В теплой мужской компании Антон отвлекся и позабыл сбежавшую от него Марго: она исчезла, возможно, предпочтя более здорового покровителя. Впрочем, если судить по письмам Антона к Маше, вскоре нашлась и заместительница, усердно поправлявшая его ошибки во французском. Антон заметно лучше стал читать и говорить по-французски, однако на уроки приходилось карабкаться по крутым лестницам, а это было для него непросто.
На Ривьеру Чехов приехал, подготовленный книгами Мопассана: отрывки из его путевых очерков «На воде», написанных во время круиза на яхте «Милый друг», уже прозвучали в «Чайке», а в том, что этот край по праву назван «цветущим кладбищем Европы», он смог убедиться на месте, хотя многие туда стремились, чтобы отсрочить свой конец. Роскошная средиземноморская растительность особого впечатления на Чехова не произвела, а вот вежливость и опрятность французов пришлись ему по душе. По отношению к своему здоровью и финансам Антон был осмотрителен – не позволял себе прогулок после захода солнца, так что сосед по пансиону Н. Макшеев напрасно пытался выманить его в казино: «Господин доктор! Находясь в здравом рассудке, подтверждаю, что обладаю способом взять с рулетки с двумя тысячами франков в короткое время большие деньги. Если Вы продолжаете иметь желание участвовать в этом, то необходимо условиться и действовать»[403]. Попав в Монте-Карло за компанию с Василием Немировичем-Данченко, Антон ограничился тем, что следил за его игрой. Между тем Потапенко не оставлял мефистофельских попыток ввести Чехова в соблазн: «Я скоро узнаю верную систему выиграть в Monte Carlo и тогда приеду и обогащу тебя и себя»[404].
Постояльцы Русского пансиона были Антону скучны; их же он прежде всего интересовал как врач. Впрочем, один из обитателей Ниццы пробудил в Чехове политическую сознательность:. И. Розанов, еврей и издатель «Франко-русского вестника», яростно выступал в поддержку Дрейфуса, офицера французского генштаба, обвиненного в шпионаже (Антон познакомился с Розановым, пользуя его жену). Его «обворожительные улыбки» и «деликатная и чувствительная душа» постепенно обратили Чехова в дрейфусара. Однако невзирая на столь радикальную перемену во взглядах, Антон по-прежнему желал встречи с Сувориным. Тот пометил в дневнике, что доктор советует ему ехать и Ниццу, и добавил: «Чехов тоже зовет туда. Мне и хочется, и боюсь, что без меня театр пойдет еще хуже». Александр в письме доложил Антону, что видел Суворина с лакеем Василием: они ехали на конке покупать билеты за границу. Пятнадцатого октября Суворин с сыном Михаилом снова выехал в Париж.
Жизнь в Ницце была дешевая; на сто рублей в месяц Антон многое мог себе позволить: он покупал газеты[405], отдавал в прачечную рубашки и не отказывал себе ни в вине, ни в кофе. С Ковалевским он хаживал на концерты и по вечерам играл в пикет, благодетели со всех сторон предлагали Антону деньги: 2000. рублей, найдя деликатный предлог, – Савва Морозов, 500 рублей, с подсказки Кундасовой, – Я. Барсков. Чехов денег не принял, а Левитану и Кундасовой выговорил за то, что они поставили его в неловкое положение. Левитан тоже разозлился и в ответ обозвал Антона «полосатой гиеной, крокодилом окаянным и лешим без спины с одной ноздрей». Не опубликовав ни одной новой строчки за последние полгода, Антон жил на деньги от переиздания своих книг у Суворина, от сборов за «Иванова» в Петербурге и «Чайки» с «Дядей Ваней» в провинциальных театрах.
Огорчали Чехова лишь письма из Мелихова. Из Машиных посланий было видно, насколько тяготят ее хозяйственные заботы. К тому же она запуталась со сбором денег за суворинские переиздания. Антон утешал ее: «Если тяжело, то потерпи – что делать? За труды я буду присылать тебе награды», – писал он ей б октября. Возникал вопрос: зачем нужно имение, если его владелец большую часть года отсутствует? Павел Егорович тоже начинал роптать; в письме к Мише он жаловался: «Мы будем с Мамашей одни сидеть как затворники в доме, опасаться, а потом о пустяках спорить до изнеможения, и так мы остаемся каждый при своем мнении целый день»[406]. Евгения Яковлевна сделала приписку: «Начальство [Павел Егорович] что-то ко мне не благоволит <…> за деньгами лезут к Маше, а денег нет, она раздражается, горе мне, да и только».
Неладно было и с прислугой. Анюта Нарышкина, насильно выданная замуж, и Маша Цыплакова, забеременевшая от Александра Кретова, попали в больницу. Анюта умерла от родильной горячки, а младенца Цыплаковой по настоянию Павла Егоровича передали в воспитательный дом. (Антон был согласен оставить ребенка в доме, положил матери семь рублей в месяц и дал деньги на обучение Машиному сводному брату, мальчику-инвалиду.) На этом беды не закончились: вернувшись из больницы, Цыплакова с кухаркой Марьюшкой парились в бане и угорели, так что Маше едва удалось привести их в чувство. Работник Роман по-прежнему заправлял скотным двором, а жена его, Олимпиада, по мнению Павла Егоровича, заражала всех бездельем. В деревне ушел в отставку сельский староста, а нового ни крестьяне, ни начальство никак не могли утвердить. Одного из кандидатов отклонили по той причине, что ему откусила палец лошадь, а другой (впрочем, как и многие в деревне) долго не мог оправиться от тифа.
