Нет, Джекоб. С тех пор, как ты ее покинул.
– Сколько времени у меня в запасе? – спросил он.
Сочувствие в глазах Альмы было хуже, чем ее гнев.
– Месяца два-три, может быть, меньше. Каким образом она тебя прокляла?
– Вынудила меня произнести имя своей темной сестры.
Альмина кошка терлась о его ноги, утешая. Никто, глядя на нее, не заподозрил бы, какой опасной она бывает, если посетитель ей не по вкусу.
– А я-то думала, ты разбираешься в феях гораздо лучше меня. Ты что, забыл, какую тайну они делают из своего имени?
Альма подошла к старой аптечке, в ящичках которой можно было найти все, что поставлял в качестве целебных снадобий зазеркальный мир.
– Имя ее Красной сестры я произносил несчетное множество раз.
– Ну и что ж? С Темной все по-другому. – Корень, извлеченный Альмой из одного ящика, напоминал выцветшего паука, сложившего ножки под брюшком. – Она могущественнее остальных, но не прячется, как они, под защитой своего острова. Это делает ее уязвимой. Она не может позволить, чтобы кому-нибудь стало известно ее имя. Вполне возможно, что она даже своему возлюбленному его не открыла! – Она принялась толочь корень в миске, а потом высыпала порошок в мешочек. – Сколько времени ты уже ходишь с молью на груди?
Джекоб сунул руку под рубашку, отпечаток едва прощупывался.
– Сначала Красная спасла мне этим жизнь.
Улыбка Альмы была пронизана горечью.
– Она усердствовала только для того, чтобы ты скончался согласно ее сценарию. Феям нравится играть с жизнью и смертью… И я уверена, ей было вдвойне сладко отомстить тебе руками собственной могущественной сестры. – Она протянула Джекобу мешочек с растолченным корнем. – Вот. Это все, что я могу сделать. Примешь щепотку, если опять начнутся боли, – а боли непременно начнутся.
Она налила в миску холодной колодезной воды, и Джекоб поспешил смыть с себя кровь бутылочного духа, пока она не разъела ему кожу. Вода окрасилась в серый цвет, под стать коже джинна.
В свой последний день рождения он составил список сокровищ, которые бы ему в жизни хотелось найти. Это был его двадцать пятый день рождения.
Старше тебе сделаться не суждено, Джекоб.
Двадцать пять.
Платок, протянутый Альмой, пах мятой.
Джекоб не хотел умирать. Он любил свою жизнь. Ему не нужно было никакой другой, только побольше этой.
– Можешь сказать, как это произойдет?
Альма открыла окно и выплеснула воду наружу. Светало.
– Темная прибегнет к печати сестры, чтобы заполучить обратно свое имя. Моль над твоим сердцем пробудится к жизни. Это будет… неприятно. Как только она отделится от твоей плоти и улетит, ты умрешь. Может быть, тебе останется несколько минут, может быть, час… Но спасения ждать неоткуда. – Она резко отвернулась. Альма не любила, чтобы ее видели в слезах. – Я бы очень хотела тебе помочь, Джекоб, – сказала она тихо, – но феи сильнее меня. Это свойство бессмертия.
Кошка смотрела на него. Джекоб провел рукой по ее черной шерсти. Семь жизней. Он всегда думал, что и у него их не меньше.
6. Что теперь?
На кладбище позади Альминого дома несколько надгробий стояли еще с тех давних времен, когда, устав от холодов на родине, в Аустрию переселилось изрядное количество троллей. Волшебное умение обрабатывать дерево принесло большинству из них целое состояние, и потому их надгробные плиты зачастую были вызолочены. Джекоб не знал, как долго он там простоял, разглядывая искусно вырезанные картины, описывавшие деяния очередного мертвого тролля. Тем временем мужчины, женщины и дети спешили на работу. По грубо настланной мостовой мимо кладбищенских ворот громыхали рыдваны. Дворняга лаяла вслед оборванцу, производившему свой ежедневный обход бедняцких домов. А Джекоб все стоял, уставившись на могилы, и никак не мог собраться с мыслями.
Он был так уверен, что ему удастся найти путь к спасению. В конце концов, не существовало на свете такого, чего он не мог отыскать. Это убеждение сопровождало его с тех самых пор, когда он сделался подмастерьем Хануты. Лучший охотник за сокровищами всех времен… С тринадцати лет у него не было никакой другой цели – и не нужно ему было титула выше. Но видимо, его призвание – находить лишь то, чего желают другие. Зачем ему понадобился хрустальный башмачок, дарующий любовь до гроба, дубинка, способная победить любого, гусыня, несущая золотые яйца, или раковина, с помощью которой можно подслушивать своих врагов? Он просто хотел быть тем, кто способен найти все эти чудесные вещицы, не более. И он их находил. Но едва он принимался искать что-нибудь для себя, как все оказывалось напрасно: так было с его отцом, так же было теперь и с волшебным средством, которое должно было спасти ему жизнь.
Не повезло, Джекоб.
Он повернулся спиной к могильным плитам с их позолоченной резьбой. На большинстве из них были высечены трактирные драки или состязания в выпивке – славные подвиги троллей редко отличались достоинством, – но на некоторых изображались предметы, которые мертвый умел при жизни выпиливать из дерева: живые марионетки, поющие столы, поварешки, умевшие сами варить и сами наливать…
Что расскажет о тебе твое надгробие, Джекоб?
