Палата направила губернатору билль, выделявший в пользу короля сумму в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов (из которых десять тысяч фунтов стерлингов поступало в распоряжение тогдашнего генерала лорда Лаудона). Губернатор, руководствуясь своими инструкциями, категорически отказался утвердить этот билль. Я уже договорился с капитаном почтового корабля в Нью-Йорке Моррисом о моем проезде, и багаж мой был погружен на корабль, когда в Филадельфию прибыл лорд Лаудон — специально для того, как он сказал мне, чтобы попытаться примирить губернатора с собранием, дабы служба его величества не усложнялась их разногласиями. Поэтому он пожелал иметь встречу с губернатором и со мной, чтобы иметь возможность выслушать мнения обеих сторон. Мы встретились и обсудили этот вопрос. От имени собрания я выдвинул различные доводы, которые можно найти в прессе того времени. Они были мною написаны и опубликованы в протоколах собрания; губернатор отстаивал свои инструкции, говорил о данном им обязательстве соблюдать их и утверждал, что его ждет гибель, в случае если он нарушит это обязательство; но, по-видимому, он не прочь был рискнуть, если лорд Лаудон посоветует это сделать. Его светлость этого сделать не пожелал, хотя был момент, когда я подумал, что почти убедил его согласиться на это; но, в конечном счете, он предпочел настаивать на уступках со стороны собрания. Он просил меня приложить все усилия для осуществления вместе с ним этой цели, заявив, что не сохранит ни одного из королевских подразделений для защиты наших границ, так что если мы не будем продолжать заботиться о защите сами, то границы останутся незащищенными и открытыми для врага. Я ознакомил Палату с тем, что произошло, и представил ряд резолюций, которые я составил, декларирующих наши права и провозглашающих, что мы не отказываемся от требования этих прав, но лишь откладываем их осуществление, уступая силе, против которой мы протестовали; наконец, Палата согласилась снять свой билль и составить другой, соответствующий инструкциям собственника. Этот билль губернатор, конечно, утвердил, и я мог спокойно продолжать свою поездку. Но тем временем корабль с моим багажом отошел, что явилось для меня немалой потерей, а единственным возмещением были выражения благодарности его светлости за мои услуги; вся честь достигнутого соглашения досталась ему. Он отправился в Нью-Йорк раньше меня, и так как время отправки почтовых кораблей зависело от его распоряжения, а там находилось два корабля, из которых один, как он сказал, должен был отойти очень скоро, я попросил сообщить мне точное время отбытия, чтобы не опоздать на него. На это последовал ответ: «Я объявил, что корабль должен отойти в следующую субботу; но могу вам сообщить, между нами, что если вы будете там в понедельник утром, то как раз поспеете вовремя; но дольше не задерживайтесь». Из-за какой-то случайной задержки на переправе я прибыл на место в понедельник днем и очень опасался, что корабль уже отплыл, так как ветер был попутный. Но меня скоро успокоили сообщением, что корабль еще находится в гавани и не отплывет до следующего дня.
Можно было бы подумать, что теперь я уже почти уехал в Европу; я и сам был того же мнения; оказалось, однако, что тогда я еще мало знал характер его светлости, одной из главных черт которого была нерешительность.
Приведу некоторые примеры. Было начало апреля, когда я прибыл в Нью-Йорк, а отплыли мы, кажется, в конце июня. В Нью-Йорке стояло два почтовых корабля; они уже давно находились в готовности, но задерживались из-за писем генерала, доставка которых все время откладывалась на «завтра». Прибыло другое судно, которое также задержали, и, прежде чем мы отплыли, ожидалось прибытие уже четвертого корабля. Наш корабль должен был отправиться первым, так как он долее всех стоял в гавани. Пассажиры были набраны полностью, и некоторые из них нетерпеливо ожидали отправления. Купцы испытывали тревогу за свои письма, за свои страховые полисы (время было военное) и за портящиеся товары, но их беспокойство ни к чему не приводило. Письма его сиятельства были не готовы; к тому же всякий, кто ни являлся к нему, всегда находил его за бюро с пером в руке и убеждался, что ему приходится очень много писать. Однажды утром, зайдя к нему засвидетельствовать свое почтение, я нашел в его прихожей некоего Инниса, посыльного из Филадельфии, прибывшего оттуда нарочным с пакетом для генерала от губернатора Денни. Он вручил мне несколько писем от моих друзей; это заставило меня поинтересоваться, когда он должен вернуться и где остановился, чтобы я мог послать с ним несколько писем. Он сказал, что ему приказано зайти завтра в девять за ответом генерала для губернатора и что он отправится немедленно. Я в тот же день отдал ему письма. Спустя две недели я опять встретил его в том же месте. «Вы так скоро вернулись, Иннис?» — «Вернулся! Нет, я еще не уезжал». «Как так?» — «В течение последних двух недель я захожу сюда каждое утро за письмами его светлости, но они все еще не готовы». — «Возможно ли это, когда он так много пишет! ведь я постоянно вижу его за бюро». — «Да, — сказал Иннис, — но он, подобно святому Георгу, всегда сидит верхом на коне, но никогда не скачет». Это наблюдение, сделанное посыльным, было, по-видимому, вполне обоснованным, так как, будучи уже в Англии, я узнал, что мистер Питт (впоследствии лорд Чэтэм) привел в качестве одной из причин для снятия этого генерала и назначения генералов Эмхертса и Вольфа то, что «министр никогда ничего не слышал от него и не мог понять, чем он занимается».
