Вдруг Корнилов останавливается. Император, кажется, не слушает. Его глаза уставились в окно и нога автоматически отбивает такт, пока на площади маршируют гвардейские роты под треск барабанов.
– Ты видал у королевы Виктории таких солдат?
Англичане совсем не умеют держать ровную шеренгу. И солдатского звука нет в их экзерцициях… Да, я подумаю, что можно будет сделать для вас с преобразованием на пар. Вам потребуется механическое заведение. Не лучше ли его сделать в Севастополе? Я не в состоянии устроить двух, а в Николаеве навигацию запирает лёд.
– Адмирал Лазарев имел в виду отдаление от неприятеля. Севастополь…
Николай откидывает голову и удивлённо смотрит на Владимира Алексеевича.
– Турки не осмелятся пропустить в моё море неприятелей. И не вижу, откуда им взяться. Через Германский союз я достану Францию, как мой покойный брат. Франц-Иосиф[76] мне обязан. Я удержал его на престоле. Одна Англия ещё двадцать лет будет угрожать и не решится на войну со мной.
Царь поднимается в знак того, что отпускает собеседника.
– Вы насчёт Севастополя не опасайтесь. Театром вашей войны будут проливы. Впрочем, башню этому подрядчику – Волохову – заказывайте. С моря Севастополь должен быть внушителен.
Корнилов возвращается в Николаев воодушевлённый царскими решительными утверждениями и категорическими суждениями.
– Когда государь меня принял вторично в своём кабинете, признаюсь, я вышел от него очарованным. Аудиенция окончилась самым счастливым образом. И, знаете, князь Меншиков тоже отнёсся как нельзя благосклоннее. По всем делам удовлетворил. Обещался быть с великим князем Константином Николаевичем на смотр. Нам нужно немедля устроить хоть одну практическую эскадру на рейд.
Лазарев слушает своего любимца, греясь у камина. Зябнут ноги и руки. Теперь уж пора на покой. Есть на кого передать Черноморский флот. Несомненно, Корнилова утвердят начальником штаба. А там зачисление в свиту. И после… на осиротевшее место назначат главным командиром. Надо ещё для Нахимова добиться назначения командиром дивизии. Это будет потруднее… Вдруг делается жалко себя, уходящей жизни. Он быстро заявляет:
– В Одессу пойдём для смотра. А потом я опять отправлюсь лечиться в Вену и возьму с собою Истомина. Всё одно – в этом году "Париж" в строй не войдёт. А мне в чужой стороне страшно. Истомин хоть гроб захватит в Севастополь.
– Какие грустные мысли, Михаил Петрович. Вы не должны им предаваться. Что мы без вас! Пожалейте нас, всю нашу морскую семью.
Корнилов искренно взволнован, и Лазарев рад бы вернуть прорвавшееся признание.
– Как бог рассудит. Перед ним все равны.
В конце мая после удавшегося смотра Корнилов поднимает в первый раз свой контр-адмиральский флаг на фрегате "Кулевча". Начальник штаба флота обходит ряд портов. Это строгая инспекторская поездка, сопровождающаяся закрытием адмиралтейства в Ростове, сокращением их в Керчи и Ейске. В Новороссийске фрегат "Кулевча" застаёт эскадру под флагом Нахимова на фрегате "Кагул".
У Павла Степановича те же рабочие будни. Сейчас он закончил обход выдвинутых по морскому берегу до Поти укреплений, собирал больных и раненых, гонялся за контрабандистами и агентами беспокойного Шамиля[77]. Флагманы встречаются на берегу в доме начальника Черноморской линии, и Владимир Алексеевич живо рассказывает о беседе с царём и посещении портов.
Павел Степанович окутывается дымом старой трубки и посапывает.
– Однако не понимаю-с, Владимир Алексеевич. Зачем вы тыловые базы для флота не только не развиваете, а даже убавляете. В войне – чем больше баз, тем лучше-с. Вспомните, как трудно приходилось британцам блокировать французское побережье по причине многочисленных портов.
– А деньги? Сухие доки Севастополя миллионов будут стоить, не говорю уже о переделке кораблей. И притом учтите, Павел Степанович, государь убеждён, что неприятель не войдёт в Чёрное море. Как при таком взгляде надеяться на увеличение ассигнований?
Павел Степанович выпускает новое густое облако дыма и нехотя бормочет:
– В Петербурге, притом самому государю, конечно, виднее. Однако англичане и французы уже двадцать лет оберегают целость Порты. Они недавно решительно расправились с Египтом. Англичанам особливо страшен выход Черноморского флота в Средиземное море. Положим, что Россия не Египет, да всё же средств на морскую войну у нас недостаточно. – Он выбивает трубку и кладёт её в карман. – А может быть, старею, Владимир Алексеевич. Полвека прожил, и уже пора вводить в гавань…
– Вот ещё! Вы – главная опора флота! – восклицает Корнилов.