«Джекоб Бесшабашный, родился в другом мире, погиб от проклятия одной из фей…» Он нагнулся и поправил крошечный памятник, под которым покоился гном.
Перестань себя жалеть.
Твой брат вернул себе кожу.
На один миг он так страстно пожелал, чтобы Уилл вообще никогда не проходил сквозь зеркало, что ему сделалось дурно.
Отыщи волшебные часы, Джекоб. Обрати время вспять и не езди больше к фее. Или разбей зеркало, прежде чем Уилл успеет пробраться за тобою вслед.
Какая-то женщина открыла заржавевшую калитку в кладбищенской стене. Она положила несколько цветущих веток на могилу. При виде ее он отчетливо представил себе Лису, ведь в скором времени, пожалуй, то же самое предстоит делать ей. Впрочем, она, скорее, положит на могилу букет полевых цветов. Фиалки или первоцветы. Ее любимые.
Он повернулся и направился к воротам.
Нет. Волшебные песочные часы он искать не будет. Даже если ему и удастся повернуть время вспять, произойдет в точности то же самое. И это хороший конец. По меньшей мере, для брата.
Джекоб открыл ворота и обратил взгляд к холму, где на фоне рассветного неба вырисовывалась башня возле руин. Что ж теперь? Пойти обратно к Уиллу и рассказать ему, как обстоят дела?
Нет. Еще нет.
Сначала он должен найти Лису.
Если кому-то он и обязан открыть правду, то ей.
7. Напрасно
Темная Фея попятилась. Джекоб Бесшабашный. Как неприятно видеть это лицо. Весь страх в нем, всю боль… Смерть, принесенную ему ее именем, она ощущала почти физически, будто рану на белой коже.
Месть исходила не от нее. Пусть она и наблюдала его страх в водах того самого пруда, возле которого он обратил ее кожу в древесную кору.
Ее Красная сестра наверняка видит те же самые картины в водах породившего их обеих озера. Чего она хочет добиться, умертвив его? Что его гибель усмирит боль от измены или залечит ее уязвленную гордость? Красная слишком неопытна в любовных делах.
Пруд сделался таким же темным, как небо над ним, а в легкой ряби вод морщилось лишь собственное отражение феи. Вода исказила его, как если бы вдруг рассеялась вся ее красота. Что ж из того? Кмену все равно больше нет дела до нее. Его интересует только тленная плоть его человеческой жены.
Шум города проник в ночной сад.
Темная отвернулась. Не видеть бы всего этого: ни себя, ни неверного возлюбленного своей сестры. Иногда ей хотелось снова покрыться листьями и корой, как он заставил ее сделать когда-то.
На брата он был ни капельки не похож.
Моль, усевшаяся ей на плечо, на ее белой коже казалась лоскутом ночи. Но даже это время суток принадлежало теперь другой. Кмен все чаще проводил ночи у своей куколки-принцессы.
И чего добивалась сестра всем этим страхом и всей этой болью? Любви они не вернут.
8. Ханута
На дороге в Шванштайн у ворот ткацкой фабрики уже толпились рабочие. Ее сирены призывали к утренней смене, и Джекоб едва удержал в узде старую лошадь, одолженную ему Альмой, когда их утренний вой заспорил с перезвоном церковных колоколов. Кобыла в тревоге навострила уши, как будто налетели драконы, но все, что она улавливала, были лишь звуки нового времени. Вой сирен. Тиканье часов. Машины торопили время, и оно спешило вперед.
Многие из рабочих, зябнущих у ворот, с завистью посмотрели Джекобу вослед, когда он проехал мимо. Охотник за сокровищами, карманы битком набиты золотом, баловень судьбы, появляется и исчезает, когда ему заблагорассудится, и не знает ни забот, ни однообразия, которые так отравляют им жизнь. В любой другой день зависть на их усталых лицах встретила бы его понимание, но в то утро Джекоб охотно променял бы свою судьбу на участь любого из них, хотя это означало бы работать по четырнадцать часов в день, а получать по два медных гроша за час. Все это лучше смерти будет[1]. Верно ведь?
А утро, как назло, стояло расчудесное. Раскрывающиеся почки на деревьях, свежая зелень… даже грива старой лошади, казалось, дышит весной. Так глупо. Может быть, зимой умирать было бы легче, но Джекоб сомневался, что доживет до зимы.
На обочине дороги спал мальчик, прижав к груди грязный узелок, чтобы какой-нибудь дупляк не позарился на то малое, чем он владел. Впервые очутившись в Шванштайне, Джекоб был не старше – разве что несколько более упитанным, заботами Альмы.
В ту пору заостренные фронтоны зданий напоминали ему картинки в пожелтевших сборниках сказок, принадлежавших бабушке и дедушке, а сажа в воздухе куда больше пахла приключениями, чем смог другого мира. Приключениями пахло решительно все: кожаная упряжь дилижансов, даже лошадиный помет на грязной булыжной мостовой и отбросы после забоя скота, в которых ковырялись несколько голодных гномов. Спустя несколько месяцев он встретил Альберта Хануту и окончательно отдал свое сердце Зазеркалью.