Нинель не отнимала руки от ее рта, Соня начала задыхаться, мычать, пытаясь как-то привлечь к себе внимание Нинели, но та, отвернув к двери свою изящную головку в кудряшках, замерла, и только часто-часто подрагивали ресницы.
— Мы не должны подавать признаков жизни, иначе они нас убьют. Ты не бойся, девочка, я с тобой, я знаю, что надо делать. Мы сейчас вылезем в окно, пройдем по карнизу до пожарной лестницы и спрячемся на чердаке, там нас никто не отыщет.
Она наконец отняла ладонь от Сониного рта, приказала: молчи! И начала укладывать в целлофановый пакет хлеб, сыр, пустую бутылку из-под пива, сигареты…
Звонок уже не звонил, в дверь не стучали, но Соне показалось, что она слышит металлический скрежет — кто-то пытается взломать замки. «Скорее!» — взмолилась она, потому что Нинель уже забралась на подоконник и пыталась открыть верхнюю ручку рамы, но ту заклинило.
— Негодный мальчишка, сколько раз просила его починить окно, только обещает, — она обернулась к Соне, укоризненно покачивая головой, губы нежно улыбались. — Плохой будет у тебя помощник, девочка моя.
Она была совершенно вменяема. Господи, какое счастье, успела подумать Соня, а Нинель вдруг вскрикнула, прикрыла глаза и стала ощупывать руками воздух перед собой, бормоча при этом что-то несвязное:
— Нет, не помощник, погорячилась… совсем наоборот… не будет… Не будет! — закричала. — Никогда не будет! Бедная моя девочка!
Она всхлипнула, открыла глаза, полные слез, посмотрела на Соню с сокрушительным состраданием и прошептала:
— Он никогда не будет твоим, девочка.
У Сони сердце оборвалось — она сразу поверила в этот бред, безоговорочно. В прихожей что-то с грохотом упало, дверь в комнату распахнулась с такой силой, что на пол попадали книги с полок, разбилась хрустальная ваза, и распахнулось окно, которое Нинель не могла открыть. Она покачнулась, побалансировала на подоконнике, переступая как балерина с мысочка на мысочек, потом подпрыгнула как маленькая девочка, она часто так делала, и вдруг исчезла. Только откуда-то издалека доносилось тоненькое: ой-ой-ой!
Этот писк заглушил отчаянный вопль Виконта: мамочка! Он опрометью бросился вниз по лестнице, а Соня почему-то осталась в комнате, еще плотнее забившись в угол дивана с ногами, будто пригвоздили. Створка окна хлопала от резких порывов ветра, по подоконнику хлестал дождь, по лицу текли слезы…
И вот она сидит у постели обезноженной, но трезвой и счастливой Нинели и хочет заразиться ее оптимизмом и верой в счастливый завтрашний день. Но у нее не получается. Неужели, думает Соня, неужели для этого нужно дойти до самого края, выброситься из окна, выжить, оказаться навсегда прикованной к постели — неужели только так?
Нинель гладит ее руку своей мягкой нежной ладошкой, светло улыбается.
— Не горюй, девочка моя, все еще впереди.
— Но он ушел от меня и тоже сказал — не горюй, детка, совсем как ты, только по´шло, как-то мимоходом. А я люблю его, я без него жить не хочу. И у меня будет ребенок.
— Что ты сказала?
— Ребенок, от падающей звезды…
— Ты не родишь его, он просто всегда будет с тобой. Это не ребенок, это зародыш твоего счастья.
— Нет, Нинель, я так не хочу. Верни мне Виконта, ты должна мне помочь, ты можешь.
— Я больше не могу, после падения все ушло. И это такое счастье. Зато пришел Николай, моя первая любовь.
Последние слова ввергли Соню в глубокое оцепенение.
— Виконт моя первая любовь, — несколько раз повторила она, как под гипнозом. — Значит, он ко мне вернется. Нинель, Нинель, посмотри скорее — он вернется ко мне? Ну, посмотри же!
— Девочка моя, я больше так не могу, теперь я вижу только то, что вижу. — Она широко улыбнулась и повела глазами вокруг: — Тебя вижу, люстру, окно, ветку сирени, высокую трубу с дымом, стул, на котором сидел мой дедушка, стенку резную с царапинами от ножа — это Виконт хотел ее украсить своим рисунком, я сердилась, а дедушка говорил: пусть мальчик учится делать что-то своими руками. Я помню это, просто помню, как все нормальные люди.
— А как же теперь я? Что со мной будет? — в отчаянии закричала Соня.
В комнату стремительно вошел, почти вбежал Николай, первая любовь Нинели, невысокого роста, худенький, лысый, невидный мужчина, как сказала бы бабушка Рая, которая очень ценила в мужчинах стать и доброту. Сначала все же доброту, а уже на втором месте — стать. Бабушка Рая утверждала, что истинный мужчина тот, кто носит женщину на руках, причем не только в переносном, но и в прямом смысле.
