Всего несколько недель назад родители Хейли достали свои мобильники во время обеда с дедушкой – маминым отцом. По словам девушки, этот жест “выбил деда из колеи”, а сама она почувствовала, что ее предали. Пока все четверо ели и разговаривали, она ощущала себя в особом месте – в узком кругу, объединившем разные поколения. Но телефоны разорвали этот круг: “Казалось, что-то остановилось… и нужно было опять начинать с самого начала”. Но они уже не смогли – поменялся настрой.
Когда Хейли делится своими тревогами с родителями, они обвиняют ее в лицемерии. Видя, как дочь пользуется телефоном, они полагают, что она не вправе выступать в роли “технологической полиции”. Однако девушка считает себя вправе так поступать, ведь она ребенок, жаждущий говорить с родителями. Разве этого мало?
Хейли признается, что теперь ей приходится прибегать к следующей стратегии в общении с родителями: разговор на серьезные темы она заводит только тогда, когда они готовы ее выслушать. “Иногда мне приходится ждать следующего дня. А может, мне придется отложить разговор до следующей встречи с мамой”. К пубертатному периоду подростки узнают, что родители далеко не всегда думают о них – или не только о них. Однако дети чувствуют себя в большей безопасности, зная, что смогут привлечь внимание родителей в трудную минуту. А вот Хейли больше не рассчитывает на это.
Отношения между родителями и детьми несимметричны. Вполне естественно, что дети нуждаются во внимании родителей, но не всегда готовы сами проявлять внимание к ним. Вполне возможно, дети требуют внимания родителей, которые отвлеклись на что-то другое, чтобы в итоге демонстративно от них отстраниться. Вот как двадцатисемилетняя магистрантка Амели вспоминает об “асимметрии”, присущей ее подростковому периоду:
В подростковом возрасте меня бесило, что родители пользуются телефонами, но в то же время, когда мама пыталась меня обнять или хотя бы сесть со мной рядом, я отворачивалась от нее и утыкалась в телефон… Я поступала так, чтобы ее расстроить. Мне нужно было от нее отстраниться. Показать, что я не нуждаюсь в ней.
В то же время Амели признается: ей нравились застольные разговоры без мобильников, нередко столь увлекательные, что затягивались надолго.
Иногда к нам приходили гости – соседи или родственники, – и тогда беседа продолжалась и после обеда. Взрослые переходили в гостиную, чтобы выпить кофе с десертом, а мы с сестрой следовали за ними и слушали, а иногда и сами участвовали в разговоре. Конечно, я бы никому не призналась, но мне это действительно нравилось.
Я вспоминаю об Амели, беседуя с подростками, которые неохотно признаются, что им очень нравится семейное общение, ставшее возможным благодаря определенным правилам (например, запрету мобильников за столом).
Пятнадцатилетняя Марни слегка бунтует против семейного запрета на использование телефона за столом: она прячет мобильник на бедре, чтобы время от времени на него поглядывать. Тем не менее она рада, что запрет существует.
Девочке хочется, чтобы правило действовало и она могла его изредка нарушать. Я вспоминаю признания моих студентов, что в аудитории они хотели бы заглядывать в телефоны, но в то же время им нравится, когда педагог требует (а именно так я и делаю), чтобы обсуждения во время занятий проходили без телефонов. Кто-то говорит: “Это свидетельствует о том, что преподавателю не все равно”.
Как сформулировала это Амели, когда представители младшего поколения входят в пубертатный период, они должны отдалиться от родителей. Благодарность за правила, которые ты хочешь нарушить, представляется возрастной нормой. Сегодня эта норма находит следующее выражение: вы присягаете на верность окружающему миру, пользуясь телефоном, но при этом признательны родителям за требования время от времени откладывать телефон в сторону.
Например, четырнадцатилетняя Дорин нехотя одобряет свою мать, когда та настаивает, чтобы все семейные дела обсуждались в живом общении, лицом к лицу. Иногда, признается Дорин, если в семье возникает проблема, “мама предлагает сыграть в «Монополию» и «Клуэдо»”, а за игрой они обсуждают свои трудности. “В наших спальнях запрещена любая электроника. У нас есть такая штука под названием док. Там находятся все зарядки и все такое прочее. И вот в конце дня все наши телефоны, и планшеты, и ноутбуки – все отправляется туда”. Дорин вовсе не нравится сдавать телефон в док – она не хочет пропускать сообщения, – но ее восхищает инициатива матери: ритуал с доком высвобождает время для семейного разговора. Кроме того, ночью она может выспаться, ведь телефон находится вне пределов досягаемости.
Парадоксальным образом технологии, предлагающие нам столько способов быть на связи друг с другом, в реальности могут помешать нашему общению.
