Он внезапно умолкает. В капитанскую каюту доносится грохот сваленных дров. Стучат молотки и визжат пилы, за кормой высокий голос тянет унылую песню:
О-оой ты мо-ре, мо-ре синее…
Это висит в люльке маляр и закрашивает вновь проконопаченный борт. "Крейсер" живёт размеренной трудовой жизнью, и ещё не все знают, что его налаженная жизнь подточена червём разложения и ненависти.
Через шесть дней добровольно является Терентий Прокофьев, а ещё через два дня, когда "Крейсер" готовится выбрать якоря, английские солдаты доставляют Малкова, Сатина, Турышева. Всех троих заковывают в кандалы…
"Крейсер" и "Ладога" опять в плавании. Долго матросы сидят в цепях. Лазарев молчит, и офицеры не смеют спросить, что же делать? Так продолжается до 8 июня 1823 года. Этот день начинается при самом лёгком волнении океана. Командующий приказывает лечь в дрейф и "Ладоге" занять место в полукабельтове с подветренной стороны "Крейсера". Потом следуют сигналы собрать команду и читать из Морского устава главы семнадцатую и осьмую.
Экипаж "Крейсера" выстраивается в две шеренги на шканцах. Караул приводит арестованных к грот-мачте.
Лазарев принял рапорт, раскрывает толстый фолиант и без предисловий сердито читает:
– "О возмущении, бунте и драке. Пункт 90. Не чинить сходбищ и советов воинских людей, хотя для советов каких-нибудь (хотя бы и не для зла) или для челобитья, чтоб общую челобитную писать…"
"При чём тут челобитные", – думает Павел. Он старается смотреть в море, но глаза схватывают угрюмо настороженные лица матросов в строю, и жалко трясущиеся, обмоченные слезами щёки покаявшегося Прокофьева, и каменное упорство в лице Сатина.
– "…через то возмущение или бунт может сочиниться, через сей артикул имеют быть весьма запрещены. Ежели из рядовых кто в сём деле преступит, то зачинщиков без всякого милосердия, несмотря на то, хотя они к тому какую причину имели или нет, повесить; а с остальными поступить, как о беглецах упомянуто".
– Тяжело изложено. Пора бы написать новым стилем, – шепчет Дмитрий, никак не взрослеющий болтун. Павел брезгливо отодвигается – дальше от приятеля.
Лазарев закрывает книгу и делает шаг к строю.
– За сборища в лесу и слушание возмутительных речей обязан всех повесить. Однако для первого случая и того ради, что быстро одумались, прощаю.
Он строго оглядывает матросов. Но в лицах нет признательной благодарности. Строй молчит. У матросов прежняя настороженность, тщательно упрятана вся работа их мысли.
Лазарев раскрывает книгу на новой закладке:
– "Из главы осьмой. Пункт 84. Ежели кто из службы уйдёт и пойман будет, тот будет смертью казнён, равным же образом тот казнён будет, кто беглеца будет укрывать…" Также для первого случая допущу снисхождение. Приказываю Ивана Малкова, Андрея Сатина и Илью Турышева из матросов первой статьи в рядовые разжаловать и бить кошками сколько выдержат, по указанию лекаря. Терентия Прокофьева за добровольную явку от наказания освободить.
Он добавляет скороговоркой:
– Лейтенант Кадьян, приступите к экзекуции. Господин Алиман, осмотрите наказуемых.
Кадьян молодцевато выдёргивает саблю из ножен.
– На караул!
Под барабанную дробь шеренги матросов вытягивают головы к грот-мачте. Профосы – квартирмейстер Пузырь и презираемый матросами воришка Тимофей Иванов – мочат плети в солёной воде.
Во внезапной тишине раздаётся первый сдавленный крик. Квартирмейстер Пузырь со всей силой прорезывает ремнём кожу Сатина. Он бьёт с наслаждением, он мстит за побои в лесу.
Уже свистали отбой. Уже подвахтенные спустились вниз. Нахимов у фок-мачты отдаёт приказания марсовым. Что-то мешает ему говорить. Он путает команды. Он радуется, что налетает ветер.
"Хорошо бы шторм, долгий шторм, чтоб очистить застоявшийся воздух на фрегате".
Вечером, сдав вахту, он неохотно идёт в каюту. Дмитрий ерошит волосы и бегает из угла в угол. Он кипит:
– Невозможно. Я совершенно разочарован в Михаиле Петровиче. Знай я, что у нас получатся подобные истории, не пошёл бы в плавание… Но я ещё больше утверждаюсь в мысли о значении моего ордена. Будь Лазарев связан словом члена общества…
– Довольно болтать-с, Дмитрий Иринархович! До-вольно-с, – вдруг неожиданно для себя выкрикивает Нахимов. – Я вам приказываю… Что вы понимаете? Разве легко Михаилу Петровичу?
Он в остервенении мнёт подушку, ложится ничком, "Что нужно, чтобы на корабле не применять кошек? – спрашивает он себя. – Что нужно, чтобы матрос не чувствовал себя крепостным рабом и так же любил Российский флот и свой корабль?"
– Решили выслуживаться, Павел Степанович! Счастливого пути! – обидчиво бормочет Завалишин.
Кадьян на правах старшего офицера даёт волю своей жестокости.
Наказание кошками становится повседневным на "Крейсере". Плети за чарку водки! За два самовольно взятых сухаря! Плети за промедление в постановке парусов! Плети за плохо высушенную одежду! Кажется, что профос не покидает зловещего поста у грот-мачты.
