— Знаешь батюшку Матвея?
— Его знают все, если ты имеешь в виду Блаженного.
Про юродивого Матвея, смотрителя маяка, она слышала много. Один из фанатиков той самой религии. Если бы не удалился жить на маяк, его могли отправить на лечение. Местные жители всегда заступались за него, бескорыстно помогали, это объяснялось личной заинтересованностью. У Блаженного Матвея был нюх на неприятности. Благодаря ему многие оставались в живых, если на поверхности с ними что-то случалось. Они называли это чудом, а Матвея, соответственно, чудотворцем, а то и святым. Кого лично вмешательство юродивого не коснулось, в случавшемся, естественно, видели обычную цепочку совпадений. Неужели Вик тоже двинулся головой?
Он заговорил, глядя не в глаза, а куда-то в сторону:
— Однажды я вышел на поверхность с твердым намерением не возвращаться. Прости за то, что сейчас скажу, но между нами не должно остаться недоговоренностей. Очень долго я надеялся, что однажды мы с тобой будем вместе, а когда понял, что с Сергеем вы состоялись как пара, и вмешиваться — это рушить три жизни… Проще всего казалось умножить одно слагаемое на ноль, чтобы оставшиеся в сумме получили счастье. Решение далось трудно, но другого на тот момент я не видел. Жизнь была мраком и болью, существование чего-то иного мозг не допускал. Я совершил худшее, что можно представить. Покусился на убийство. Обычные убийства канули в прошлое, потому что люди боятся возмездия.
— Не из-за этого.
— Из-за этого тоже, как неотъемлемой части остального. Деструктивные эмоции бывают у каждого, это нормальное свойство человека, как существа думающего, чувствующего и социально связанного. Сакраментальный вопрос древности «Тварь ли я дрожащая или право имею» давно получил ответ: «Не тварь, но права убивать не имеет никто». Это если рассматривать «тварь» с философской и словарно-филологической точек зрения. Если рассматривать религиозную, то мы все твари в самом прекрасном из смыслов, на самом деле слово «тварь» не имеет негативного оттенка, оно свидетельствует, что мы, как и все вокруг, сотворены Творцом всего сущего. Наверное, ты слышала ходячий афоризм: «Каждой твари — по паре». Это не ругательство и поставленная учителем оценка, как мы думали в школе, это перефразированная цитата из Библии. В то время я ничего не знал о Священном Писании. Убийство себя казалось мне идеальным выходом: преступник, то есть, я, своим решением отнимал у человека жизнь и, совершив худшее преступление из возможных, убегал от ответственности. Суровой руке правосудия убийцу теперь не достать — ни казнить, ни помиловать, ни осудить, ни простить, ни понять. Кара за такое убийство, как мне казалось, невозможна. Полная безнаказанность. Честно говоря, я и убийством этот поступок не считал, он мне казался реальным выходом из положения, решением трудной задачи.
Вик умолк, его остановившийся взгляд, видимо, унесся далеко в прошлое. Ощущался надрыв, душу Вика терзала невыразимая внутренняя боль, поэтому Мира молчала, дожидаясь, пока он ни заговорит вновь.
— Это было трудно. Страшно. Жутко. Сознание померкло, я увидел тьму. Затем ее пробил свет. Глаза открылись, я обнаружил себя лежащим на тюфяке в пирамиде маяка. Батюшка Матвей спас меня, глупого, ничего не знавшего о жизни и смерти, при этом верившего, что знаю все. Он спас меня от величайшей непоправимой ошибки — от греха самоубийства. Когда он увидел, что я очнулся, то заглянул в глаза, долго выискивал в них что-то, потом улыбнулся и с чувством, будто с плеч упала гора, произнес странную фразу. Он сказал всего одно слово: «Дождался». О том, что он хотел сказать, я понял только со временем. Я позвонил родителям и сказал, что теперь живу в маяке. Мои последние картины, если ты их видела, нарисованы там. Отдавая почти все свободное время живописи, я жил собственной жизнью, батюшка Матвей — своей. Он мне не мешал. Как выяснилось, он ждал. И дождался. Об этом и была его провидческая фраза при моем спасении. Глядя на него, слушая его, наблюдая за его спокойной размеренной жизнью, в которой не было места глупым терзаниям по несущественному, однажды я понял, для чего мы живем, и понял, как жить дальше. Неожиданно мне открылась Истина. Именно так, с большой буквы, то, что всегда перед глазами у каждого, но мы не видим этого, потому что не хотим видеть, потому что заняты другими делами, которые кажутся нам важными. Но: имеющий уши да услышит!
Мира слушала. Она хотела услышать другое, но Вик говорил, его слова цеплялись за разбежавшиеся мысли, втекали в подсознание и создавали странное внутреннее неудобство. Будто костюм вдруг стал жать, а не менее привычная обувь — натирать. Мира верила Вику. Она пыталась найти в его словах больше, чем он говорил, и находила, и старалась понять, если не умом, то душой. Или ей казалось, что находила и понимала. Но она слушала, а имеющий уши, как сказал Вик, да услышит.
