Так и было. «Этический свод водных принципов завоевал мир — значит, он настолько хорош, что никто и ничто не может ему противостоять», — так мыслит обычный человек с любой планеты.
— Единственное, чего Вадик не знал — как работает оружие гвардейца, — продолжил батюшка Виктор. — Я теперь знаю. Я «увидел». Секрет — в ошейнике гвардейца, который принимают за жесткий воротник. В ежедневном ношении, как часть формы, это почти всегда это фикция, настоящий применяется разово, целенаправленно, с множеством предосторожностей и ограничений. В обычное время никто не находится в «боевом снаряжении». Когда требуется, нужное число гвардейцев отправляется в хранилище, чей секрет бережется сильнее, чем все остальные тайны государства. Даже комиссары не знают, где оно находится.
— Этого не может быть. Имея непобедимую мощь, гвардия давно подчинила бы себе столичные власти. — В груди вдруг похолодело. — Или так и есть?!
Батюшка Виктор покачал головой:
— Нет, гвардия — инструмент власти, но не сама власть. Все предусмотрено, система работает давно и четко. С помощью утаенной от человечества технологии гвардеец внушит что угодно кому угодно, но существуют исключения: внушение не работает на территории хранилища и не действует на других носителей, поэтому гвардейцев отправляют на задания парами. Пары формируются из представителей разных планет и интересов — на всякий случай, чтобы один присматривал за другим. Секрет ошейников мне неизвестен, то есть я не знаю, откуда они появились, на основе какой технологии действуют, сколько их и многое другое. Я рассказываю только то, что «видел». При получении в хранилище «боевой» ошейник защелкивается на шее гвардейца, техника синхронизируется с сознанием, и через час боевой комплект «гвардеец в ошейнике» готов к работе. На ошейнике выставляется срок исполнения задачи в двузначном количестве стандартных дней, то есть не больше чем девяносто девять. За срок от одного дня до трех стандартных месяцев задача должна быть выполнена, а гвардеец помещен в лечебник. Снять ошейник обычным способом невозможно. Единственный способ вернуть его в хранилище невредимым, а гвардейцу сохранить жизнь — в течение шести месяцев утончать тело с помощью боди-мода, чтобы снять кольцо ошейника не размыкая. Следующие полгода гвардеец восстанавливает человеческий облик, а ошейник отправляется на склад или надевается новому носителю. Если установленный на исполнение задачи срок действия и срок на снятие вышли, то происходит самоликвидация вместе с носителем. Если носитель убит или погиб по собственной вине — также наступает мгновенная самоликвидация. Носителю отрубили голову — ошейник опять же взрывается, разрушаясь на мелкие частицы, из которых никогда не собрать новый. Ни один гвардеец не захочет ради власти ограничить свою жизнь девятью месяцами. Такие случаи в истории, видимо, были, поэтому комиссары знают способ противодействия. Внушение происходит только в пределах прямой видимости, затем некоторое время длится остаточный эффект. Достаточно с помощью техники изолировать возжелавшего править миром носителя или скрыться от него на несколько месяцев, например, в бункере, и проблема решится сама собой.
Мира вспомнила: Вадик отрекся от своих слов, как только рядом появился второй гвардеец. С этой секунды сознанием Вадика управляли извне.
Все встало на свои места.
— Получается, что обычные люди не могут противодействовать властям и заранее обречены на поражение?
— Обычные люди — да, но для христианина жизнь — лишь экзамен перед вечностью. Нам не нужна победа, нам нужны правда и любовь. Я «видел» варианты будущего. Все сводится к двум направлениям. В первом из них христианской общине следует переселиться на одну из вновь открытых планет, где духовная свобода не ограничивается водными принципами, где все равны, и куда Конфед еще не протянул загребущие руки. Это сложно, но выполнимо, надо лишь следить за открытиями новых планет и успеть договориться с ними прежде, чем туда явятся гвардейцы. Второе направление — путь проповедования Слова Божьего. Миссионерство. Мученичество. Меня гложет то, что в обоих случаях «Отец Виктор» будет именем на знамени, за которым пойдут люди. И под которым они будут умирать.
Глава 4План спасения
Плачущую икону объявили подделкой и уничтожили. Христиане возмутились: «Где доказательства? Хотите, чтобы все просто согласились с вашими словами? С заключениями ученых, которых никто не знает, и результатами экспериментов, которых никто видел или просто не понимает, включая многих ученых? Почему проведены сложные опыты, которые нельзя перепроверить, и отринуты простые? Почему объект уничтожен, если он, по вашим словам, не чудо, а раскрашенная доска?»
В среде христиан началось тихое, а кое-где и громкое роптание. Их поддержали неверующие граждане, брожение умов захватило целые планеты. Многие переставали верить правительству, самые отъявленные и непримиримые во многих мирах объявляли власть в Столице личным врагом, а батюшку Виктора считали чуть ли не мессией и в любом случае — великим пророком и чудотворцем.
Он категорически возражал, но люди верили глазам, а не ушам. Он взывал к вере истинно верующих и к разуму примкнувших: он недостоин быть Божьим избранником, слаб волей и грешен мыслями. Не помогало. Люди хотели чуда и видели его там, где хотели видеть.
Батюшка Виктор превратился в угрозу властям. Вопреки желанию, он стал новой, быстро набирающей вес, альтернативной силой. Что будет дальше — знал каждый, для этого не требовалось «видеть».
