вы делаете и о чем думаете.
Теоретически вы понимаете, что между вами и вашим “я” на Facebook есть разница. Однако подобные границы могут размываться, и вам все сложнее их соблюдать. Это все равно что понемногу лгать в течение определенного времени. Вы забываете правду, поскольку расстояние между ней и ложью стремительно уменьшается.
Сегодня использование интернета для саморефлексии ставит очень важный вопрос: насколько правдивыми нам следует быть? Мы ведь знаем, что это не частное пространство, не дневник, который можно закрыть в ящике на ключ. Это новое явление: публичное пространство, тем не менее ощущаемое нами как самое личное место в мире.
Саморефлексия делает нас уязвимыми, а посему традиционно предполагает защиту личного пространства (мы убираем подальше и закрываем на ключ свои дневники) и обеспечение конфиденциальности (подобно тому, как это происходит в отношениях с психотерапевтом или священником). Социальные сети побуждают нас играть совсем по другим правилам. Вы постите по мере того, как размышляете; вы размышляете по мере того, как постите. Компании, предоставляющие платформы для этой деятельности, всю вашу информацию видят и сохраняют. Личное пространство как место, где за вами никто не наблюдает, уходит в прошлое. Во сколько же нам это обойдется?[109]
В середине 1990-х, когда всемирная паутина еще только появилась, я обсуждала Netscape, один из первых браузеров, с двадцатисемилетним историком-магистрантом по имени Алан. “Я ищу то, что мне интересно, – говорил он, – а о своих интересах узнаю по собственным поискам в интернете”. Алан осуществлял свои первые поиски, будучи уверен, что они не оставляют следа. Он говорил о свободе “рассматривать те вещи, которые было бы неловко брать в библиотеке, ведь кто-то мог бы заметить обложку книги”. Однако такого рода исследования оказываются под угрозой, если мы больше не ощущаем себя в частном пространстве. А теперь нам известно, что в сети мы вовсе не находимся в частном пространстве. И все же, по признанию некоторых пользователей, они ведут себя так же, как и Алан, словно их действия скрыты от посторонних глаз.
И вот теперь представьте себе Дэвида, сорокасемилетнего телевизионного продюсера, совпадающего по своим ощущениям с Аланом. Он тоже узнает о своих интересах по мере поисков в сети. Однако с Дэвидом мы встречаемся уже в 2013-м, через двадцать лет после моего разговора с Аланом. Дэвид охотно рассказывает о “гигантском потенциале” своего пребывания в интернете: “Когда я надеваю наушники и погружаюсь в мир своего iPhone, наступает дзен. Это мое убежище”. По словам телепродюсера, когда он переключается с одного приложения на другое, это и есть его время для саморефлексии: “Ты обращаешься то к музыке, то к новостям, то к развлечениям, то к своим людям. Ты это контролируешь. Владеешь этим. Это твоя зона”. Здесь определение саморефлексии сужается: оно означает контроль над вашими связями. Нам и раньше встречалась подобная трактовка уединения: время, проведенное с управляемой толпой.
Подобно Алану, Дэвид говорит, что ему нравится оглядываться на историю запросов в браузере. У Дэвида есть электронная почта, Twitter, Facebook и мессенджеры. Он называет все это своими “следами”. Как и Алан, он судит о собственных пристрастиях по сайтам, где побывал. Он говорит, что для него блуждания по сети “подобны мыслям вслух”. Но в отличие от Алана, способы, которыми Дэвид пользуется, чтобы узнать о своих интересах, начинают его беспокоить. Он понимает: когда он “думает вслух” онлайн, другие люди вполне могут его услышать.
С точки зрения Дэвида, постоянное пребывание в сети дает ему ощущение идентичности, но он также осознает, что и сам становится результатом обработки данных, а значит, объектом купли и продажи – и потенциальным объектом наблюдения правительства. Таким образом, идя по собственным “следам”, Дэвид оказывается в такой обстановке для саморефлексии, где чувствует себя глупым, наивным человеком и даже трансгрессивной личностью, если, конечно, не подвергает себя самоцензуре. Но потенциальная трансгрессия стала вещью настолько повседневной, что Дэвид предпочитает и вовсе забыть о том, что это, возможно, трансгрессия.
Пропасть между реалиями жизни в сети и тем, как мы эту жизнь ощущаем, тормозит нашу дискуссию о личном пространстве в интернете. Взять, к примеру, электронную почту. Людям “известно”, что эта переписка далеко не личная. И все-таки многие используют электронную почту – по крайней мере, иногда – для переписки интимного характера. В течение десятилетий я спрашивала, почему. Ответ всегда один и тот же: уставившись в экран, человек чувствует себя совершенно одиноким. Это чувство, что вы наедине с адресатом вашего послания – словно в мире существуете только вы и он – нередко заставляет забывать о вещах, хорошо вам известных. Электронное письмо можно прочитать; оно сохраняется; значит, его можно прочитать снова. Кажущаяся эфемерность того, что мы видим на экране компьютера, маскирует правду: написанное вами невозможно уничтожить. Если говорить в более широком смысле, то опыт пребывания онлайн ставит под вопрос реальность сети. И вот Дэвид продолжает блуждать по интернету, размышлять о своих “следах” и считать эти действия своего рода медитацией. В какой-то момент он понимает, что его данные могут быть обнародованы, и тогда ругает себя за поступки, которые сам не вполне одобряет.