В этой обстановке ежедневного ожидания отплытия, а также в связи с тем, что все три почтовых корабля спустились к Сэнди Хук, чтобы там примкнуть к флоту, пассажиры полагали, что лучше всего быть на борту, чтобы корабли по внезапному приказу не отплыли, и они не остались бы. Насколько я помню, мы пробыли там около шести недель, истребляя свои дорожные запасы и добывая новые. Наконец, флот ушел с генералом и всей его армией на борту к Луисбургу с намерением осадить и взять эту крепость; всем почтовым кораблям было приказано сопровождать генеральский корабль и быть готовыми принять его депеши, когда они будут написаны. В таком положении мы пробыли пять дней, прежде чем получили письмо с разрешением отплыть, и наш корабль покинул флот и взял курс на Англию. Два других почтовых корабля генерал еще задержал, ведя их за собой до Галифакса, где он остановился на некоторое время с целью произвести военное учение, состоявшее в бутафорских атаках на бутафорские форты; затем, раздумав осаждать Луисбург, он вернулся в Нью-Йорк со всеми своими войсками вместе с двумя вышеупомянутыми почтовыми кораблями и всеми их пассажирами! За время его отсутствия французы и индейцы взяли форт Георг на границе той провинции, и после капитуляции индейцы перерезали значительную часть гарнизона.
Впоследствии я встретил в Лондоне капитана Бонелла, который вел один из этих почтовых кораблей. Он рассказал мне, что, когда его корабль был задержан на месяц, он доложил его светлости, что подводная часть его корабля заросла ракушками и водорослями до такой степени, что это неизбежно будет мешать быстрому ходу, который необходим для почтового корабля, и попросил разрешения произвести очистку подводной части. Его светлость спросил, сколько на это потребуется времени. Капитан ответил, что три дня. Тогда генерал заметил:
«Если вы сможете справиться с этим в один день, я разрешу, в противном случае — нет, так как вы должны будете отплыть послезавтра».
Так он и не получил разрешения, хотя после этого его задерживали со дня на день еще в течение целых трех месяцев.
Я видел также в Лондоне одного из пассажиров Бонелла, который был настолько взбешен тем, что его светлость обманул его и так долго задержал в Нью-Йорке, а затем провез в Галифакс и обратно, что поклялся подать на него в суд за понесенные убытки. Осуществил ли он свое намерение или нет, я не слышал, но, судя по его словам, ущерб его делам был нанесен весьма значительный.
В общем, я очень удивлялся, как такому человеку могло быть вверено столь важное дело, как командование большой армией; но впоследствии, когда я больше повидал мир и узнал средства получения мест и должностей и мотивы назначения на них, мое удивление значительно уменьшилось. Генерал Ширли, к которому перешло командование армией после смерти Брэддока, должен был бы, по моему мнению, если бы оставался на своем посту, значительно лучше провести военную кампанию, нежели это сделал в 1757 г. Лаудон, который был легкомысленным, расточительным и в высшей степени бесчестным по отношению к нашему народу командующим. Хотя Ширли сам не имел военного образования, он обладал острым умом и проницательностью, прислушивался к добрым советам других, был способен составлять разумные планы и быстро, деятельно проводить их в жизнь. Лаудон же, вместо того чтобы оборонять колонии со своей огромной армией, оставил их совершенно незащищенными, а сам устраивал ненужные смотры в Галифаксе, в результате чего был потерян форт Георг; кроме того, он расстроил все наши торговые операции и истощил нашу торговлю продолжительным эмбарго на экспорт продовольственных товаров под тем предлогом, чтобы продукты не достались врагу, но в действительности с целью сбить на них цены в пользу подрядчиков, в чьих доходах, как говорили, он имел свою долю (впрочем, последнее, возможно, было лишь недоказанным подозрением); когда же, наконец, эмбарго было снято, он не позаботился послать сообщение об этом в Чарлстон, где флот Каролины был задержан дополнительно почти на три месяца, вследствие чего подводная часть кораблей была до такой степени источена червями, что большая часть из них на обратном пути пошла ко дну.
Ширли, как человек не знакомый с военными делами, я уверен, был искренно рад избавиться от столь обременительного дела, как командование армией. Я присутствовал на приеме, организованном городом Нью-Йорком в честь лорда Лаудона, когда последний принимал командование. Ширли, хотя и был смещен, также находился в числе присутствующих. Собралось большое общество из офицеров, горожан и иностранцев, и пришлось одолжить несколько кресел по соседству. Одно из этих кресел, очень низкое, досталось мистеру Ширли. Заметив это, так как мы сидели рядом, я сказал: «Вам дали, сэр, слишком низкое место». — «Неважно, мистер Франклин, — сказал он. — Я считаю