Они уходят из Новороссийска одновременно. Владимир Алексеевич обычно не мешает командирам судов самостоятельно командовать, но сейчас ему хочется обставить "Кагул", и он не сходит со шканцев, стараясь выиграть ветер. А Павел Степанович не думает затевать гонку. Он полулежит под тентом с книжкой "Морского сборника" и отмечает карандашом заметки, о которых следует побеседовать с офицерами эскадры.
Ещё одно усовершенствование в пароходных машинах Эриксона, того шведа, что в 1845 году сделал лучший опыт с Архимедовым винтом. Он поставил на пароходах два взаимодействующих аппарата – паропроизводитель и холодильник и устранил нужду в большом запасе воды. Теперь паровые суда с изобретением Эриксона могут ликвидировать часть водяного трюма. Да и на оснастку влиял громадный водяной трюм. Купцы теперь смогут уменьшить рангоут, а значит, и число команды. Подумать только, как одно изменение вызывает цепь других.
Он искренно сказал Корнилову, что чувствует себя стариком. Первый признак старости – недостаточно деятельности, точно гардемарина – тянет к бесполезным рассуждениям. Да где ещё? В море! В походе с эскадрой! Он с досадой смотрит на бриг, идущий в кильватере.
– Спросить "Орест", почему полощут верхние паруса. Разврат-с. – И, заложив палец в книге, следит за ответом, поднимающимся под клотиком брига.
– Рулевые виноваты! Дурака валяет. Вахтенный офицер виноват. Объявите бригу выговор и занесите в журнал. Что это, на матроса спихивать! Безобразие!
Он стоит на шкафуте и внимательно рассматривает бриги "Фемистокл" и "Эндимион", тендеры "Проворный" и "Нырок". Где-то запропастилась шхуна "Смелая"…
А "бесполезные" мысли не уходят. Он мысленно беседует с редакторами "Морского сборника", хвалит их за статью о капитане Салтанове – первом русском моряке, бросившем линьки и кошки за борт фрегата "Святая Параскева", за внимание к коренному русскому мореходству на Севере, за подробную информацию об иностранных флотах. Да это ещё не всё, не главное. "Морской сборник" должен полноправно войти в семью русских журналов и добиваться, чтобы вся страна обернулась к своим морям.
За обедом он рассказывает офицерам:
– У Англии теперь тысяча двести пароходов. И во Франции, и в Америке, и у других держав торговое мореплавание ширится. В нём основа морского могущества. А мы, точно турки, моря имеем, а ходим только на военных кораблях. Откуда образоваться среди простолюдинов постоянному морскому сословию, ежели даже рыболовству и китобойному промыслу мы привилегий не даём.
– Вы бы написали, Павел Степанович.
– Куда уж! Я достиг таких лет, когда гораздо приятнее читать то, что молодые пишут, чем соперничать с ними. – Он закрашивает красным вином воду и медленно пьёт.
"И в деятельности ушла пора, когда можно было соперничать… Что толку критиковать? Лучше помогать. У Корнилова сил и пыла куда больше. Вот этому умнице и надо помогать…"
– Так вам не нравится "Морской сборник"?
– Журнал хорош, да одной краски много-с. Сотой доли нет того разнообразия, которое замечаем на службе.
– И правда, английские морские журналы интереснее… Я в "Морской сборник" не заглядываю, – признается один лейтенант.
– А вот это уже напрасно-с. Зачем прельщаться всем чужим и своим пренебрегать. Не отвыкайте, молодой человек, от русского, – обрезает Павел Степанович.
Смущённый офицер вечером в кают-компании клянётся, что больше не примет приглашения к столу адмирала.
Капитан Гувениус утешает его:
– Что вы, голубчик, не вы первый и не вы последней. Адмирал одного мичмана знаете как распёк за упущение в парусах? Царям, говорит, много дела-с, им есть о чём думать: во Франции революция, в Германии тоже; о бизань-шкотах ближе всего позаботиться мичманам. Ступайте к своему делу.
– Значит, каждый сверчок знай свой шесток? – обидчиво допрашивает лейтенант. – Адмиралу можно критиковать журналы, а нам нельзя.
– И совсем не то. Упаси бог задеть патриотизм Павла Степановича, совсем, знаете, особенный патриотизм.
Ещё год. Во второй половине лета Павел Степанович принимает пятую флотскую дивизию, поднимает флаг на корабле "Ягудиил" и ведёт эскадру к анатолийским берегам. На юге тянется сплошной зубчатый хребет. По его скатам плавно спускаются к морю возделанные поля, а под берегом пробираются тяжёлые турецкие шхуны и фелюги с косыми парусами. Лишь в открытом море пустынно, и корабли – грозная стена пушечных фортов – окружены бесконечной искристой равниной воды.
В воскресный день Павел Степанович даёт эскадре отдых и сам приходит на бак послушать песни.
В Ахтиаре на горе
Стоят девки на дворе,
запевает молодой матрос.
На горе девки стоят,
В море Чёрное глядят,
поддерживает хор.
В море Чёрное глядят,
Меж собою говорят,
молодецки выводит запевала.
Скоро ль корабли придут,
К нам матросов привезут,
гудит палуба.
К нам матросов привезут,