«Лупата» долго еще стояла в нашем гараже, напоминая о Новом годе с Мишей Ефремовым.
Впереди у него еще было много всего: попытка создать «Современник-2» с замечательными спектаклями, новые радости, победы, потери, прощания.
Когда Миша привез к нам Аллу на один из последних ее дней рождения, я спросила его, помнит ли он тот Новый год, он сказал – нет. И прочитал своей маме стихи, написанные Орлушей к ее дню рождения, и мы засняли это поздравление на телефон. И этого мы не забудем.
А потом, убегая и оставляя Аллу с нами, он выскочил из дверей не вправо, где находился хороший выход, а влево, где была сломанная лесенка.
Раздался грохот, какие-то возгласы. Пока мы подбежали, Мишина машина, та самая, уже покидала наш участок. А сломанные ступеньки, конечно, починенные в конце концов, так до сих пор и называются Мишиными.
Господи, Миша, как ты там? «Лупатой» орудуешь? Чинишь ступеньки поломанные?
Но, где ты, хоть понятно, а вот где наша дорогая подруга – постичь невозможно. Уж очень далеко. Не-до-ся-га-емо!
«Иллюзион», хоть имя дико
Я была на открытии кинотеатра «Иллюзион». Там с первых дней работал наш друг Юрий Богомолов, а потом, когда Юра ушел в Институт искусствоведения, место уже занял его друг и мой тогдашний муж Марк Кушниров.
На открытии, на котором была сплошная элита, показали фильм Франсуа Трюффо «Нежная кожа». Наверняка найдется дошлый киновед типа того же Богомолова, который скажет: «Да ничего подобного, откуда ты взяла». На что я скажу: «Я так вижу».
Я так и вижу этот еще не прогретый теплом зрителей мраморный зал архитектора Чечулина, откуда нам перепало бра в стиле соцреализма – его уже несли на помойку, но Марк подсуетился. Еще не обжитое пространство довольно холодного дома. Я бывала в его квартирах – неуютные. «Иллюзион» тоже был неуютным. Особенно фойе, как бы приспособленное для партсобраний или похоронных мероприятий.
Но какие там люди бывали, как весело было в помещении справа от лестницы, уходящей вниз, в сортир, под названием «Научная группа». Володя Соловьев, Алла Маланичева, Миша Сулькин, Наташа Егорова, заезжавший из Белых Столбов (это киноархив, а не то, что вы подумали, не психушка) Володя Дмитриев.
Наташа Егорова была киноведом и обожала немецкий экспрессионизм – эти туманы, загадки, остроту кадра, германскую мистику, возле ее стола висела афиша «Кабинет доктора Калигари». Володя Соловьев возглавлял научную группу и полагал себя доктором Калигари, он читал лекции перед фильмами – мягким тихим голосом, и его почтительно слушали.
Алла Маланичева была доброй феей группы – спасала, если кто заболел, заучила несколько реплик в диснеевских мультиках и делала перевод, за который очень хорошо платили, еще она очень вкусно готовила, приносила волшебные котлеты, которые не с чем было даже сравнить, – и кормила группу и гостей.
Шпаликов часто приходил в кинотеатр, порой в ужасном виде: зимой в тапочках, с замерзшими красными руками и отчаяньем на лице, – не столько поесть, сколько выпить, но ему не давали, тогда он просто усаживался возле окна и тихо сидел в ожидании сеанса, а когда давали звонок, он все так же продолжал сидеть. Ему говорили: «Ген, ты чего, фильм начинается». Но он отмахивался: «Я просто посижу и пойду». А идти ему было некуда, жизнь у него разваливалась на куски, и все было неладно. Однажды я его просто взяла крепко за руку и сказала: «Быстро пошли, хороший фильм». Бертолуччи снял, «Двойник» называется, по Достоевскому. Силой впихнула в удобное кресло и окунулась в Бертолуччи. Хорошее кино, сильное, хулиганское. А Генка его проспал. В тепле.
Или запросто сидит в научной группе Андрей Тарковский с Ритой Тереховой, еще только собираются снимать «Зеркало», которое пока имеет совсем другое название, кажется «Белый день». Он иногда смотрит на нее как бы со стороны, но не влюбленным взглядом, а режиссерским. Рита понимала, что это был не тот взгляд, который ей хотелось, но делала вид, что тот. Хохотала и волосами красиво трясла.
Мы с Ритой дружили – наши дочки почти сверстницы. Рита приводила свою Анечку на воскресные показы Диснея, а я свою Ксюшу.
Бемби, Белоснежка, Маугли – мы все это показывали своим детям. Я завидовала их детству. Ведь так получилось – актриса Анна Терехова и мой младший сын Сева, ставшие профессионалами, впитывали в себя самое интересное из мирового кино.
Теперь Сева – взрослый человек, писатель и, конечно, сценарист, а тогда, пятилетний, научился тыкать пальчиком в телефонный диск и ловко попадал на научную группу «Иллюзиона». И я из кухни вдруг слышала:
– Можно Макароныча? – так он называл своего отца Марка Ароновича. Прозвище прижилось, и он стал Макаронычем.
– Тетя Алла, дядя Володя, дайте Макароныча. Хорошо, попозже. Скажите, это его сын звонил.
Для пятилетнего не слабо!
Да, много всего повидали наши дети – это была академия киноискусства, высшее образование посильнее ВГИКа и сценарных курсов. Школьниками они регурно посещали воскресный кружок для подростков, где Макароныч, который вел занятия, получил кличку Делончик от восторженных старшеклассниц. И она ему очень нравилась.
Кира Муратова появилась в «Иллюзионе» прямо из Одессы – обиженная, но гордая. Юрский находился в Одессе на съемках и увидел, что Кира, такой прекрасный и тонкий режиссер, за непримиримый нрав лишена возможности снимать кино и работает в студийной библиотеке – книжки выдает, и такая она несчастная, такая худенькая, что он захотел ее немедленно покормить. А гордость-то разве разрешит? Нет, так отшила бедного Юрского, что он потом, когда об этом рассказывал, сам был страшно обижен: «Я же не хотел ее обидеть, я хотел просто накормить».
Так вот Кире в период горбаческого свободомыслия неожиданно предложили снять фильм, о чем она мне доверительно рассказала в ожидании сеанса в «Иллюзионе»:
– И вот, – говорит она, – представляете, я хочу снимать только Наташу Лепле, а они (пренебрежительный жест, означающий Госкино)… они мне – она живет во Франции. Это не позволительно. Это заграница. А я им – мне плевать, где она живет, я хочу ее снимать, и я буду снимать только ее. Я уже письмо написала этому… как его, ну наверх: или с Наташей Лепле – или я не буду вообще снимать и уйду в уборщицы. – Вдруг наклоняется ко мне и тихо добавляет: – Не знаете, что у человека вот здесь? – Стучит себе чуть выше живота.