Хозяйственники Толи-мысли сделали все правильно. На складах был идеальный порядок, все готовили к перевозке и большую часть имущества даже упаковывать не пришлось. Готовые паллеты, ящики и контейнеры сразу грузили в машины. Сложнее было с топливом. Большую его часть пришлось оставить на базе. Они долго перепирались кому отойдёт единственный бензозаправщик, но в итоге разыграли его по честному на монетке. В итоге выпал орёл, и обрадованные своим фартом бандиты, отдали хозяйственникам все бочки с горючкой со склада ТМЦ, отогнав к себе топливозаправщик. Толю этот вариант абсолютно устроил.
Виолетта. Толя не собирался оставаться с этой непробиваемой дурой. Он сразу сплавил её в дом, чтобы под ногами не мешалась. Шум ему был ни к чему. Туда же он отправил всех бабёнок, а лишних мужиков предусмотрительно послал сторожить базу за периметром.
Сложнее всего пришлось с бабами военных. Они потеряли практически всех своих мужчин. А сами они со страхом ожидали решение своей участи. Толя отдал им один из двух автобусов и с минимумом имущества отправил их в Прогресс. Для них это был наилучший выход. Что ещё может ждать опальные семьи бунтовщиков?
Закончив с отправкой военных семей, Толя смог вернуться к делам хозяйственным, но решение вопросов дальнейшей судьбы контингента их банды не оставляли его и там. Часть вольнонаёмных захотела стать вольноотпущенниками. Толя распорядился выдать им по одному стволу на рыло. Дать старый уазик и газельку. Оставшиеся вольнонаёмные распределились между Митрохинскими вольными стрелками и командой хозяйственников.
Оставались ещё рабы. Хороший актив, но в его новой жизни Толя не просто обойдётся без рабов, более того — они для него опасны. Толя не стал об этом распространяться. Матросик сразу распределить весь живой товар поровну, но разумеется уголовники уже выделили свою половину рабов, собрав экземпляры получше. Толя для порядка поскандалил, поплакался на бессовестность уголовников, а потом предложил им забирать всех работы, выторговав для себя всю хозяйственную технику и кое-что ценное из прочего товара. В общем все остались при своём и довольны.
Работа кипела. Люди выкладывались по-полной. К трём часам ночи караван был готов. Уголовники увели свою колонну за полтора часа до этого. Толя-мысли ещё раз обошёл все машины, придирчиво разглядывая как застрапован груз. Забрали далеко не все. Не хватало людей на машины. Он не решился расформировать экипаж БТР и экипаж замыкающей машины. Они были их основной защитой.
Толя последний раз глянул на оставленное добро и машины. Оставалось ещё много всего. Виолетте должно хватить ещё надолго, если за ум возьмётся. Из транспорта оставили автобус, в который очень неудобно было грузить имущество, также пришлось оставить старый раздолбанный КАМАЗ из прежней жизни Кощея. Он раньше возил на нем овощи и прочую сельхозпродукцию, а теперь этот фургон стоял в гараже на почётном месте, напоминая сентиментальному Кощею его прошлую жизнь. Наверное, он должен был напоминать Кощею, насколько он поднялся по сравнению с прошлым. Легковую «Ниву» оставили без сожаления. Старенький башмачок отличался капризностью и постоянными техническими хворями.
Анатолий не стал оглядываться на покидаемую усадьбу, а, плюхнувшись на командирское кресло в БТР, отдал команду на отправку. Длинный караван тронулся навстречу новой жизни.
Толя-мысли сожалел только об отличном оборудовании для связи, которое пришлось оставить в усадьбе. Румба буквально локти себе кусал, когда Толя запретил ему снимать антенны. Людей и времени на демонтаж он выделить не мог. Хмурый Румба выдернул все, что только мог утащить в машину. Он даже кресло своё забрал, но и это его не могло успокоить. Ничего, Румба перетерпит. У военных для него игрушки получше найдутся.
Темп движения колонны задавали два трактора с тележками. Яркий свет фар разрывал ночную тьму не только перед колонной но и по сторонам. Они и так были очень заметны, а освещение позволяло заметить врага, поэтому Толя решил пренебречь светомаскировкой.
Только выехав на федеральную трассу Толя-Мысли смог расслабиться. Его отпустил нервный мандраж. Он позволил себе ослабить бдительность.
В тот же самый момент мысли привычным потоком хлынули в сознание. Его мысли были его проклятьем на протяжении всей жизни. Роившиеся в голове мысли всегда были его бедой. Да, у него была прекрасная память и отличные математические способности, но в его голову постоянно лезли разные мысли, которые просто включали его из реальности. Он прекращались замечать все окружающее. Вал мыслей незаметно нарастал до тех пор, пока не захватывал все его сознание до самого последнего закоулочка.
Мысли были разные: о жизни, о мире, о политике, о людях, о человеческой истории и обо всем на свете. Именно благодаря этой особенности он и получил своё прозвище: "Толя-Мысли".
