. Испытывая одиночество в кругу друзей, Антон из Рима выехал в Одессу и на русской границе, невзирая на академическое звание, был бесцеремонно обыскан таможенниками. В Одессе вместе с агентом ему пришлось заниматься оценкой дома Ольги Васильевой. Пятнадцатого февраля, после недолгого путешествия по бурному морю, Антон вернулся в «серую, грязноватую и скучную» Ялту.
Проведя в дороге три недели, Антон пропустил премьеру «Трех сестер» и сопутствовавший ей шумный успех. Об этом Ольга телеграфировала ему в Ниццу: «Grand succes, embrasse mon bien aime»[504]. Однако приятная новость не скоро дошла до Антона. Блестящей премьере предшествовали изматывающие репетиции: полковник в отставке, нанятый театром для консультаций по поводу военного обмундирования, вдруг взялся поучать Станиславского. Ольга возражала против тяжелого рыжего парика, в котором Станиславский хотел видеть на сцене Машу. И все-таки новая пьеса Чехова, предъявленная на суд зрителю 31 января 1901 года, еще раз подтвердила его репутацию крупнейшего русского драматурга и прочно закрепила за МХТом лидирующую позицию. Публика увидела на сцене живую жизнь: три сестры воплотили в о себе всех умных и образованных женщин, волею обстоятельств запертых в глухой провинции. Ольга Книппер в роли Маши заставила прослезиться не одну сидящую в зале неверную жену. Публика была настолько захвачена пьесой, что занавес опустился в полнейшей тишине.
Среди зрителей находился Николай Ежов. В учителе гимназии, рогоносце Кулыгине, он усмотрел карикатуру на собственную персону и 1 февраля ворчливо доложил о своих впечатлениях Суворину: «Тема пьесы банальна, поводы к трагическому настроению героев — маловажны, а иногда курьезны. <…> Все герои ноют, все неудовлетворены. Есть в пьесе пьяный старик доктор, который ничего не читает. <…> Есть адюльтер (любимая тема Чехова) <…> Содержание: три сестры, дочери бригадного генерала, их брат, готовящийся к профессуре, все страстно желают переехать на жительство в Москву <…> Играют пьесу великолепно <…> Писать об этой пьесе в „Новом времени“ я не буду»[505].
Суворину, год спустя посмотревшему «Трех сестер» в Москве, пьеса решительно не понравилась.
Глава семьдесят четвертая Тайный брак: февраль — март 1901 года
По возвращении Антона Бунин перебрался в гостиницу «Ялта» и первую ночь провел без сна — в соседнем номере лежала покойница. Бунинская деликатность и чувство юмора пришлись Чехову по душе, и он уговаривал его остаться в Крыму подольше. Маша в Москве была умилостивлена посылкой с заморскими гостинцами от брата: клетчатым пледом, кружевными платками, ножницами и бюваром.
Ольга Книппер в это время была от Чехова еще дальше. В Москве на Великий пост все театры закрывались, и Немирович-Данченко со Станиславским повезли труппу в Петербург, где играть было нельзя лишь в первую, четвертую и последнюю недели поста. Петербургская публика оказала москвичам радушный прием: даже при отсутствии рекламы все билеты на спектакли были распроданы, а желающие попасть в театр дежурили в очередях до полуночи. Однако отзывы прессы были крайне жесткими. Буренин разоблачил клакеров, не в меру «прославляющих и восхваляющих» Чехова. В «Новом времени» нелестно отозвались об игре Ольги Книппер в спектакле «Одинокие».
Кугель, рецензируя «Дядю Ваню», писал в «Петербургской газете» 20 февраля: «Г-жа Книппер с неподвижным, маловыразительным лицом <…> представляет <…> просто очень флегматичную даму. <…> Похвалы этой актрисе в некоторых журналах являются для меня совершенной загадкой». Амфитеатров в «России» назвал Ольгу «очень плохой актрисой». При этом критика расхваливала Марию Андрееву в роли Катхен, затмившую красотой Ольгу, игравшую Анну Map. Между Ольгой и Андреевой возникла взаимная неприязнь. Посмотрев «Трех сестер», Амфитеатров переменил свое мнение об Ольге на восторженное.
Когда после окончания пьесы «Три сестры» опустился занавес, зрители стали выкрикивать из зала слова приветственной телеграммы Чехову. Между тем суворинское «Новое время» обвинило МХТ в «погоне за внешними эффектами», предостерегая, что это может погубить «прекрасный талант» Чехова-драматурга. Актер Николай Сазонов сказал жене, что если бы пьеса «Три сестры» проходила через цензурный комитет, когда он был его членом, он бы не пропустил ее — «так она плоха». Министерство просвещения запретило пьесу к постановке в «народных» театрах. Наконец, 20 марта Буренин разразился в «Новом времени» злобной пародией под названием «Девять невест и ни одного жениха». Ее героини, сестры Шура, Мура, Дура, Пелагея, Дорофея, Ахинея, Инна, Кретина и Ерунда, изъясняются заимствованными у Чехова междометиями «тра-та-там» и «цып-цып-цып», а в состав актеров входят дрессированные тараканы. В финале пародии сестры засовывают себе в рот соски, а театр рушится под оглушительные аплодисменты публики. Буренинская пародия немало огорчила Чехова — особенно потому, что была напечатана в газете Суворина[506].
