Николаю стало страшно. Впервые он боялся не совладать с собой. Он боялся, что внезапно включатся звериные рефлексы и он покалечит или убьёт Людмилу. Он не хотел так жить. Он устал от злобы, ненависти и страха, он устал от своей жестокости. Именно сейчас он почувствовал, что хочет кардинально поменять свою жизнь. У него просто нет сил — жить так, как прежде. Николая вынудили стать безжалостным хищником-убийцей, и он с готовностью натянул на себя шкуру волка одиночки. А шкура не просто приросла к нему, а полезла глубоко внутрь, оплетая покрытым шерстью панцирем, сердце и душу. Он устал от войны, от ненависти, чужой и своей боли, он устал от крови. Смуглянка почувствовал себя старым и разбитым, ему захотелось содрать с себя эту звериную сущность и вернуться в детство.
А окружающая обстановка располагала именно к этому. В обители все было как в его обрывочных воспоминаниях о детстве. И помнил он не об игрушках и догонялках. Он помнил, что тогда вокруг было много любви и радости. Он не ждал удара в спину. Все вокруг его любили за то, какой он есть, каким он появился на свет. Мир любил его, а он любил мир. Маленький Коля любил этих больших людей вокруг, любил сверстников, любил мороженое, любил животных, он любил даже царапающуюся кошку и соседскую собаку, которая его постоянно облаивала.
Здесь Смуглянка не видел вокруг злобы и ненависти. Эти блаженные члены общины, над которыми он сначала посмеивался, не сорились, не спорили и не кричали друг на друга. Они работали вместе, помогали друг другу, постоянно шутили. Причем шутили весело и беззлобно. Он давно не видел такого единства и взаимного радушия, которое он встретил именно здесь. Но самое главное, царившая вокруг обстановка всеобщей любви и мира была совершенно искренней. Искренность и открытость людей в обители поражала. Смуглянке стало больно и обидно от того, что он не такой, он не один из них. Он не может дарить то душевное тепло, которое буквально источали люди этой общины.
Ему хотелось быть вместе с ними, быть одним из них. Чтобы у него тоже появились действительно близкие люди. Внезапно он понял, что такой близкий человек у него теперь есть — Людмила. Он это чувствовал, он это понимал.
Людмила повернулась к Николаю и обняла его. Он не мог понять, как она догадалась, что ему сейчас нужно именно это. Натруженные руки с горячими сухими ладонями обвили и прижали его уже седеющую голову к груди. Не было в этом никакого подтекста. Сладкая жалость к себе и щипучее горе выплеснулись наружу, сломав грубую скорлупу сурового мужика. Второй раз за последнее время Николай заплакал. И почему это происходили именно рядом с этой женщиной? Ведь он даже не испытывал к ней симпатии, а теперь она стала для него удивительно близким и даже родным человеком.
Конечно, он был ей раньше признателен за то, что она фактически спасла их от смерти, но сейчас все было по-другому. Николай знал, что ближе этой некрасивой женщины у него никого нет. Он может рассказать ей обо всем на свете, а она сможет все правильно понять и простить. С ней он может быть тем маленьким наивным ребенком, которого сам когда-то давно предал и забыл. Предал тот открытый восхищенный взгляд на мир широко открытыми глазами, ту детскую непосредственность и доброту, которая переполняли его в детстве.
Николай почувствовал, как халат Людмилы становиться влажным под его лицом. Он лил слезы впервые за много лет. От влаги запах сухой выжаренной ткани халата стал изменяться, прирастая оттенками человеческих запахов. Причем пахло не кислым потом, а чем-то молочно-сладковатым. Так пахло от тех людей, которые любили маленького мальчика Колю, которые радовались ему и поднимали его над землёй, показывая громадный красивый мир вокруг.
С виска на щеку Смуглянки скатилась крупная капля. Он автоматически смахнул ее языком. Она была соленой. Затем покатилась следующая капля и еще одна. Это плакала уже Людмила. Ее руки гладили его голову. Даже не гладили, а как бы старались уцепиться за него. Людмила искала защиты, она искала в нем надежную опору, к которой ей так не хватало во всей ее тяжелой и непростой жизни.
В нем нуждались, и это в одно мгновение сделало Николая необыкновенно сильным. Он почувствовал, что для него нет ничего невозможного и он способен на все. Он мог достать звезду с неба, повернуть реки вспять и перевернуть землю. Он повернулся к ней и уже сам обхватил женщину крепкими мускулистыми руками.
Люда сдавленно захрипела. До Смуглянки дошло, что она пытается зареветь во весь голос, но у нее не получается. За все прошедшие годы она разучилась плакать. Люда пыталась завыть по-бабьи тоненько и протяжно, но не смогла.
Его руки стянули с нее косынку и растрепали короткие волосы. Их губы слились в поцелуе. Пара сплетенных тел нежила друг друга на мягкой постели из сена, одуряюще пахло весной, сеном, ночью и смолой от свежепиленных досок.