Первые три класса в школе он едва вытягивал на тройки. Причиной этому было отвратительный почерк и катастрофическая невнимательность на уроках. Очередная вереница мыслей могла овладеть им на середине диктанта или контрольной работы, в такие моменты Толя забывали о лежащем на парте тетрадном листочке или тетради и уносился в мир образов и размышлений.
Подобная вольность не находила понимания у педагогов и успеваемость юного мечтателя вольготно фланировала от единицы до пятерки и обратно, болтаясь в среднем где-то между тройкой с минусом и тройкой с плюсом.
Родители Толика были очень обеспокоены слабой успеваемостью сына и взялись за него в серьёз. Жёсткие методы воспитания больше проходили на дрессировку, но все же дали нужный результат. Разброс оценок Толика сосредоточился в диапазоне между удовлетворительно и хорошо с уверенной перспективой зафиксироваться на твердой четвёрке.
Но основной прогресс был обеспечен тем, что Толя обуздать свой недуг. Он научился справляться с обуревающими его мыслями. Он стал их записывать. Произошло это в конце третьего класса, в те майские дни, когда да новое солнце и запах свежей молодой листвы безжалостно уничтожает даже малейшие намёки на желание учиться.
Толя украл общую тетрадь на девяносто шесть листов в красивой клеёнчатой обложке. Он украл первый раз в жизни. Если бы кто-то спросил его зачем он это сделал, то он бы не смог ответить. В магазине канцелярских принадлежностей он разглядывал открытки и журналы около касс, а когда вышел из магазина, то в его руках непонятным для него образом оказалась та самая тетрадь. Он не знал, почему его не остановили. Страх быть пойманным заставил его в панике бежать изо всех сил, пытаясь оставить злосчастный магазин как можно дальше.
Он разбился в самую тёмную щель между гаражами и просидел там до вечера. Вылезти оттуда его заставил только страх получить взбучку от родителей за то, что он поздно вернулся домой и ещё не сделал уроки.
В тот день Толя совершил ещё одно преступление. Он соврал, что и их оставили в школе после уроков помогать протирать пыль с книжек в библиотеке, а домашнее задание им не задали.
Вранье и воровство, осталась незамеченными и безнаказанными. Общая тетрадь так и пролежала спрятанной под картонной коробкой из-под радиоприемника до самых каникул.
Ровно через десять дней после начала каникул Толя вытащил свою криминальную добычу из тайника. Тетрадь оказалась совершенно чистой. Там не было ничего кроме клеточек и типографского запаха краски. Но жгучее чувство вины за грязное воровство обострялось при виде этой чистоты.
Толе захотелось испортить эту тетрадь, сделать ее грязной. Он взял ручку и написал слово "неправда", а потом написал все свои мысли по поводу своего поступка. Мыслей было много и это у Толика заняло все время до возвращения родителей. На следующий день он писал в тетради уже другие мысли, а потом еще совсем другие. Через полтора месяца тетрадь закончилась, и до конца лета Толя исписал вторую такую же тетрадь. Жить стало легче. Мысли переставали мучать его сразу после того как только он давал им свободу, перенося из своей головы на белые просторы разлинованной клеточками бумаги.
Осенью Толя решил открыть свою тайну папе, так как он был менее строгим, чем мама. Он получил в школе пятёрку по математике за что его хвалили. Толя показал тетрадь с красивой красной пятёркой внутри своему отцу, а потом подсунул ему вторую исписанную тетрадь со своими мыслями.
Когда отец взял в руки испещрённую уродливыми каракулями тетрадку, на его лице играла лукавая улыбка удивления. Он открыл тетрадь наугад и бегло просмотрел обе странички, затем перевернул лист и пробежал следующие. Уголки его рта опустились, взгляд стал сосредоточенным, а лоб прорезали озабоченные морщинки. По мере того как он читал его брови нахмурились, между бровями пролегла суровая складка, а губы поджались и превратились в тонкую линию. Толя смотрел на него широко раскрытыми глазами, он боялся даже вздохнуть, настолько для него было важно мнение его отца. Строгий мужчина, представлявший собой идеал и образец для подражания, поднял на него растерянные глаза.
— Ты, этот откуда переписал?
— Нет, я не переписывал. Это все я сам. Это я придумал. Это все из моей головы.
Лицо папы из растерянного снова стало привычно строгим, но на этом не остановилось и его физиономия поползла во все стороны презрительной улыбкой переродившейся в глумливую усмешку. Он сунул Толе под нос его многодневный труд и стал резко тыкать в неровные строчки прямым жёстким пальцем, он зачитывал отдельные отрывки и тут же добавлял издевательские комментарии, высмеивая практически каждое слово. Страницы мялись в его руках, загибались уголки, и бумага страдальчески шелестела от столь пренебрежительного отношения.
А он не останавливался. Отец распалялся все больше и больше, переходя на крик и комкая тетрадь. Казалась, что тетрадка с Толиными мыслями извивается и жалобно кричит, не вытерпев экзекуции. Толя молчал и пытался отводить глаза или опускать голову, но папа снова грубо хватал его за ухо или подбородок и тыкал носом в стонущие страницы.