А в «Лесе» Серебренникова она уже сколько лет в роли Гурмыжской выходит в высоких сапогах и мини-юбке. Глаз не оторвать.
У нее фантастическая внешность. В очереди за водкой ее никто не узнаёт. Портреты в витринах МХТ показывают красавицу. Собой она, как и положено, недовольна. А в душе все равно английская королева, которая повышается в цене с каждым годом, как драгоценное вино.
Тенякова до сих пор говорит, что наша дружба после их переезда, скорее даже бегства в Москву, была для них спасительна: не так просто бросить свой дом, свой город, свои привычки – и в эмиграцию!
Каждый из нас тогда прикидывал, каково это – вот так выдрать свои корни, сжечь мосты, забыть все, что было, все что ныло, что давным-давно уплыло, – и как в прорубь с головой: на чужбину.
Наша жизнь тогда тоже напоминала привал после двух землетрясений. И встреча в нашем только что наспех сооруженном доме, построенном из вторсырья на благотворительной основе, была так же спасительна для нас, отверженных от своих семей и спасающихся только надеждой, что когда-нибудь все еще может кончиться ничего себе.
У них был личный транспорт – машина. И когда в сыром сумраке нашего запущенного сада неожиданно раздавался клаксон их «жигулей», мир моментально преображался. Проблемы переставали быть проблемами, убогость обвисших паклей стен больше не оскорбляла, громче пели соловьи, и замирали комары.
Наташа вносила веселую деловитость и организовывала стол. Юрский вздымал уровень разговора до философских высот, маленькая Дашка с заклеенным глазом изображала принцессу из сказки, а мои мальчики начинали лупцевать друг друга от избытка восторга. Самая мудрая была наша чуть более чем годовалая дочь Маша – она находилась в наблюдательном возрасте.
И вот наконец вся мелочь укладывалась спать, а у нас начиналась взрослая умная глубокая беседа. Юрский читал свои экспромты, оттачивал свои рассказы, очевидно именно тогда у него зарождался таинственный Игорь Вацетис, под личиной которого он напишет много пьес, сам же и поставит.
А Наташа? Она была камертон. Иногда одобрительно всхрапывала, что означало полное согласие, иногда бросала пару реплик, как бы не относящихся к обсуждаемому сюжету, иногда загадочно молчала, покуривая, но, насколько помню, ни разу я не слышала категорического осуждения, едкого осмеивания, а уж издевательство или злость – это не ее приемы.
Как-то сидим у телевизора – Наташа, дети и я. Юрский на работе. На экране балет «Анюта», танцует божественная Катя Максимова. Вдруг Дашка говорит:
– А вот интересно, у нее коса своя или привязанная?
Наташа фыркнула:
– Даша, тут высокое искусство, а ты про косу. Хотя это тоже, конечно, интересно.
А как играли в шарады! Однажды загадали «Робкий мужчина» – показали и кий, и чин, и муж. А целое – Наташа вышла, обвела взглядом мужскую аудиторию, соображающую, что бы это могло быть, и сказала: «Таких тут нет!»
Однажды мы с ней сели на велосипеды и, как два подростка, погнали по нашим дачным улицам куда глаза глядят. А глаза привели нас к дому лесника – прекрасного рыжебородого шестидесятника. Там жила его семья – жена Юля, зубной врач местной внуковской клиники, и двое детей – девочка, которая училась в одном классе с моей старшей дочерью, и молодой человек двух лет, с которым я не была еще знакома. Малыш вышел к нам с топором в руках, ему не хватало только рыжей бороды. Это все напоминало волшебную сказку, из которой не хотелось возвращаться.
Солнце, запах хвои, семейное счастье и этот маленький лесник. О, если б навеки так было! Но осталось в воспоминании как о каком-то чуде.
Наташа, ты помнишь?
Относительно недавно наша уже выросшая дочь Маша застряла на нашей даче между двух дверей. Она уже уходила на электричку и захлопнула внутреннюю дверь, а ключи, отпирающие внешнюю дверь, забыла в доме. Место, где она застряла, называется у нас тамбур. Там было вполне комфортабельно: грела батарея, горела лампочка и при себе у нее был телефон. После бессмысленных воплей в окружении глухого леса Маша позвонила мне в Москву. У меня судорожно заработала голова – и вспомнилась аналогичная история, произошедшая с Теняковой в их первой московской квартире возле Киевского вокзала. Пока я поднимала всех возможных соседей и они искали запасные ключи, я развлекала дочь этой историей. Со временем детали стерлись и заменились другими, но в целом дело было так.
Юрский утром повел Дашу в школу. (Не исключено, что фантазия.) Наташа осталась одна и пила кофе (это правда). Потом пошла в туалет и зачем-то крепко заперла дверь. А замки там были точно такие, как и на нашей даче: внутри круглой ручки и халтурные. И замок заклинило.
В этот момент Маша заинтересовалась и спросила, сколько времени она так провела?
– Весь день, – успокоила я ее, – но ведь там было комфортабельно.
– И что она делала?
– Колотила в стены, в потолок, все же это был новый дом с плохой звукоизоляцией.
– И что? Ключи были у кого-нибудь?
Я задумалась, решила, надо у Теняковой спросить.
