Они непременно обвенчаются и проведут медовый месяц там, где захочет Ольга, хоть на Северном Ледовитом океане. Она же беспокоилась о том, чтобы он не забыл взять в Москву свой паспорт. Теперь она была «Олей», «лютераночкой», «собакой» – так отныне она будет подписывать свои письма. Антон был готов пойти под венец хоть в день приезда – при условии, что «ни одна душа в Москве не будет знать о нашей свадьбе»; он всего более хотел избежать поздравлений и шампанского, «которое нужно держать в руке и при этом неопределенно улыбаться». Дожидаясь, пока ему не станет лучше, он дни напролет проводил в разговорах с Куприным, который, по его собственному признанию, перепробовал в жизни все, кроме беременности. Однако чеховская записная книжка запечатлела и другие, не столь радужные настроения Антона: «чувство нелюбви, спокойное состояние, длинные, спокойные мысли. <…> Любовь. Или это остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьется в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет, дает гораздо меньше, чем ждешь».
В следующем письме Ольги прозвучала зловещая шутка: «Противный Вишневский клянется и божится и крестится, что через год или два я буду его женой – каково?!» Между тем интерес к предстоящему событию в жизни Ольги и Антона все ширился. Даже одна из великих княгинь расспрашивала Ольгину мать: «Когда же ее свадьба? А как его здоровье?» Именно таким образом узнала о помолвке дочери Анна Книппер[515]. На это Антон ответил, что оставит завещание, в котором запретит Ольге выходить замуж. Он уже вторую неделю сетовал на нездоровье и, безвыходно сидя в кабинете, только «думал и кашлял». Мысли его были заняты Ваней, который (хотя он никогда не жаловался и редко давал о себе знать) от переутомления стал терять в весе; о Горьком и Поссе – оба они находились под арестом; о своем больном псе Каштане, об Ольге Васильевой, которая собралась ехать во Францию. Своих кузенов он отговорил от приезда в Ялту, сославшись на то, что Евгения Яковлевна уедет в Петербург, Маша в Москве, а сам он отправится или на Волгу, или на Соловецкие острова.
Приехав спустя неделю в Москву, Антон первым делом повстречался с Ольгой Васильевой, а не Книппер – за завтраком он представил ее доктору Членову, чтобы впредь они без посредников могли заниматься организацией венерологической клиники. Шестнадцатого мая Маша выехала в Ялту и взяла на себя опеку над Евгенией Яковлевной. Семнадцатого мая, уступив настойчивым требованиям друзей, Антон показался доктору Щуровскому, который провел тщательное обследование и составил полную историю его болезни. На вопрос о том, как долго живут его родственники, Антон отвечал весьма приблизительно. Он признал, что кашель и поносы преследуют его с детства, а последние семнадцать лет мучает геморрой. Щуровский пометил, что Антон алкоголь потребляет умеренно, курить бросил, что сифилисом не страдает, но что в свое время лечился и вылечился от гонореи. Щуровский сделал предположение, что детский «перитонит» Антона мог быть следствием грыжи, а также диагностировал «ложный крипторхизм» – мигрирующее яичко, которое часто бывает причиной мужского бесплодия. Психическое состояние Чехова врач определил как хорошее, а состояние нервной системы – как «сносное»[516]. (Антон заверил врача, что его меланхолия – это на самом деле самоотравление по причине запоров и легко снимается дозой касторки.) С легкими, впрочем, дела обстояли неважно – уже начался процесс отмирания тканей, который распространился и на кишечник. По мнению Щуровского, даже на столь серьезные поражения мог бы благотворно подействовать кумыс – этого средства Чехов еще не пробовал. Антон снесся с доктором Варавкой, руководившим Андреевским санаторием, который затерялся в глухих башкирских степях почти за две тысячи верст от Москвы. Ольга незамедлительно написала об этом Маше: «Антон был у доктора, беседовал два часа. Утешительного мало – процесс не остановился. Прописал ехать на кумыс, а если он не сможет пить его, то в Швейцарию. Я варю Антону какое-то лекарство, толку в ступке, отстаиваю и кипячу – это для кишок. Дай Бог, чтоб кумыс помог ему хорошенько! Как только все устрою, так и поедем. Мне грустно ужасно. <…> Ну, прощай, милая Маша, зачем ты плакала? Не надо»[517].
Ольга не сказала Маше лишь об одном – о том, что они с Антоном вот-вот поженятся. Спустя два дня Маше написал и Антон: сказал, что в обоих легких у него «притупление» и что ему предстоит выбирать между кумысом в Башкирии и Швейцарией. Что же до женитьбы и совместной с Ольгой поездки в Уфимскую губернию, то он отклонил эту идею: «Ехать одному скучно, жить на кумысе скучно, а везти с собой кого-нибудь было бы эгоистично и потому неприятно. Женился бы, да нет при мне документов, все в Ялте, в столе». Машу он попросил прислать несколько пустых чеков. Она ожидала, что он вскоре вернется в Ялту.