О картине он говорил вскользь, будто главным было другое. Так и казалось весь вечер. Мира старалась изо всех сил, из кожи лезла, чтобы у него все получилось. Своим поведением она оскорбила Сергея. Но разве можно было иначе? О чем мечталось столько лет — происходило наяву. Это был шанс, предоставленный судьбой — шанс изменить жизнь, шанс исправить ошибки, шанс переломить ситуацию, направить ее к лучшему, чтобы «всем плохо» каким-то чудом превратилось во «всем хорошо». Пусть хотя бы двоим.
А потом Вик собрался и ушел. В это невозможно было поверить. Ни в одной из начатых тем не поставлена точка.
Весь вечер, пока происходило позирование, Сергей напоминал ледяную статую — от него веяло морозом, слова кололи, эмоции отсутствовали или тоже превратились в лед. Он вышел проводить Вика. О чем им разговаривать? Выяснять отношения? Делить Миру между собой без нее? Но делить нечего, своим уходом Вик показал, что отныне он не соперник и ни на что не претендует.
Мира ждала дома. Она так и не оделась. Нарочно. Она — падшая женщина, которая жила с одним, а хотела другого. Нет смысла изображать перед Сергеем не ту, кто она есть. Маски сброшены.
В груди сидела заноза, хотелось реветь, кричать, рвать волосы и бить того, кто попадется под руку. Но ближе Сергея у нее теперь не было никого. Вику Мира понадобилась только для картины. Сергея очень хотелось ударить и даже придушить. И одновременно — обнять и плакать у него на шее.
Сергей вернулся хмурый, но не злой.
— Вик просил передать, — сказал он, — что благодарен и больше не побеспокоит.
Мира опустилась на кровать.
Вот и конец мечтам. Конец надеждам. Конец всему.
— Обними меня, — тихо попросила она.
Потом они ужинали. А когда выключили свет и каждый привычно занял свою сторону кровати, Мира нарушила устоявшийся порядок. Она сделала первый шаг — ошеломительный, ранее невообразимый, как бы соскучившийся и дорвавшийся до запретного лакомства. Было видно, что сначала Сергей принял его за благодарность. Но за «сначала» последовало «потом», и он заснул абсолютно счастливым.
Это действительно была благодарность. За все. За боль, которую Мира причиняла ему вечными мыслями о другом. За поддержку. За долгую безоговорочную любовь.
Но не думать о Вике Мира не могла и позвонила ему сама. На следующий же день.
— Я занят, — сухо ответил он. — Перезвоню, когда смогу. Но ничего не обещаю, я очень занят.
Он не перезвонил. И не стал бы, ведь нужен повод, чтобы объяснить причину звонка Сергею, если вызов раздастся в его присутствии. Сказать, что это ответ на просьбу Миры, Вик не сможет, это значит подставить ее, а позвонить по собственной воле он не мог, потому что дал слово не беспокоить.
Нужно ждать, когда Вик закончит картину, тогда и повод будет, и время.
И все же через несколько дней она вновь послала вызов. И снова. И снова.
Безрезультатно.
О чем он спрашивал при встрече? О ее отношении к христианству. Она никак не относилась, оно было ей почти неизвестно, только отрывочные бессистемные сведения из разных источников.
Мира дословно запомнила слова Вика: «Мне открылась Истина. Именно так, с большой буквы, то, что всегда перед глазами у каждого, но мы не видим этого, потому что не хотим видеть, потому что заняты другими делами, которые кажутся нам важными. Но: имеющий уши да услышит!»
Кажется, она услышала. Краем уха. Но что-то пробилось. Захотелось узнать о новом увлечении Вика больше, нет, не просто больше, а узнать все!
Мира взялась наверстывать упущенное время, коря себя, что не сделала этого сразу. Она читала. Смотрела древнюю хронику и современную антирелигиозную пропаганду. Расспрашивала про Матвея. Многие действительно называли его батюшкой. Обнаруженный в инфомире текст Священного Писания сначала поверг ужас нагромождением, как показалось, явных нелепостей, потом заставил задуматься. И однажды с непонятной надеждой Мира подняла глаза к потолку, просительно сложила перед собой ладони и с пылом взмолилась, словно обращалась к кому-то реальному:
— Господи, если Ты существуешь, сделай так, чтобы он ответил, и я поверю в Тебя! И не просто поверю, а буду жить по Твоим заповедям, не буду грешить даже в мыслях, стану читать Священное Писание именно как священное и жить по его букве.
Она остановилась, не зная, что еще сказать, и одернула себя. Явно наговорила лишнего. В минуту отчаянья что только в голову не взбредет, а слова, обращенные к Богу — это не просто слова, это отправленный во Вселенную крик души. И если душа, как верит Вик, действительно бессмертна…
Нельзя в просьбе к Всевышнему валить все в кучу, нужно отвечать за каждое слово, за каждое обещание. Вик поверил в Него, а он не поверит без доказательств. Значит, повод поверить был значительным. Даже судьбоносным.
На экране вспыхнул вызов. Мира посмотрела на имя вызывавшего, и рука дернулась неумело перекреститься.
— Привет, — выдавила Мира.
— Ты хотела поговорить. — Вик чувствовал себя неуютно, глаза нервно бегали, он куда-то торопился. — У меня мало времени. Говори.
«Господи! Спасибо!»