од пентакулом, в превеликом испуге говорил, что в этом месте миллион свирепейших людей, каковые все нам грозят; потом он сказал, что появилось четыре непомерных великана, каковые вооружены и показывают вид, что хотят войти к нам. Тем временем некромант, который дрожал от страха, старался, мягким и тихим образом, как только мог, отпустить их. Винченцио Ромоли, который дрожал, как хворостинка, хлопотал над курениями. Я, который боялся столько же, сколько и они, старался этого не показывать и всем придавал изумительнейшего духу; но я считал себя наверняка мертвым, из-за страха, какой я видел в некроманте. Мальчик спрятал голову между колен, говоря: “Я хочу умереть так, потому что нам пришла смерть”. Я снова сказал мальчику: “Эти твари все ниже нас, и то, что ты видишь, — только дым и тень; так что подыми глаза”. Когда он поднял глаза, он опять сказал: “Весь Кулизей горит, и огонь идет на нас”. И, закрыв лицо руками, снова сказал, что ему пришла смерть и что он не хочет больше смотреть. Некромант воззвал ко мне, прося меня, чтобы я держался твердо и чтобы я велел покурить цафетикой186; и вот, обернувшись к Винченцио Ромоли, я сказал, чтобы он живо покурил цафетикой. Пока я так говорил, взглянув на Аньолино Гадди, каковой до того перепугался, что свет очей вылез у него на лоб, и он был почти вовсе мертв, каковому я сказал: “Аньоло, в таких местах надо не бояться, а надо стараться и помогать себе; поэтому подбросьте живее этой цафетики”. Сказанный Аньоло, чуть хотел тронуться, издал громогласную пальбу с таким изобилием кала, каковое возмогло много больше, нежели цафетика. Мальчик, при этой великой вони и при этом треске приподняв лицо, слыша, что я посмеиваюсь, успокоив немного страх, сказал, что они начали удаляться с великой поспешностью. Так мы пробыли до тех пор, пока не начали звонить к утрене. Мальчик опять нам сказал, что их осталось немного, и поодаль. Когда некромант учинил весь остаток своих церемоний, разоблачился и забрал большую кипу книг, которые приносил с собой, мы все вместе с ним вышли из круга, теснясь друг к дружке, особенно мальчик, который поместился посередине и держал некроманта за рясу, а меня за плащ; и все время, пока мы шли к себе по домам в Банки, он нам говорил, что двое из тех, которых он видел в Кулизее, идут перед нами вприпрыжку, то бегом по крышам, то по земле. Некромант говорил, что, сколько раз он ни вступал в круги, еще ни разу с ним не бывало такого великого дела, и убеждал меня, чтобы я согласился заклясть вместе с ним книгу, из чего мы извлечем бесконечное богатство, потому что мы потребуем у демонов, чтобы они указали нам клады, каковыми полна земля, и таким образом мы станем пребогаты; а что эти любовные дела суета и вздор, каковые ничего не стоят. Я ему сказал, что, если бы я знал латынь, я бы весьма охотно это сделал. Но он меня убеждал, говоря мне, что латынь мне ни к чему не нужна и что, если бы он захотел, он нашел бы многих с хорошей латынью; но что он никогда не встречал никого с таким стойким духом, как у меня, и что я должен придержаться его совета. За такими разговорами мы пришли к своим домам, и каждому из нас всю эту ночь снились дьяволы.
Потом мы виделись изо дня в день, и некромант меня понуждал, что я должен взяться за это предприятие; поэтому я его спросил, сколько на это дело потребуется времени и куда нам придется отправиться. На это он мне ответил, что с этим предприятием мы покончим меньше, чем в месяц, и что самое подходящее место — это в горах около Норчи; правда, один его учитель заклинал здесь поблизости, в местечке называемом Бадиа ди Фарфа187; но что там у него были кое-какие затруднения, каковых не будет в горах около Норчи; и что эти норчинские крестьяне люди верные и имеют кое-какой опыт в этом деле, так что в случае надобности могут оказать удивительную помощь. Этот священник-некромант несомненнейше до того убедил меня, что я охотно расположился это сделать, но я говорил, что хочу раньше кончить эти медали, которые я делал для папы, и сказанному я сообщил, и никому другому, прося его, чтобы он хранил мне их в тайне. Однако я постоянно его спрашивал, верит ли он, что в этот срок я должен встретиться с моей Анджеликой, сицилианкой, и видя, что время очень близится, мне казалось очень удивительным делом, что про нее ничего не слышно. Некромант мне говорил, что я наверное окажусь там, где она, потому что они никогда не обманывают, когда обещают так, как сделали тогда; но чтобы я держал глаза открытыми и остерегался беды, которая со мной в этих обстоятельствах может случиться, и чтобы я принудил себя перенести нечто противное моей природе, потому что в ней он усматривает превеликую опасность; и что благо мне будет, если я уеду с ним заклинать книгу, потому что таким путем эта моя великая опасность минует и я буду причиной того, что мы с ним станем пресчастливы. Я, которому начинало этого хотеться больше даже, чем ему самому, сказал ему, что так как в Рим приехал некий маэстро Джованни из Кастель Болоньезе188, великий искусник делать медали в том же роде, что и я делал, из стали, и что я ничего на свете так не хочу, как потягаться с этим искусником и выйти в свет, имея за собой такое предприятие, через каковое я надеюсь талантом, а не шпагой, сразить этих нескольких моих врагов. Но этот человек от меня не отставал, говоря мне: “Сделай милость, мой Бенвенуто, поезжай со мной и избеги великой опасности, которую я в тебе обнаруживаю”. Пока я так расположился во что бы то ни стало прежде всего хотеть кончить мою медаль, мы уже были близки к концу месяца; при каковом, будучи влюблен до такой степени в свою медаль, я уже не помнил ни об Анджелике, ни о чем таком, но весь ушел в эту свою работу.