Когда человека разрывают противоречия, он не слушает собственных советов. Например, вот что рекомендуют мудрецы: “В сетевом общении говорите только то, что могли бы вывесить на доске объявлений в фирме”. А потом те же самые мудрецы идут в Facebook и Instagram, где вовсе не спешат следовать своим рекомендациям.
Такие противоречия ограничивают возможности цифрового пространства как места для саморефлексии. С течением времени вы подробнее узнаете, у кого есть доступ к вашим записям, и тогда вам, возможно, захочется быть менее откровенными. В то же время, каждый раз, когда вы пробуете новое компьютерное приложение, вы еще больше вкладываетесь в эту систему – систему, которую уже не контролируете. А на следующем витке ваши приложения вступают с вами в диалог и рассказывают вам, кто вы, основываясь на том, что вы им сообщили и показали.
В ознаменование своего десятилетия Facebook использовал алгоритм для создания “коллажа из ярких моментов”, куда вошли “самые важные мгновения” в жизни пользователей с тех пор, как они присоединились к Facebook. Алгоритм создания такого коллажа отслеживает, какие публикации и фотографии получили больше всего “лайков” и комментариев. В данном случае саморефлексия, спровоцированная действиями алгоритма, показалась большинству пользователей безобидным развлечением. Автор одной из статей о коллаже отмечает, что, по мнению Facebook, его “важнейший момент” в прошлом году наступил, когда он запостил вопрос: “Кто собирается смотреть футбол?”[110]
Однако у такого рода курирования, осуществляемого социальной сетью, есть и более серьезная сторона: благодаря Facebook, некоторые люди начинают думать о том, что для них действительно важно. Коллаж из ярких моментов стал платформой для повествования, и пользователи вовсе не возражали против предложенного им социальной сетью черновика, который они впоследствии смогли отредактировать. Один многодетный отец распечатал “ленту ярких моментов” и обсуждал ее со своим семейством за завтраком. По словам этого мужчины, распечатка привела его в восхищение: “Я бы никогда не смог сделать столь изящный альбом фотографий! А у них здорово получилось”.
Вскоре после публикации коллажа из ярких моментов я получила письмо от Сида, сорокалетнего мужчины, страдающего болезнью Лу Герига – боковым амиотрофическим склерозом. Он рассказал мне о своем сложном отношении к предложенной Facebook “ленте ярких моментов” за 2013 год. Именно в тот год он узнал о своем диагнозе.
Я сидел, уставившись в экран – сам не знаю, как долго. В прошлом году как раз в это время я планировал посетить ортопеда, чтобы разобраться, что за странные вещи творятся с моими руками. Возможно, я должен был предчувствовать непоправимое, но почему-то этого не случилось. Несколько месяцев спустя жизнь моей семьи изменилась навсегда. У меня диагностировали боковой амиотрофический склероз. Способов лечения нет. Исцеление невозможно. Удачи. А ведь в начале 2013-го я понятия об этом не имел.
Сид нажал на кнопку, чтобы посмотреть предложенную Facebook версию 2013 года. Неудивительно, что в этой версии не отразилось значение, которое этот год имел для него. С этим ничего нельзя было поделать: Сид констатирует, что хроника “воспринимает некоторые вещи как ни в чем не бывало. Сначала появилась фотография первого дня рождения моего сына, а потом пост, где я сообщал, что мне диагностировали боковой амиотрофический склероз. Между этими двумя публикациями Facebook поместил веселенькую музыкальную вставку”[111].
Сид начинает свое письмо ко мне с предположения, что ни одна автоматическая система не в силах понять, каково это – жить с болезнью Лу Герига, насколько этот диагноз меняет значение всего, что было прежде, и всего, что последует потом. Но далее в письме Сид переосмысляет сказанное ранее. Возможно, монтаж, предложенный ему Facebook, все-таки отразил значение, которое имел для него 2013 год. Лейтмотивом того года стала невыносимо быстрая смена кадров. Стремительными были скачки от такой обычной ситуации, как поедание именинного пирога, к визиту в больницу и смертному приговору. Facebook точно передал этот ритм, но, по словам Сида, “контраст слишком резок, чтобы созерцать его спокойно… Я не мог смотреть видео, сознавая, что следующая публикация в монтаже может оказаться чересчур быстрым переключением скоростей”.