Ольгу недружелюбие прессы привело в смятение: она любила Петербург и ждала от него взаимности. Станиславский объяснял актерам, что у каждого театрального критика либо жена, либо любовница — актрисы, болезненно переживающие успех москвичей в чеховских пьесах. Петербургские актеры даже потянулись в МХТ извиняться за «площадную» ругань критики, а Лидия Яворская свою поддержку выразила публично: бросила на сцену Станиславскому красную гвоздику, украшавшую ее декольте. Затем она пришла за кулисы и пригласила всю труппу быть гостями ее дома на четвертой неделе поста. К сильному неудовольствию Ольги, Немирович-Данченко со Станиславским это приглашение приняли. К бывшей любовнице Антона Ольга испытывала плохо скрываемое отвращение: «Яворская вчера опять прилезла в уборную, лезет, льстит и все к себе приглашает. Нахальная женщина. <…> Звала к себе Яворская, но я наверняка не буду там. Видеть не могу этой грубой женщины и отдала приказ не пускать ее ко мне в антрактах в уборную, а то я ей нагрублю»[507].
Сблизиться с Ольгой пожелала еще одна бывшая пассия Антона Чехова. Об этом Ольга писала ему 2 марта: «На днях получила письмо от Л. Авиловой, ты ведь ее, кажется, знаешь. Желает возобновить знакомство <…> получить билет на „Сестер“. Я вежливо ответила. Билета не могу достать». Портила ей настроение и Катишь, жена Немировича-Данченко[508].
Антон был огорчен, что на долю труппы в Петербурге выпали столь тяжелые испытания, хотя и упрекнул Книппер за нелюбезное обращение с Яворской (которая прислала ему хвалебную телеграмму). Ольге он дал шутливый зарок больше не писать для театра в стране, где драматургов «лягают копытами». Суворину же было отмщение: на двадцатипятилетний юбилей «Нового времени» студенты устроили под окнами его дома «кошачий концерт», и демонстрантов пришлось разгонять силами полиции. Потом была еще одна стычка студентов с казаками и полицейскими. Распространилась весть, что Святейший синод отлучил от церкви Льва Толстого. Петербургская публика, возбужденная последними событиями, более эмоционально реагировала на спектакли московского театра. Первого марта на «Трех сестрах» побывала с подругой С. Сазонова: «Больше всех потрясла драма Е. В. [Кривенко]. Она ушла из театра вся в слезах. История Маши с артиллерийским полковником — это ее собственная история». И лишь одна персона нашла забавными не только чеховские пьесы, но и его личную жизнь. На Пасху Антону написала Анна Суворина: «Ходили все в „Дядю Ваню“ шесть раз подряд <…> Знаю его наизусть и хохочу постоянно, у людей это вызывает раздумье и меланхолию, а у меня смех, так как лично много своих близких вижу и слышу. <…> Хотела было здороваться с Вашей женой, да <нрзб.> где уж!»[509]
В самый разгар тревожных событий в Петербурге появился Миша Чехов, приняв предложение Суворина пойти к нему работать (хотя тот толком и не знал, на что Миша способен и к тому же забыл положить ему жалованье). Маша младшего брата в этом деле поддержала: «Верно, судьба мальчикам из нашей семьи заниматься литературой, но не быть чиновниками». Миша заявил, что поступает по совету Антона, данному ему еще 12 лет назад. Теперь же Антон предупреждал брата, что суворинская газета пользуется дурной репутацией, что Суворин «ужасно лжив, особенно в так называемые откровенные минуты», что Анна Ивановна «тоже стала мелкой» и что единственный честный человек в «Новом времени» — это заведующий типографией К. Тычинкин. Обескураженный наплевательским отношением Суворина и пессимизмом Антона, Миша уехал в Ярославль зализывать раны. Вслед ему полетела телеграмма Суворина. Миша вернулся в Петербург и письменно извинился перед своим новым покровителем: «Бедность, строгое воспитание, гимназия, вечные запугивания в детстве, что Бог накажет, что черт подведет, быть может, выработали у меня слабый характер»[510]. В конце концов ему досталась должность редактора и жалованье 350 руб. в месяц; затем он перешел в суворинское книготорговое дело. А Суворин заполучил еще одного Чехова.
Антон же, коротая свои ялтинские дни в компании Евгении Яковлевны, готовился принять важное решение. В разговоре с Буниным он пошутил, что «лучше жениться на немке, чем на русской, она аккуратнее». Между тем в его саду зацвел миндаль и прибавилось хлопот с растениями. В то время Чехов был занят корректурой четвертого тома своих сочинений и ничего нового не писал. Журналу «Жизнь» он обещал рассказ, однако ежемесячник прекратил существование. Его старый приятель и редактор Михаил Меньшиков оставил журнал «Неделя» и перешел работать к Суворину: теперь для Чехова исчезла и эта возможность выйти к читателю. Антон стал хуже себя чувствовать. Николай Сазонов в письме к жене высказывал опасение, что Чехова ждет участь Надсона: «Его уморит чахотка и буренинские пародии». Маша, воспользовавшись пугающей фразой из письма Бунина о том, что Антон «сравнительно здоров», звала своего приятеля на Пасху в Ялту, куда собиралась и сама