Чеховы хотели отремонтировать флигель, чтобы Антон мог жить там круглый год. В Мелихово снова вызвали печника, но дело подвигалось медленно. Павел Егорович зафиксировал в дневнике: «Печник полез спать на сенник и упал из сенника в конюшню <…> Отвезли его в больницу». Маша с грустью писала брату: «Все мелиховцы тужат о твоем отсутствии. Ну, будь здоров и счастлив и укрепляй свое здоровье если не для себя, то для других, ибо очень много этих других нуждаются в тебе. Прости за мораль, но это верно». Как только печь во флигеле была закончена, учитель Михайлов оклеил там стены обоями. Под руководством соседа Семенковича Маша утеплила стены картоном, а двери обила войлоком и клеенкой. Теперь во флигеле стало наконец теплее, чем снаружи, однако и это обеспокоило Павла Егоровича, о чем он сообщил 5 декабря в письме Мише: «Мне он [Антон] пишет, что здоров, чего и нам желает; <…> но приехать сюда в холодную температуру нужно себя поставить в опасное положение. Флигель любимое его летнее помещение, уединение и тишина ему нравятся, но сравнить с зимою, выходит дело неподходящее, во-первых, из +15 выйти на мороз –20 и дойти до нашего дому, надо кутаться от холода, дышать и глотать, что Бог послал. Во-вторых, Ему утром приходить кофе пить, в 11 ч. Обедать; в 3 ч. чай пить, в 7 ч. Ужинать, а главное, ходить восседать на трон».
На мелиховском подворье шла непрестанная собачья война между лайками, таксами и дворовыми псами. От этого страдали и люди: собаки не давали спать, таскали из кладовой еду, кусались и разоряли клумбы. Павел Егорович знал, с кем сравнить их: с мангустами. Старая кобыла Анна Петровна, приобретенная Чеховыми вместе с имением, принесла жеребеночка и вскоре приказала долго жить. Павел Егорович это событие воспринял хладнокровно; «самое высшее начальство <…> сегодня было строго»[407], – написала Мише Евгения Яковлевна. Сам же отец семейства искал желающих за три рубля освежевать околевшую кобылу.
Братья Антона жизнью были довольны. Миша доложил Маше: «Ольга так обставила мою жизнь <…> всякое мое желание, угадывается раньше». В сентябре Александр уговорил наконец Ваню с Соней взять под свою опеку сына Колю за 50 рублей в месяц. Коля несколько дней погостил в Мелихове, а затем был отправлен в Москву с сопроводительной запиской отца: «Податель сего письма <…> та самая скотина, которую ты, Иваша, и добрая Софья Владимировна берете столь великодушно под свое покровительство. <…> Навязываю тебе материю не даровитую и совершенно не дисциплинированную. Обиженный и рассерженный, он начинает шептать что-то неразборчивое (вероятно, угрозы). За ласковое слово готов сделать все. <…> Книгу очень не любит <…> любит вколачивать гвозди, мыть посуду, <…> любит деньги на приобретение лакомств. <…> Часов не знает и комбинаций стрелок не понимает».
Антон же в письмах из Ниццы не интересовался ни таксами, ни племянниками. Он уже настолько прижился в Русском пансионе, что сырыми, не подходящими для прогулки вечерами снова взялся за перо.
Глава 62Мечты об Алжиреноябрь – декабрь 1897 года
Антон, как человек самолюбивый и блюдущий свою Reinheit, в конце концов сел за письменный стол, не желая запятнать себя денежными подачками от Саввы Морозова. В ту осень ничего крупного из-под его пера не вышло; написанные рассказы напоминают зарисовки детства: «Печенег» и «В родном углу» передают мрачную атмосферу одичалого поместья, затерявшегося в донских степях; «На подводе» повествует об отчаянном положении сельской учительницы (в рассказе слышатся жалобные интонации из писем мелиховской родни). Похоже, период творческого застоя все-таки был преодолен. Чехов начал работу над рассказом «У знакомых», обещанным журналу «Космополис»; его сюжет предвосхищает «Вишневый сад», последнюю из написанных им пьес. Сестру Антон попросил переслать в Ниццу наброски к рассказу, начатому в России. Чтобы рукопись стала похожей на письмо и не вызвала подозрения на почте, Маше пришлось хорошенько поработать над ней ножницами.
Чехов-писатель теперь получил международное признание. В конце сентября Рудольф Штраус писал о нем в журнале «Wiener Rundschau»: «Мы имеем перед собой могучее, таинственное чудо стриндбергова содержания в мопассановской форме; мы видим возвышенное соединение, которое казалось почти невозможным; которое до сих пор никому еще не удавалось: мы любим Стриндберга, любим Мопассана, поэтому мы должны любить Чехова и любить вдвойне. Его слава в скором времени наполнит весь мир».