Как-то раз среди прочих, близко к часу вечерни, мне вышел случай переправиться, вне обычных часов, из дому в мою мастерскую; потому что мастерскую я держал в Банки, а домик у меня был позади Банки, и в мастерскую я ходил редко; ибо все заказы я поручил исполнять этому моему товарищу, которому имя было Феличе. И вот, побыв немного в мастерской, я вспомнил, что мне надо пойти поговорить с Лессандро дель Бене. Тотчас же встав и выйдя на Банки, я встретился с некоим большим моим другом; какового звали по имени сер Бенедетто. Этот был нотариус и родился во Флоренции, сын слепого, который читал молитвы, который был из Сиены. Этот сер Бенедетто жил в Неаполе много и много лет; потом переехал в Рим и вел дела некоих сиенских купцов Фиджи189. А так как этот мой товарищ уже много раз требовал с него некие деньги, которые должен был с него получить за какие-то колечки, которые он ему доверил, то в этот самый день, повстречавшись с ним на Банки, он потребовал у него свои деньги немного грубым образом, , каковой был у него обычаем; а сказанный сер Бенедетто был с этими своими хозяевами; и вот, видя, что делается такое дело, они сильно изругали этого сер Бенедетто, говоря ему, что хотят услужаться другим, чтобы не слышать больше такого лая. Этот сер Бенедетто защищался перед ними как мог и говорил, что этому золотых дел мастеру он заплатил и что он неспособен обуздывать бешенство сумасшедших. Сказанные сиенцы дурно приняли эти слова и тотчас же прогнали его вон. Расставшись с ними, он стрелой отправился в мою мастерскую, вероятно чтобы досадить сказанному Феличе. Случилось так, что как раз посередине Банки мы друг с другом встретились; и так как я ничего не знал, то, как всегда, любезнейшим образом его приветствовал; каковой мне ответил весьма грубыми словами. И тут мне вспомнилось все то, что мне сказал некромант; поэтому, держа, как только я мог, под уздцы то, что он своими словами понуждал меня сделать, я говорил: “Братец сер Бенедетто, не извольте на меня злиться, потому что я вас ничем не обидел и ничего про эти ваши дела не знаю; а если у вас вышло что-нибудь с Феличе, то ступайте, пожалуйста, и с ним и покончите; он отлично знает, что вам ответить; а так как я ничего не знаю, то вы напрасно так на меня набрасываетесь, особенно зная, что я не такой человек, чтобы сносить оскорбления”. На это сказанный сказал, что я отлично все знаю, а что он способен еще и не так меня навьючить и что Феличе и я — два великих мошенника. Уже столпилось много народу, чтобы видеть эту ссору. Вынужденный грубыми словами, я быстро нагнулся к земле и схватил ком грязи, потому что прошел дождь, и со всего маху быстро запустил им в него, метя ему в лицо. Он нагнул голову, так, что я попал ему в темя. В этой грязи был заключен обломок камня со множеством острых краев, и, ударив его одним из этих краев по темени, он упал наземь без чувств, как мертвый; так что, видя такое обилие крови, всеми окружающими было решено, что он умер.
Пока сказанный еще лежал на земле и некоторые хлопотали о том, чтобы унести его прочь, проходил этот самый ювелир Помпео, уже сказанный выше. Это за ним послал папа для некоих своих ювелирных заказов. Видя этого пострадавшего человека, он спросил, кто его зашиб. На что ему было сказано: “Бенвенуто его зашиб, потому что этот дурак сам напросился”. Сказанный Помпео, живо придя к папе, сказал ему: “Всеблаженный отче, Бенвенуто только что убил Тоббию; я это видел собственными глазами”. На это взбешенный папа велел губернатору, который тут же присутствовал, чтобы он меня схватил и чтобы он меня немедленно повесил на том месте, где учинилось смертоубийство, и чтобы он приложил все старания поймать меня и не являлся ему на глаза, пока он меня не повесит. Когда я увидел этого несчастного на земле, я сразу подумал о своей участи, ввиду могущества моих врагов и того, что могло из этого произойти. Удалившись оттуда, я скрылся в доме у мессер Джованни Гадди, камерального клирика, желая снарядиться как можно скорее, чтобы уехать себе с богом. На это, сказанный мессер Джованни мне советовал, чтобы я не так торопился ехать, по