– А что она еще делала?
– Она думала.
– О чем?
– О жизни, наверное, – неуверенно сказала я.
– И чем кончилось? Кто ее освободил?
– Конечно, Юрский. Он приходит, а Наташи нет. И обеда нет. И посуда не вымыта, и постель не убрана…
– И что?
– И вдруг слышит слабый голос: «Сережа, это ты?»
Тут я услышала по телефону, как открывается дверь и голос соседа Саши Орлова говорит:
– Маша, а что ты тут делаешь?
– Думаю о жизни.
Эта королева никогда не предавала своего короля. Что бы ни произошло, какие бы обстоятельства ни затуманивали горизонт, Юрский был вне сомнений, лучше всех и прекраснее. Вот тут мы с Покровской просто тонули в восхищении. Мы обе очень любили сказать своим дорогим и любимым правду-матку, нам казалось, что мы их воспитываем, чтобы они стали лучше. Как же мы ошибались!
Конечно Тенякова игрок. Про карты не знаю, мы с ней не играли. Но слышала, что игрок. Про скребл сказала в самом начале. Мечтаю устроить олимпиаду типа королевского гамбита – свести Тенякову с одним из моих выросших мальчиков, который в отсутствие Наташи занимает ее место на олимпе. Сообщила Теняковой про эту идею, она одобрила. Теперь надо пригласить ее к нам на дачу, вытащить моего сына из его войковской конуры и еще чтобы кончилась пандемия.
О, какая это будет игра, какие ставки, какие страсти!
Стоит памятник на Троекуровском – его почерком написано: «Юрский».
Стоит перед ним Наташа. Понимает – нет его там, он в другом месте, но вот написано же: «Юрский».
И она Юрская по паспорту. И Дашка.
Хороший памятник – камень живой, теплый, не то крыло, не то парус, природно так получилось, камень не обработанный, естественный, как будто растет здесь.
Это память. Пусть такой будет. Можно прийти, поклониться, поговорить. Только его здесь нет. Он не здесь.
А она еще здесь.
И с этим надо жить.
Галоп
В девяностом году мы приехали вместе с Фазилем в Америку в штат Вермонт на конференцию по Пастернаку в Норвичском университете. Фазиль ворчал, что у него нет времени писать доклад для выступления и вообще не тянет его ни в какую Америку – тут в России бы разобраться. Но потом ему пришло в голову показать шестилетнему сыну Сандрику далекую и прежде недосягаемую страну, и он дал согласие выступить. Любую поездку может испортить необходимость выступить – пригасит кайф встречи с новыми людьми и местами, испортит здоровье и нарушит сон. Но показать сыну Америку – ради этого можно пойти на любые жертвы. Про конференцию говорить не буду – он был прекрасен, но как повеселел писатель Искандер, после того как отчитал свой текст, отдал руководителю симпозиума и стал свободным человеком в свободной стране. Прежде всего нас стали возить по так называемым гараж-сейлам, о которых мы ничего не слышали.
При виде выложенных на ящики разнообразных предметов одежды, быта и даже овсяного печенья с рождественской символикой Фазиль брезгливо морщился: он был уверен, что все эти вещи от умерших родственников и даже печенье ими же и не докушано. Убедить его, что это не от мертвых людей, было бесполезно. Такие гаражики по выходным дням покрывали все лужайки в этой довольно редкозаселенной горной местности. Но интереса у Искандера не вызывали.
Тогда организаторы решили всех нас повезти на красивое озеро на границе с Канадой и потрясти концертом в открытом водном пространстве. Пароход встал. Моторы заглохли. Оркестр заиграл вечную классику. Фазиль музыку любил, но она ему казалась неуместной не в концертном зале в бархатных креслах, а на фоне, правда, умиротворяющего солнечного заката, но все же как-то быстро гаснущего, и на неудобных скамейках.
Возили Фазиля и в гости к эмигрантам. Эмигранты к этому времени уже обзавелись недвижимостью и бесконечным количеством акров земли, которую в Вермонте вообще не дозируют. Жили хорошо, ругали Америку, смотрели только русские каналы, но домой не спешили. Фазиль был с ними вежлив, но не более.
Тогда организаторы изменили планы: Нас привезли на ферму, где паслись лошади. Фазиль ожил и смело пошел прямо к стаду. За ним бежал радостный представитель и предложил ему покататься, если, конечно, Фазилю Абдуловичу этого хочется.
Фазилю Абдуловичу этого очень хотелось. Тогда организатор быстро заплатил за нашу группу, и к нам подвели лошадей. Обязательно потребовали надеть жокейские шлемы. Фазиль, который, вероятно, собирался бешено гарцевать на своем иностранном иноходце, отнесся к этому без энтузиазма. Но пришлось надеть. Я когда-то ходила с подругой на Московский ипподром учиться верховой езде и сразу же закрепила под подбородком пробковый шлем и с готовностью начала взбираться на низкорослую лошадку. На эту прогулки с нами решились еще подростки – дочери преподавателей, те вообще ничего не боялись. Другие осторожно отказались. А моему мужу организатор всучил камеру, и пришлось Коковкину быть оператором. А уж он хорошо знал верховую езду, правда, без седла и в ночном.