Император… С минуты, когда на нём остановилась мысль, он сопровождает Павла Степановича на всём пути. И кажется, это он сдёрнул серебристый покров ночи с города. Дивизионный генерал, решивший, что всех лучше знает сложные задачи управления! Наслал на флот солдат, матросов взял в солдаты. Для поравнения в муштре… Его именем отдают приказания командиру "Паллады". "Государю императору угодно, чтобы фрегат "Паллада" был отделан с особым тщанием…" Положим, это форма казённых отношений. Однако же первый вотчинник может и действительно вмешаться. А не он, так начальник его морского штаба – друг царя и никакой моряк.
К концу лета Павел Степанович изводит новый сюртук и штиблеты. Одежда выгорает, пропыливается, в пятнах от разных красок и смолы. Дожди – а дождливых дней, конечно, по петербургскому режиму погоды больше, чем весёлых солнечных часов, – промачивают одежду капитан-лейтенанта насквозь и закрепляют разные пятна. На плечах, на локтях и коленках появляются заплаты – невозможно не рвать одежды, ползая в интрюме, забираясь во все закоулки корабля.
Ершов знает: если нет Нахимова на стапеле, если не маячит он беспокойно на палубе "Паллады", надо искать его неподалёку под навесом, куда свозится имущество фрегата. Там он бродит часами, ощупывает каждое рангоутное дерево, бракует стеньги и реи из-за одного сучка. Там он, как скупец, считает свои богатства – железные детали, кадки, ящики – и вновь испытывает помпы. А нет его на складе – значит, прошёл на вспомогательную верфь, где отделывают гребные суда "Паллады" – вместительный барказ, капитанский катер, ещё два катера, гичку и ял.
Ершов знает: Нахимов вернётся к нему в конторку под вечер, с парусиновым портфелем, набитым чертежами и ведомостями, долго будет мыться, расправит, разумеется, чудом остающиеся белоснежными концы воротничка – свои лиселя (единственное кокетство в туалете), и уж тогда исчислит по записной книжке жалобы и недовольства. Впрочем, с девятью из десяти таковых Ершову придётся согласиться. Зря командир "Паллады" ничего не требует.
Но бывает, что уже полдень, а капитан-лейтенанта и неизменного сопровождающего – боцманмата Сатина – нет на верфи.
Тогда Ершов подстёгивает работников:
– А ну, ребята, постараемся к завтрему зашить корпус по правому борту до ахтерштевня. Вроде сюрприз Павлу Степановичу будет. Поди, скачет он сейчас на Ижорские заводы.
И верно, пара сытых лошадок, выклянченных у портового начальства, тянет тарантас с Нахимовым, разбрызгивая грязь петербургских окраин, увязая в песке и вытягивая тяжёлые колеса из размытой глины.
– Опять этот капитан-лейтенант! – плачутся в дирекции. – Да делайте его помпы и брандспойт не в очередь, вперёд другим заказам.
Павел Степанович ставит от себя ведро водки мастеровым верфи и в июле получает капитанский катер. Тогда он начинает набеги на Кронштадт. Там предстоит "Палладе" вооружаться и там тоже растёт склад разного имущества: пушки и поворотные станки к ним, паруса и снасти. Там также и часть будущей команды.
Три месяца пробегают как один день у стапеля – колыбели рождающегося корабля. И вот "Паллада" должна сойти в воду. Павел Степанович стоит, как всегда, у стапеля, хотя длинный рабочий день окончился.
Может быть, что забыто?
Он обходит вокруг высящегося корабля, смотрит на полозья, на смазанный салом скат, на быструю реку. Кажется, всё в должном порядке – и на фрегате, и на стапеле, и на прибранной к торжеству площади верфи. Даже жёлтым песочком посыпана дорожка к помосту, в честь гостей украшенному хвоей и берёзками.
Кто-то там будет наблюдать и обсуждать его действия?.. Да, впрочем, всё равно! Вот не мало ли для остойчивости балласта? Две тысячи пятьсот пудов разных тяжестей. Если недостаточно – фрегат может перевернуться. А если много и нерасчётливо уложено – корпус переломится, даже не сойдя в воду.
– Но ведь я рассчитывал? И рассчитывал, имея опыт "Крейсера", "Азова" и "Наварина"!
– А всё же ошибка могла вкрасться.
Споря с собою, он сдвигает фуражку на затылок, чтобы не мешал козырёк, а рука тянется к записной книжке и вновь исписывает формулами листок за листком. Сидеть фрегат у форштевня должен не более одиннадцати с половиною фут, у ахтерштевня между пятнадцатью и шестнадцатью. А что получается, исчисляя вес вытесненной воды?
Ершов подбирается неслышными мягкими шагами, глядит на прыгающий карандаш, на строгий профиль склонённой головы и, заглянув через плечо, насмешничает:- Кажись, в пятый раз? Вы бы, Павел Степанович, конференции академиков дали расчёт проверить. А то плюньте на цифирь и на зелёных листочках погадайте – выйдет не выйдет, удивит красою, плюхнется на дно.
– А вы нисколько не беспокоитесь?
– Я, батенька, осмьнадцатое судно построил на Охте. Да два десятка в Соломбале. Шесть линейных кораблей благословил в плавание. Зачем мне волнением сердце нагружать. Закрывайте книжечку и приглашайте меня на ваш катер. Сплывём вниз, жареных грибов в сметане поедим, чайку выпьем, а завтра пораньше вернёмся дело доделывать.