В четверг 24 мая, переслав Ване два пакета, Антон отправил его по Москве с поручениями. Марксу он отослал последние верстки и всю свою почту переадресовал на станцию Аксеново, в Андреевский санаторий. Доктор Варавка уже прислал ему телеграмму: «Милости просим. Место есть». Антон телеграфировал Ольге: «У меня все готово. Необходимо повидаться до часа, чтобы поговорить. Уезжаем в пятницу непременно». В тот же самый день Маша, не скрывая ревности, писала Антону: «Теперь позволь мне высказать свое мнение насчет твоей женитьбы. Для меня лично свадебная процедура ужасна! Да и для тебя эти лишние волнения ни к чему. Если тебя любят, то тебя не бросят, и жертвы тут никакой нет, эгоизма с твоей стороны тоже нет ни малейшего. <…> Окрутиться же всегда успеешь. Так и передай твоей [вычеркнуто: дусе] Книпшиц. Прежде всего нужно думать о том, чтобы ты был здоров. Ты, ради Бога, не думай, что мною руководит эгоизм. Ты для меня был всегда самым близким и дорогим человеком, и кроме счастья, я для тебя ничего другого не желаю. <…> Ты же сам воспитал меня быть без предрассудков! Боже мой, как тяжело будет прожить без тебя целых два месяца, да еще в Ялте! <…> Если ты не скоро ответишь мне на это письмо, то мне будет больно. Кланяйся „ей“»[518].
В день венчания Антон послал Ване пятьдесят рублей, настоятельно рекомендовав ему совершить путешествие по Волге в каюте первого класса. Матери он отправил телеграмму: «Милая мама, благословите, женюсь. Все останется по-старому. Уезжаю на кумыс. Адрес: Аксеново, Самаро-Златоустовской. Здоровье лучше». По словам Маши, на Евгению Яковлевну новость подействовала «ошеломляюще», однако Антон получил от нее ответную телеграмму: «Благословляю. Будь счастлив, здоров».
Утром 25 мая Ольга писала Маше: «Сегодня мы венчаемся и уезжаем в Уфимскую губернию в Аксеново, на кумыс. Антон чувствует себя хорошо, мил и мягок. В церкви будут только Володя [брат О. К.] с дядей Сашей (по желанию Антона) и еще два студента свидетеля. С мамой вчера была трагедия и объяснение из-за всего этого. Ночей не сплю, голова трещит, ничего не понимаю. Мне ужасно грустно и больно, Маша, что тебя нет со мной в эти дни, я бы иначе себя чувствовала. Я ведь совсем одна, и не с кем слова обо всем сказать. Не забывай меня, Машечка, люби меня, это так надо, мы должны быть с тобой вместе всегда. <…> Кланяйся матери. Скажи ей, что мне будет очень больно, если она будет плакать и мучиться из-за женитьбы Антона».
Три дня спустя, в ожидании парохода, Ольга поведала Маше подробности самого лучшего из когда-либо созданных Антоном водевилей: «Я не спала последней ночи, встала с сильной головной болью и натощак в 8 ½ часов утра отправилась к Туру доканчивать свой зуб <…> В два часа пообедала, надела беленькое платьице и поехала к Антону. С матерью все объяснилось <…> Я сама не знала до последнего дня, когда мы будем венчаться. Свадьба вышла преоригинальная. <…> В церкви не было ни души, у ограды стояли сторожа. К пяти часам я приехала с Антоном, шафера уже сидели на скамеечке в саду. <…> Я еле стояла от головной боли и одно время чувствовала, что или я расплачусь, или рассмеюсь. Знаешь, мне ужасно сделалось странно, когда священник подошел ко мне с Антоном и повел нас обоих. <…> Венчались мы на Плющихе у того батюшки, который хоронил твоего отца. От меня потребовали только свидетельство, что я девица, за которым я сама ездила в нашу церковь. <…> Мне страшно было обидно, что не было Ивана Павловича <…> ведь Иван Павлович знал, что мы венчаемся, Антон ездил с ним к священнику. <…> У нас хохотали над нашей свадьбой. Но когда я вернулась из церкви, наша прислуга все-таки не выдержала, и все гуськом явились поздравлять меня и подняли вой и плач, но я отнеслась благодушно. Уложили меня, причем Наташа, поросенок, все-таки надула меня <…> хотя я к ней посылала два раза – не принесла шелкового лифчика и батистовой шитой сорочки. В восемь часов поехали на вокзал, провожали все наши, тихо, скромно».
А в это время в Москве, собравшись на торжественный обед, который по просьбе Антона устроил актер Вишневский, изумленные гости гадали: что же случилось с новобрачными?
Часть XЛюбовь и смерть
Уверяю вас, единственный способ избавиться от драконов – это иметь своего собственного.
В комнате стоял запах человеческого пота, лекарств, эфира, смолы – удушливый, непередаваемый запах, пропитывающий помещение, где дышит чахоточный.
Хрустя по серой гальке, он прошел
Покатый сад, взглянул по водоемам,
Сел на скамью… За новым белым домом
Хребет Яйлы и близок и тяжел.
Томясь от зноя, грифельный журавль