— Возьми это себе, я в любом случае не смогу — ни домой, ни туда. — Ямочки на щеках и подбородке, светлые ясные глаза, в глубине зрачков боль и страдание.
Соня вернулась в палату, легла и накрылась с головой одеялом — спряталась от всех, как в детстве.
Устала. И ничего больше не хочет, только вчера вечером показалось, что случилась большая перемена, а сегодня все кажется полным бредом. Пусть пригласят психиатра, она готова.
Дверь в палату распахнулась. Соня выглянула из-под одеяла и ахнула так громко и выразительно, что вошедшие переглянулись, и Сонин врач что-то быстро зашептал на ухо незнакомцу в голубой хирургической робе.
Соня испугалась не на шутку: седина, усы, бородка — из ее конфабуляции. Точь-в-точь долгожданный Виктор Евгеньевич, Бог? Или Виконт?
Он хотел быть хирургом, и именно нейрохирургом: рассказывал приводящую ее в ужас историю про мертвую голову, которую купили в складчину в морге за три тысячи рублей для хирургической практики на настоящем макете. Соня затыкала уши, она никогда не смотрит триллеры, она с почти мистическим ужасом смотрела на руки Виконта, с обгрызенными ногтями и не могла представить, что этими руками он будет трепанировать чью-то голову, рассекать сосуды и ткани мозга, а потом ласкать ее, как ни в чем не бывало. Его руки пугали ее и отталкивали.
А сейчас она ждет прикосновения тонких пальцев, почти без ногтей, с мягкими чуткими подушечками, как самой интимной ласки, по остроте переживания она близка к наивысшей точке, к полному очищению, на грани яви и бреда, почти на исходе, когда в последних конвульсиях зарождается новая жизнь. Он приложил ухо к ее виску, как будто прислушивается к чему-то, упругая, колючая бородка едва касается ее щеки, губ, незнакомый густой больничный запах, смешанный с запахом дешевых сигарет, сквозь который пробивается мучительно знакомый другой — барбарис, любимое лакомство Виконта. Его дыхание щекочет ухо, Соня прикрыла глаза, сердце бухнуло вниз, взлетело вверх…
— Пульс неритмичный, давление скачет. Даем наркоз?
Подождите, подождите, она должна это узнать перед… началом…
— Виконт, это ты?
— Подождите минутку. Сейчас мы ее успокоим.
Тонкая шея с выпирающим кадыком, сглотнул судорожно. Соня хотела обнять его на прощание, но руки привязаны.
— Засыпай. После операции я буду ждать тебя, — шепнул ей Бог в самое ухо.
КАРТИНА ШЕСТАЯВ затяжном прыжке
Бог шепнул ей в самое ухо: «Я буду ждать тебя после операции».
Это была первая мысль, которая вернулась к ней. Соня еще парила где-то в свободном пространстве за пределами своего тела, легкость — необычная, покой и радостное предощущение события. А вот и тело нашлось, медленно втекает в него, тесновато, и руки не помещаются, и все жмет, будто не в свой размер пытается втиснуться. Что-то не так. Короткий испуг, глубокий выдох. Есть! Поместилась. И уже пальцами может пошевелить и чувствует чье-то мягкое прикосновение к запястью.
Открыла глаза, все плывет и качается, яркий свет откуда-то сбоку.
— С возвращением.
— Виконт! — крикнула что было силы, но голоса своего не услышала.
— Помолчите пока, мы еще не вынули интубационную трубку. Потерпите.
Да она теперь готова терпеть хоть всю жизнь. Всю жизнь!
Умница Ося! Если бы она всегда слушала его советы, все давно уже было бы как в песне: «Вся жизнь впереди, надейся и жди!»
Только почему он с ней на «вы»? До операции говорил: ты.
— Ты теперь всегда будешь рядом, Виконт? Это судьба подарила мне мозговую опухоль, иначе бы я тебя никогда не встретила!.. Ты так решительно тогда ушел от меня. Почему? Почему, Виконт? И Нинель пощупала руками наше будущее и сказала — никогда… А вот ошибочка вышла, Нинель ошиблась. К ней первая любовь вернулась и ко мне — вернулась… Да, Виконт? Ты все молчишь и молчишь…
— Она бредит, Виктор Евгеньевич? — спросил молодой ассистент и подвинул ее как чурку, чтобы пристроить рядом какой-то прибор.
— Так бывает после длительного наркоза. Не обращайте внимание.
Как это не обращайте внимания? Ну, ассистент, ладно, пусть, он мне ни для чего не нужен. Но Виконт? Неужто плод моей конфабуляции?
Вот вспомнила красивое слово — значит, возвращается.
И чем-то это возвращение похоже на уход.
Лица, лица…
Главное лицо — Виконт. Виктор Евгеньевич, Бог. Спаситель.
Виконт ли это — Соня мучительно ищет неопровержимое доказательство. Вещдок. Короткие ногти, шея, кадык — это не дактилоскопический отпечаток пальца. Косвенные признаки, вполне возможно, совпадение. И голос с хрипотцой и мокротным кашлем заядлого курильщика, а Виконт не курил и раздражался, буквально выходил из себя, если Соня при нем закуривала.
— Как ты не понимаешь, курящая женщина — это чудовищно, это, это хуже, чем женщина — пьяница.
Соня однажды не выдержала и брякнула:
— Ты так говоришь, потому что твоя мать алкоголичка, да притом курящая.
— Не трогай мою маму, что ты знаешь о ней? Она — святая.