– Что вы? – даже пугается Нахимов. – Мы с Завойко людей распишем – кому на "Палладу", кого клинья выбивать… Промер глубин ещё хочу сделать. Тут топляк наносит…
Ершов тепло и укоризненно качает головою.
– Кипяток, крутой кипяток. Ну ладно, выкипайте, авось с гостями и начальством завтра будете спокойны.
– Это почему я? Это, кажется, обязанность начальства по верфи, адмиралтейцев, комитета кораблестроительного?
– Хм… а вдруг царь-батюшка пожалует? – дразнит Ершов.
Но на это Нахимов отвечает иронической улыбкой. Царь Николай любит торжества армейские…
– Не покинет Николай Павлович сейчас Царское. А Меншиков ленив прибыть к чёрту на кулички – в девять утра…
Солнце с рассветом не показалось. Небо в быстрых, напоенных тучах. Ветер верховой, ладожский, рвёт пену с гребней. И шлюпку даже заливает, пока она пересекает реку.
– Хмурится сентябрь. Что бы нам вчера торжество устраивать! – жалеет добрый Завойко. Он уже расставил вдоль стапеля самых сильных матросов. Другие на палубе – у шпилей, чтобы разом отдать оба якоря.
– Тем лучше, тем лучше, меньше зрителей, меньше беспокойства, отрывисто цедит Павел Степанович и, не оглядываясь на помост, ставит ногу на трап. Сухопутные лестницы были точно на лесах при постройке дома. Верёвочный шторм-трап, пляшущий под ногами, – это первый признак близкой морской жизни.
– Как, Павел Степанович, служба прежде будет? – шёпотом осведомляется принаряженный, даже подбривший седеющие бачки Сатин и теребит дудку на груди.
– Какая ещё служба?
– Известно, церковная. Молебствие.
– Святили при закладке, – уклончиво отвечает командир и крупным шагом идёт на правый борт к чугунному клюзу. Сто семьдесят пудов в каждом якоре. Массивные битенги должны будут удерживать тросы, когда освобождённые якори рванут их вниз. Ну как что случится?
– Ты здесь следи. Тут… – он усмехается и про себя заканчивает; Молебном не поможешь.
Его волнение против обыкновения сегодня всем бросается в глаза.
– Ишь, и к (начальству не идёт, прямо на борт явился, – шепчет Сатин товарищу.
Один Завойко сейчас беспечно прохаживается на палубе и развлекается лицезрением помоста. Глаз у него острый, и он отмечает для журнала чинов Адмиралтейства: генерал-интенданта флота, контр-адмирала Васильева; инспектора корпуса корабельных инженеров, генерал-лейтенанта Брюн Сен-Катерина; состоящего в исполнении обязанностей директора кораблестроительного департамента генерал-майора Быченского. Знает он и штатских гостей и дам, заполнивших крытый ярус помоста пёстрым цветником.
Зажав под мышкой мегафон, Завойко называет лейтенантам и мичманам светских красавиц; а внизу могучими ударами выбирают клинья, снимают стопора. И Ершов докладывает полковнику Стоке, что к спуску фрегат готов.
Полковник нынче официален и сосредоточен. В глазах начальства он по своему положению главный строитель "Паллады", а Ершов только исполнитель. И Стоке цедит:
– Для снятия последних стопоров я подам сигнал флагами и голосом. Надобно испросить разрешения начинать процедуру у его превосходительства.
– Понятно, господин полковник, – буднично и добродушно соглашается Ершов. Теперь и он может подниматься на фрегат. Матросы с ласковой усмешкой смотрят, как ловко балансирует большой, толстый человек.
– Вид бабий, а мужик работящий.
– И пузом всю краску вытрет.
– Гляди – ты шибче не подымешься.
На веку Стоке спуски кораблей были десятками, но, шагая к помосту и взяв под козырёк при рапорте директору департамента, он волнуется не меньше Нахимова.
Быченский, коротконогий и полный, ещё больше выпячивает живот. Он отвечает громко, чтобы дамы разобрались в его главной роли на торжестве. Но дискант толстяка не соответствует внушительности слов и вызывает улыбки.
– Господин полковник Стоке, приказываю приступить к спуску фрегата его величества государя императора "Паллада". Отдайте команду.
Стоке ещё раз козыряет. Надо, чтобы бравую выправку и почтительные глаза увидели и Брюн Сен-Катерин, и Васильев 1-й, и прямой начальник, и каждый отнёс его почтительность к своей особе.
– Сиг-наль-ный! – разнеслась протяжная на низком басовом тоне команда, предупреждая о начале торжественного действа. И сотни зрителей на помосте и в черте, ограждённой канатами, замерли в ожидании. Судно возвышается над салазками громадиною дома в три этажа и протянулось поперёк верфи к реке почти на средний невский квартал. Нерасчётливому глазу может показаться, что, устремившись в воду, оно станет поперёк реки понтоном – преградою. Но в толпе больше сомневающихся, что этакая махина, когда выбьют клинья и снимут стопора, вообще-то не захочет двинуться по салазкам.
– Фрегат, говоришь? – спросил скептик в чуйке. – Видали мы на Охте таковые, а этот не похож. Длины, брат, несуразной. Побьются, пока доставят в Кронштадт, да и доставят ли.