К примеру, тридцатисемилетний Джон хочет чаще общаться со своей семилетней дочерью Симоной. Джон недавно развелся и работает консультантом по менеджменту; он всегда ждет встречи с дочерью-второклассницей, но в то же время испытывает стресс. Ему удается видеться с Симоной только спорадически, поскольку привычный для них ритм домашней жизни уже нарушен. Как объяснил мне Джон, вряд ли есть смысл бесконечно водить девочку по музеям, или в магазин American Girl[136], или в зоопарк. Отцу сложно просто “проводить время” с дочерью. Когда он жил вместе с матерью Симоны, ему было намного легче общаться с ребенком. Теперь в отношениях возникла натянутость. И вот когда Джон узнает, что класс дочери едет на автобусную экскурсию, он рад случаю присоединиться к детям, ведь для него это более “естественный” шанс пообщаться с ребенком.
Мы встречаемся с Джоном вскоре после экскурсии. Вот как он описывает свою поездку:
Само собой, я захватил телефон, ведь без него я не могу ни работать, ни читать письма, ни писать женщинам, присутствующим в моей жизни. Без телефона я не могу написать няне Симоны. Не могу сфотографировать дочь. Ничего не могу. Телефон – это вы и есть, это продолжение вашего тела. Это все равно что сказать: “Что вы сможете сделать, если мы часа на четыре отберем у вас руки?”
Так вот – во-первых, я сделал, наверное, восемьсот снимков и рассылал каждую фотографию (каждую!) во время этой экскурсии. А потом я стал переписываться с людьми, отвечавшими на мои сообщения: “О, как здорово! Где это ты?” И вот я пишу, пишу, пишу. И внезапно до меня доходит: Симона сидит рядом, наверное, уже целый час, а я ей даже слова не сказал.
И тогда я решил отложить телефон, хотя все это были фотографии дочери, – и объяснял всем, с кем переписывался, что нахожусь на экскурсии. Но потом [в автобусе] Симона сказала мне: “Убери телефон”.
Джон хочет проводить время с Симоной, но чувствует себя не в своей тарелке, разговаривая с дочкой. Без телефона он теряет уверенность в себе. По словам Джона, недавно его мобильник разрядился, когда они с дочкой были в музее, и в тот момент он ощутил, что теряет свой внутренний мир. “Я словно перестал чувствовать себя личностью”. А ведь разговор с семилетним ребенком требует терпения и понимания, как его вести. Вместо того чтобы успокоиться и подумать, о чем говорить с Симоной, Джону проще демонстрировать свою любовь к дочери, фотографируя ее и размещая фотографии в соцсетях.
Как уже говорилось, для того чтобы совершить первый шаг к восстановлению столь необходимых нам бесед, можно попробовать выделять время и место для общения без цифровых устройств. Для семей подобными местами могли бы стать кухня, столовая, машина (а в случае с Джоном, и автобус). Иногда люди возражают против такого подхода и предполагают, что семьям было бы намного полезнее сосредоточиться на том, как лучше начать увлекательную беседу. То есть если кто-то считает, что технологии помогают сделать разговор интереснее, то зачем же им отказываться от цифровых устройств во время беседы?
Когда люди выдвигают подобный аргумент, я прошу их проиллюстрировать его каким-то примером, случаем из жизни. Одна женщина, мать двоих подростков, рассказывает, что во время обсуждения “Игры престолов” ее домочадцы любят показывать друг другу на планшетах наиболее кровавые сцены из этого сериала. А другая женщина – мать троих детей, которым уже больше двадцати, – вспоминает о политической дискуссии за торжественным праздничным обедом. Она высказалась в том духе, что политики способны начать важный национальный диалог. В поддержку своего аргумента женщина достала телефон и показала небольшой отрывок из речи о расовых вопросах, которую Барак Обама произнес во время своей первой президентской компании. “Когда я воспользовалась телефоном в подкрепление своих слов, это помогло обогатить беседу”.
Если взглянуть на ситуацию Джона под таким углом зрения, он мог бы, если уж испытывает неловкость в общении с дочерью, воспользоваться телефоном, чтобы найти фотографию из их совместной поездки и начать разговор с этого снимка. Или он мог бы воспользоваться телефоном, чтобы напомнить Симоне о фильме, который они недавно смотрели вместе и обсудить персонажей этой картины.
Но это ведь не то, что делает Джон. Да, он, действительно, достает свой телефон во время общения с семьей – в ситуации, где, по его словам, многое поставлено на карту (как нам известно, он проводит с дочерью слишком мало времени, поэтому экскурсия является для него важным шансом наверстать упущенное). Однако в результате Джон использует смартфон совершенно не так, чтобы это могло оказать позитивное влияние на его дочь или на его чувства по отношению к себе в роли отца.
Мы представляем себе (как в том случае с матерью троих детей, устроившей домочадцам “просмотр” политической речи во время семейного обеда), что присутствие телефона обогащает беседу. Иногда так и происходит – иногда. Но куда чаще, когда смартфон оказывается под рукой, мы не можем устоять перед соблазном проверить электронную почту. Или замечаем, что пришло сообщение, – и хотим быстро ответить. Попав к нам в руки, телефоны приглашают нас остаться в своем мире.