Они любили друг друга как последний раз в жизни. Они забыли обо всем на свете. Страх быть обнаруженными и стыд бесследно растворились в этом свежем смолистом запахе и звёздном небе над головой. А потом они долго лежали обнявшись. Было так хорошо, как просто быть не может. Сладкая нега и теплая радость обволакивали обоих. Хотелось забыться и остаться в таком состоянии навсегда. Хотелось, чтобы утро не наступало. Но внезапно в душе у Николая засвербело, он понял, что дочка Людмилы осталась одна, пока они тут на крыше воркуют как голуби.
— Малыш, а как же Соня?
Людмила выгнулась как кошка и снова прижалась в Николаю.
— Я ее спать в спальне с девочками уложила. Она до утра не проснется. Я так всегда ее усыпляла, когда у меня ночная смена.
— А если проснется? Разве девочки смогут ее успокоить и спать уложить?
— Она у меня натура самостоятельная. Если меня нет, она рисовать садиться. Я же и на сутки выходила. Тяжело быть дочерью матери-одиночки. Не гони меня. Мне так хорошо. Пусть эта ночь будет моей.
— Глупенькая. Я тебя не отпущу теперь никогда. А кто отобрать задумает, то пусть только попробует. Я ему живо все задумки поотшибаю. А таких ночей у нас теперь будет много.
— Неужели я дожила до такого, — счастливо засмеялась Людмила. — Я ведь крест на себе поставила. Мужиков сначала ненавидела, а потом совсем безразличной к ним стала. Как автомобили на улице или мебель в доме воспринимала. Есть они сами по себе и все тут.
— Давай, ещё немного вместе побудем? Вон, небо на горизонте уже светлеет. Утро скоро, — ответил ей Николай.
— Коленька… — выдохнула Люда и буквально накинулась на него, превратившись в страстную патеру. Она с избытком выплёскивала него всю страсть и весь ее женский голод по близости с любимым человеком. Они так и не заснули.
Глава 26. Мечты сбываются
Толя-мысли выехал к военным с двумя бригадами своих бойцов. Напряжение покинуло его только после того как они выбрались с узкой лесной дороги на федеральную трассу. Анатолий боялся, что неожиданно появится Кощей собственной персоной. Тогда головомойки и пустопорожних объяснений не избежать. Лидер их группировки был человеком и без того мнительным, но с осознанием Кощеем своей исключительности, стало ещё хуже. Любой самостоятельный поступок трактовался как крамола и подавлялся на корню. Но если Кощей вернётся когда Толя пригонит БТР — тогда будет совсем другое дело. Проявленная Анатолием инициатива найдёт вполне заслуженное одобрение.
Честно говоря, Толя-Мысли вообще хотел держать Кощея и Митроху подальше от военных. Он ещё сам не понимал, что внутри его сознания зародилось стойкое желание перебраться к новым знакомым навсегда, оставив, одержимого манией величия, Кощея, его дебильную жену и жестокого Митроху с опасной красавицей Айшат самим разбираться со своим хозяйством. Пусть сами усмиряют своего сволочного прапора. Если сначала у него не было выбора, то теперь выбор появился.
Как хорошо бы не шли дела у Кощея, Толя прекрасно понимал, что так долго продолжаться не может. Рано или поздно их просто уничтожат. Вот тот же аграрий Герман со своим ручным боровом Хворовым приедут и покрошат их всех в капусту. Возможно, пропажа Кощея и Митрохи как раз и были тем самым концом их банды?
Жизнь хедхантров была действительно опасной и непредсказуемой. Во-первых они были вне закона, то есть любой военный патруль, ополченцы, да кто угодно мог их уничтожить безнаказанно, более того — это поощрялось. Во-вторых можно было стать запросто жертвами нападения коллег по цеху. В-третьих сама добыча могла оказаться прыткой и опасной. Требования рынка заставляло беречь товар, что периодически выходило боком. Слишком дорого обходились любые ошибки в профессии.
Была и другая опасность. Кощею не удастся удерживать банду в повиновении постоянно. Чтобы не выдумал о себе Кощей, он так и остался обычным базарным торгашом. А команда вокруг него собралась слишком серьёзная: уголовники и бывшие вояки. Пусть вояки были тыловиками, причём загнившими и отмороженными, пусть сейчас их загнали в самый угол. Но организация, дисциплина и военная подготовка делала их опасным противником. А последние события не давали сомневаться в том, что прапор устроит дворцовый переворот в их банде. За ночь они смогут перерезать пьяных и обдолбанных уголовников, а Виолеттку или убьют с особой жестокостью или оставят для развлечения на потом, вернув панночку на её законное место между помойным ведром и сортиром. А остальные сами согласятся подчиняться новой власти.
Толя уже нисколько не сомневался в том, что Кощей уже мёртв либо ожидает неминуемой смерти в застенках какого-нибудь нового НКВД или в поселковой тюрьме новой общины либо в зиндане одного из новых хозяев жизни. Ещё Толя ничуть не сомневался, что прапор со своими собратьями тыловиками собрался устроить локальный переворот и рейдерский захват одновременно. Прапорщик не был обременён излишками интеллекта, так что его таинственная суета навевала ещё большее подозрение, переходящее в откровенную уверенность.