Кто вселил в нее эту фантазию, Соня не знала. Но не собственный житейский опыт привел бабушку Раю к такому неколебимому убеждению, потому что никто и никогда не носил ее на руках, даже собственная мать, умершая родами. Бабушка Рая выросла в большой многодетной семье сестры матери, Викиной двоюродной прабабушки Брони, о которой мелкими брызгами долетели из глубины лет не самые лестные воспоминания: жадная, деспотичная, сварливая, с детьми безжалостно строгая. Некому было, судя по всему, качать на руках бабушку Раю в младенчестве, но и после тоже оказалось некому — ни дедушка Арон, первый ее муж, ни последовавший за ним дедушка-отец Виктор к этому не причастны. Про маму — и говорить нечего, ей ласка только от бабушки досталась и совсем коротко — от Сурена. Не носят мужчины на руках и Соню, один только раз Виконт через лужу перенес, и то на закорках, снял кроссовки, сунул ей — держи, закатал джинсы, вскинул Соню на спину, подбросил как мешок с картошкой и побежал по луже, а кроссовки били его по подбородку, ей больше некуда было их деть. Нет, не так носят женщину на руках, не так.
— Обними, милая, меня за шею и не бойся, я тебя крепко держу, любовь моя, — мягкий голос, обволакивающий теплом.
Николай бережно поднял Нинель и, слегка покачивая, стал носить по комнате, держась за него, одной рукой она что-то потрогала, поправила цветы в вазе, достала с полки какую-то книгу. Они подошли к окну, она погладила его по лысой макушке, прижалась щекой к щеке и прошептала:
— Сиренью пахнет.
— Скоро будем выходить на улицу. На следующей неделе привезут коляску. А хочешь, будем так гулять.
— Спасибо тебе, Николенька.
Они растворились друг в друге, от них исходило такое мощное свечение, что Соня крепко зажмурила глаза, подумала, что она здесь абсолютно лишняя, и тихонько вышла из квартиры, ослепленная, оглушенная, совершенно раздавленная. Позже, думая об этом, Соня, не кривя душой, признавалась, что люто завидовала им, так люто, что вдруг почувствовала, как ненавидит Виконта, видеть его не желает, не то что вернуть. С отвращением вспомнила его длинную тонкую шею, с выпирающим кадыком, судорожно прыгающим вверх-вниз, его обгрызенные ногти с никогда не заживающими болячками вокруг, его нервозность в постели, граничащую с грубостью, которую, обманывая себя, приписывала его желанию казаться многоопытным мужчиной из страха, что она разгадает его комплексы.
А наплевать ей на его комплексы, обгрызенные ногти, кадык и прочие достоинства в прямом и переносном смысле. Наплевать. Любовь вдруг растаяла, да и была ли любовь?
Крибле, крабле…
Куда-то ее все время заносит, может, опухоль на мозги давит. Ни с того ни с сего Виконта и Нинель вспомнила так подробно, будто время потекло вспять и ее снова прибило к тому берегу. С какой стати? Все быльем поросло, давно некошенной травой забвения. Для того, наверное, подумала Соня, чтобы удостовериться, что Игоша может выметаться восвояси. Если ей удастся выполнить Осин наказ — жить, она легко переживет и эту потерю. Тогда в пруду не утопилась, сейчас в окно не выпрыгнет. Она, конечно, немного не в своей тарелке, но все же у себя дома. Хоть здесь и происходят какие-то странности.
В квартире метель. Звонит телефон. И в дверь звонят. И Игоша стоит истуканом посреди комнаты там, где она его оставила, не помнит когда. А в коридоре на полу валяются фрагменты любимой куклы Наташки — отдельно ручки, ножки, головка, туловище, будто какой-то маньяк расчленил бедняжку, чтобы причинить Вике боль. А у нее и так голова раскалывается на части, левый висок набряк свинцовой тяжестью, и перед глазами поплыла мутная мгла.
Соня терпеть не может запах нашатыря, а Игоша тычет ей в нос мокрый ватный тампон и трет виски. А в телефонной трубке звенит взволнованный голос Инчи — сообщает, что с отличием окончила ускоренные курсы медсестер, чтобы выхаживать Соню, и теперь ничего не боится, а то даже отравиться пробовала, когда узнала про Сонину мозговую опухоль.
— Представляешь, — кричит возбужденно. — Две пачки феназепама и полный рот воды набрала, а проглотить не сумела, как прысну, новую акварель смыла — очень эффектно получилось, я уже целую серию такую сделала. А тогда таблетки выплюнула и пошла учиться на медсестру. Сонечка! — кричит. — Ты дверь, почему не открываешь? Тебе плохо? Открой, я помогу, у меня диплом с отличием.
Боже, так это она в дверь звонит с мобильником в руках. Нет, это уж чересчур! Они взяли ее в кольцо — Игоша с нашатырным спиротом, хоть и без специального медицинского диплома, и новоиспеченная медсестра Инча. Спасатели. Спасители.
А Соня на них уже совсем не рассчитывала.
КАРТИНА ПЯТАЯВ потоке лиц
Нет, Соня уже не рассчитывала ни на Инчу, ни на Игошу. Все точки над «i» были поставлены. Знак препинания — вещь упрямая, хотя точку в конце предложения легко переделать в запятую, а еще лучше в многоточие. Но она ведь поставила точку над «i». И ничего исправлять не собирается.
Во всяком случае, не сейчас.
Она и так пребывает в полном смятении мыслей и чувств. И порой не может отличить реальность сегодняшнего дня от миражей прошедшего времени.
В одну и ту же воду дважды войти нельзя, гласит народная мудрость. Еще как можно! Память угодливо выстроит все декорации и оживит персонажи, даже второстепенные, даже массовку, и в таком ракурсе преподнесет, что еще острее и ярче, чем наяву, получиться может. Особенно если вспоминать не хочешь.