И всё больше, всё больше становится на корабле матросов второй статьи, несмотря на долгую и славную службу.
Вишневский говорит в кают-компании:
– Плавучую каторгу устраивает Кадьян.
Завалишин поддакивает, а Павел хмурится. Слова Завалишина его бесят: за словами так часто не следуют дела. Он завидует тому, как Бутенёв спокойно принимает всё, что бы ни происходило. Завидует розовому Путятину, который с телячьей убеждённостью молодого карьериста подражает каждому шагу Кадьяна. Но он не может быть Бутенёвым, не может быть Путятиным.
И у него созревает убеждение, что с корабля должно списать Кадьяна. Не может быть, чтобы того не понимал Лазарев.
А корабль подвигается на север – и вот уже Таити. Здесь очаровательны и грациозны туземки, ласкает слух музыка укулеле, девственно-прекрасны голубые лагуны, окружённые белыми рифами и величавыми пальмами, но всё, всё кажется Павлу таким же мерзким, как рынок в Рио-де-Жанейро, как арестантские казармы в Архангельском адмиралтействе.
– Выслуживается! – уверяет Завалишин Вишневского, когда лейтенант удивляется, что Нахимов избегает поездок на берег и постоянно хлопочет на фрегате.
– Выслуживается! – решают все молодые лентяи, замечая, что Нахимов с исключительной ревностью обучает матросов парусным и артиллерийским экзерцициям.
А Лазарев доволен рвением молодого офицера и, насколько возможно, чтобы не подорвать авторитета старшего офицера, поручает Нахимову ряд задач, которые требуют работы с командой.
Фрегат проходит северным Тихим океаном без "Ладоги". Шлюпу назначено рандеву в центре российско-американских колоний – Новоархангельске[36]. Теперь, когда не нужно поджидать тихоходного товарища, "Крейсер" оправдывает своё название. Он мчится при попутном ветре со скоростью в 12 узлов, навещает на короткий срок рейд Сан-Франциско и 3 сентября подходит к Ситхе.
Штиль. Туман застилает изрезанные берега. После Калифорнии здесь холодно. Офицеры в пальто толпятся на шканцах, и Лазарев, повеселев перед портом назначения – достигнута цель кругосветного плавания! – рассказывает о первом своём приходе на Ситхинский рейд.
– Правитель колоний Баранов был крутенек. И то сказать – без характера с такими владениями не управиться. Старик половину жизни провёл в Америке. При нём создались оседлости промышленников на Командорских островах, в Атхе, Уналашке, на островах Павла, Георгия и Кадьяке, в заливах Ситхинском, Кенайском, Чугацком и Якутате. Его энергией продвинута оседлость русских в Калифорнию…
Он перебивает себя:
– Что-то лоцмана не посылают… Велите, Нахимов, ещё раз выпалить из пушки.
На носу откатывают орудие. Эхо разносит пушечный гул по островкам, скалам и в синеющие лесные чащи. Лазарев восхищённо продолжает:
– И ведь сколько неудач постигало человека, а он не терял бодрости. В самом начале деятельности своей, когда отправился сюда ещё по частному поручению купца Шелехова, галиот "Три святителя" постигло крушение. Но он не вздумал отступать. С горстью людей начал войну против колошей – здешнее весьма воинственное племя, до сих пор не замирённое, – завёл бобровый промысел, построил бриг "Феникс", создал крепость в Ситхе, отразил нападение иностранных каперов, устроил боевую эскадру из бригов "Ольга", "Александра" и "Елизавета". Когда Лисянский пришёл на "Неве", Баранов доверху наполнил трюмы этого шлюпа мехами.
Потом был у Баранова новый шквал бед. С колошами возобновилась война. Они сожгли якутатское селение, осадили Новоархангельск. В то же время несколько шхун компании потерпели крушение. Два авантюриста, Наплавков и Попов, подняли мятеж… Наконец, погиб фрегат "Юнона", которым командовал в вояже к Японии знаменитый Хвостов. Что же, Баранов стал унывать? Нет! Купил несколько американских судов, подписал договор с королём Сандвичевых островов Камеамеа о торговле и возмечтал о приобретении сих островов… Чересчур рьяный авантюрист доктор Шеффер интригами против Камеамеа сорвал этот грандиозный план… И умер Александр Андреевич хорошо: адмиральскую смерть принял на бриге "Кутузов" в Зондском проливе, 72 лет от рождения. О волевой упорной работе этого человека – для российского юношества надо написать книгу. Поучительно будет!
– А что у вас с ним вышло, Михаил Петрович? – любопытствует Завалишин.
– Вздор. Ну, нашла коса на камень. Хотел мною управлять. Из пушек крепости приказал палить по "Суворову" за то, что я снялся с якоря без его разрешения. Нет, замечательный был человек. А жестокий, как Кортец, это тоже правда.
Вишневский в стороне бормочет:
– Бесполезная растрата сил. И сколько их разметала Русь по миру.
– Вы думаете? – сердится почему-то Нахимов. – Нет-с, семя, в почву упав, всегда рост даёт.
– Шлюпка из залива, – кричит марсовой.
– Вот и лоцман, – говорит Лазарев. – Снимайтесь, пойдём в гавань… Кто вахтенный начальник? Анненков? Вахту передайте Нахимову. А вам я поручения дам на берег…