— Надо что-то делать, — сказала Мира при следующей встрече.
— Все в руках Господа.
— Он помогает тем, кто что-то делает.
С этим батюшка Виктор не спорил.
Для властей он стал опасен вдвойне: старыми картинами, как талантливый художник-противник существующего порядка, и новой деятельностью в качестве «так называемого чародея и предсказателя», как о нем писали в инфомире с подачи комиссаров. Однако, отторжения, на которое рассчитывала антипропаганда, не получилось, история «плачущей картины» ежеминутно обрастала сотнями новых мифов, и понимание, что батюшку Виктора скоро отправят «на лечение», после которого он от всего отречется, висело в воздухе.
— Мне нужно исчезнуть, — решил он. — Тогда никто не пострадает.
— Как исчезнуть? — не поняла Мира.
— В прямом смысле.
— А что ты видишь в будущем? — Она осеклась: разве можно обратиться к батюшке как к прежнему приятелю, на ты?! — Простите, батюшка…
— Ничего, Мира, я понимаю. В первую очередь ты видишь во мне друга, и это хорошо. Будущее неопределенно, каждый раз я «вижу» разное. Для людей во всех мирах будет лучше, если я исчезну до того, как мой разум возьмут под контроль и заставят говорить то, что я никогда не скажу сам. Властям нужно мое покаяние в ереси и проповедь водных принципов. При следующем визите гвардейцев все это случится.
— Почему же они медлят? — Пришедшая следом мысль поразила — Неужели чего-то боятся?!
— Меня не тронут еще некоторое время, на это есть причина. Промедление противникам выгодно стратегически, их цель — не я, а христианство в целом. В комиссии по здоровью у нас есть свой человек, он по возможности играет на опережение: удаляет доносы и заявления, знакомит пришедших к Богу друг с другом и направляет людей туда, где им могут помочь. Он сильно рискует. В последнем сообщении сказано, что в отношении меня разработан план, я стал центральной фигурой большой игры. Какой именно — неизвестно. — Батюшка Виктор тяжко вздохнул. — Но я это «увидел». Мне специально дают время. Комиссия ждет, когда я наберу вес в галактической христианской общине, и тогда меня, как независимое от властей авторитетное лицо, используют для удара по неприемлемому для власти мировоззрению.
Мира почувствовала, как наворачиваются слезы.
— Чудовищно!
— Не будет меня — не будет того, о чем я рассказал.
Но…
Невероятно.
— Самоубийство?! — не поверила Мира.
Христианин не имеет права даже думать о худшем из грехов.
— Что важнее для мира: потерять одну душу или спасти миллионы?
Вспомнилась «Слеза ребенка в обмен на счастье человечества» древнего писателя-философа, следом всплыл в мозгу иезуитский девиз «Цель оправдывает средства». Каждый, конечно, выбирает по себе, но лучше не допускать, чтоб пришлось выбирать. Выбор страшен.
— Это невозможно. Так нельзя. — Комок в горле не давал говорить. Мира не могла поверить, что батюшка Виктор может так поступить. — Это… просто нечестно.
— Другого выхода я не вижу.
— Не может быть! Я что-нибудь придумаю!
Батюшка Виктор отвернулся. У него в глазах тоже блестело.
На маяк Мира летала почти ежедневно, а ночевала в родительском доме. Мама работала медиком в восстановительном центре для раненых и замерзнувших — в такой же много лет назад привезли умиравших Миру, Вика и Сергея после злосчастного дня рождения. Экстренных ситуаций на обслуживаемой территории случалось мало, в основном мамина работа состояла в коррекции боди-мода у желавших подправить внешность. Папа работал многофункциональным инженером во всепланетной техподдержке — подо льдом, на льду и на орбите не было ничего механического или электронного, в чем он не разбирался бы.
Кроме шлюзов. Межзвездные порталы функционировали в автоматическом режиме, питались от ближайшей звезды и, как вся новая техника, обслуживали себя сами. Папе забот хватало и на Калимагадане, почти везде требовалось присутствие живого специалиста. Техника — она бездушная, и даже та, что, как считается, умнее человека, в нелогичных ситуациях ведет себя как любая техника — впадает в ступор или перегорает. А нелогичного в мире не меньше, чем логичного, просто для тех, кто не ремонтирует зависших стальных умников, это не так заметно.
Сейчас папа работал вместе с отцом Сергея — по требованию природоохраны разбирал остатки древнего ковчега. За прошедшие века вмерзшая в лед металло-композитная конструкция обветшала и представляла опасность для туристов — любителей почувствовать себя в шкуре первых колонистов. Один из двух ковчегов для этой цели восстановили в первоначальном виде, туда водили экскурсии, внутри проходили уроки истории родного края. Второй, более древний, сохранился гораздо хуже, его решили утилизировать. Часть оборудования передали в музеи разных планет, сейчас роботы под управлением службы техподдержки и под надзором природоохраны растаскивали на части самый громоздкий блок — жилой модуль. Пару прилично сохранившихся анабиозных камер папа, несмотря на ворчание мамы, привез домой. «Пусть им сотни лет, — сказал он, — но я гарантирую, что смогу восстановить до рабочего состояния. В крайнем случае, из двух соберу одну».