Святая, это, конечно, чересчур. Но Соня полюбила Нинель с первого взгляда, как Виконта, а может быть, даже сильнее. У нее всегда любовь случалась с какими-то загибами не в ту сторону. С Осей любят друг друга нежно, верно, без всяких взаимных претензий, но — без секса, что, с одной стороны, плохо, потому что нет полной гармонии, а с другой — как раз хорошо, потому что только ему могла сказать она: ты — мой Бог, Оська.
Теперь, правда, появился в ее жизни еще один Бог — Виктор Евгеньевич. Может быть, Виконт — еще не доказано. Но все равно — это не одно и то же. Про Виктора Евгеньевича ей рассказали, что Бог, а про Осю она сама поняла.
С Виконтом тоже свои отклонения были — Соне вдруг однажды показалось, что его маму-алкоголичку, прекрасную, нежную, невинную как дитя Нинель она любит больше, чем Виконта, свою первую и единственную на всю жизнь любовь.
Это была запутанная история. Соня до сих пор всех концов связать не может. И Нинель давно уже не видела, и жива ли, не знает. И Виконта спросить не может, потому что не знает доподлинно: он и Виктор Евгеньевич, новоявленный Бог, — одно ли это лицо? А третье лицо, которое в этой истории участвовало, зовут Николай, Сонин мифический герой, ее идеал, долгое время она хотела, чтобы Виконт стал таким, вернулся к ней в обличье Николая. Пусть невысокий, лысый, тщедушный, пройдешь мимо, не обратишь внимания, даже если лицом к лицу простоишь полжизни — не запомнишь. Зато какую любовищу пронес на плечах, не обиделся, не озлобился, отвергнутый в ранней юности своей королевой, златокудрой Нинелью, пришел, когда она больше всего в нем нуждалась, и готов на руках носить до самого конца.
Соня все же навещала Нинель некоторое время, после того, первого побега. Николая никогда не было дома, а у Нинели его стараниями так все было обустроено, что только руку протяни — достанешь все, что нужно. Глаза Нинели, все ее лицо светились счастьем.
— Так бывает только в кино, девочка, и то нечасто, трагедия — более расхожий товар и более востребованный, люди не любят кино про тихое семейное счастье, им подавай драму. Коварство и любовь. Так устроен человек, и так было во все времена, чужому несчастью — сочувствует, чужому счастью — завидует.
— Ну почему же, я вот радуюсь за тебя, — возражала Соня и упрямо твердила: — И у нас с Виконтом так будет, он вернется и будет носить меня на руках, как твой Николай.
Она даже помнит, свой счастливый смех, будто ее мечта уже сбылась.
Всего лишь раз столкнулась она с Николаем. В коридоре, уже на пороге. Он преградил ей выход, встал, расставив широко ноги, раскинув руки от стенки до стенки, похотливо оглядел ее всю с ног до головы и процедил неслышно:
— Если сейчас заорешь или потом расскажешь Нинели, убью. Давай быстро и чтоб — ни звука.
И расстегнул молнию на брюках.
Соню спасло то, что она как благородная барышня позапрошлых веков лишилась чувств, хорошо, что не рассудка. А когда пришла в себя, Николай бережно и нежно нес ее на руках, рядом шел Виконт, кадык нервно дергался, скулы напряглись. Он подозрительно поглядывал на обоих. Соню уложили на диван, Николай положил подушки под голову, принес холодный клюквенный морс, вытирал салфеткой подбородок. Нинель держала ее за руку и повторяла без конца:
— Что случилось, девочка? Что произошло, Николенька?
— Обморок случился, врача надо бы. Хорошо, я во время вошел, а то, паче чаяния, голову могла расшибить о наши сундуки.
— Наши сундуки, — вдруг жестко сказал Виконт с ударением на «наши», пристально посмотрел на Николая и отчеканил: — У тебя ширинка расстегнута.
Больше Соня к Нинели не приходила, ничего о них не знает, Виконта с тех пор не видела. И практически не вспоминала о нем, как-то все сошлось пренеприятнейшим образом. Расстегнутая ширинка на брюках Николая развела их окончательно. Такую роковую роль сыграл он в этой истории, где ему не было отведено никакого места.
В Сониной жизни не раз случалось, что на авансцену выходил не то что второстепенный персонаж, но вообще никто, в первоначальном сценарии вовсе не предусмотренный. Выскочка. Самозванец.
Так было и года три назад, когда она сама не знает зачем ушла от Оси, еще до пожара, бросила прекрасную работу вкупе с хорошей зарплатой в твердой валюте США. Осю оставила без присмотра — и вот что из этого вышло. А у нее — никакого предчувствия беды, даже, наоборот, ощущение головокружительного восторга, перемешанного со страхом, точь-в-точь как в затяжном прыжке с парашютом, они с Осей и этим когда-то увлекались вместе, только Ося как всегда по-настоящему, а она — как прилепившаяся к нему улитка, потому что Ося держал ее крепко от прыжка до приземления. Но все равно, они летали, держась за руки, сталкивались лбами и носами, и Ося тянул к ней губы, словно хотел поцеловать, и она выпячивала свои, и, если удавалась чмокнуться, оба были счастливы. А на земле никогда не целовались в губы, никогда. Табу. В небе совсем другое, в небе они позволяли себе черт-те что. Ося подтягивал ее к себе за стропы, они обнимали друг друга руками и ногами и, перевернувшись вниз головой, стремительно неслись к земле: ощущение сильнее оргазма, непревзойденное. А потом Ося дергал кольцо ее парашюта, легонько отталкивал ее от себя и обнимал уже на земле.