ивались деятельностью по обращению индейцев в христианскую веру. Они пользовались своего рода автономией, подчинялись собственным законам, распоряжения получали издалека, из главной резиденции ордена. Все эти редукционес образовывали такую мощную организацию, что многие историки не колеблясь называют ее «иезуитским государством» в глубине Южной Америки. Это было богатое «государство», игравшее значительную политическую роль.
Читателю непременно придет в голову сравнение с так хорошо нам знакомой историей ордена Крестоносцев. Однако в отличие от крестоносцев, «иезуитское государство» не обладало военной мощью.
Такое положение сохранялось до 1767 года. Испугавшись чрезмерного роста могущества ордена, у него отобрали тогда не только все привилегии, но и вообще запретили его деятельность. Иезуиты должны были или уезжать, или попросту высылались из Южной Америки. Государство в государстве рассыпалось как карточный домик.
Как можно оценить значение этого события? Достаточно, наверное, сказать, что число индейцев гуарани, составлявших население этого «государства», превышало тогда сто тысяч. Гуарани рассеялись по лесам и по бассейну Большой Реки, из-за каменных монастырских стен вернулись в рыбацкие и охотничьи шалаши, забыли и железную дисциплину жизни в редукционес, и все, что в них вбивали. От всех навязанных им форм поведения вскоре не осталось и следа.
А что осталось от самих редукционес? Жуткие, словно из иного мира перенесенные каменные руины, постепенно поглощаемые прожорливыми дебрями, да еще названия современных городов и городишек, построенных на местах старых миссий, как, например, в провинции Мисьонес: Канделярия, Санта Анна, Лорето, Корпус Кристи и уже упоминавшийся Апостолес.
Есть еще нечто, что напоминает до сих пор о разрушенном «иезуитском государстве», — это йерба мате, ныне национальный напиток не только у жителей побережий Большой Реки, но и в большинстве стран Южной Америки.
Если свойства растения кока обнаружили предки индейцев кечуа — инки, а быть может, далее их предшественники — наска (нынче трудно себе представить индейца кечуа, который бы не жевал постоянно листьев кока), то предки гуарани нашли чудесное средство каа, «увеличивающее духовные силы, гасящее жажду, — проясняющее разум». Каа — напиток, сделанный из листьев кустарника с тем же названием, залитых горячей, а порой и холодной водой.
РУИНЫ РЕДУКЦПОНЕС, ПАМЯТЬ ОБ ИЕЗУИТСКОМ «ГОСУДАРСТВЕ В ГОСУДАРСТВЕ». ЭТИ КАМЕННЫЕ ХРАМЫ ВОЗВОДИЛИ ИНДЕЙЦЫ ГУАРАНИ
Издавна известный среди гуарани каа растет в субтропических лесах только на красной земле, на своеобразной латеритной почве[29] Мисьонеса, Парагвая, южной Бразилии. Гуарани срывали в девственном лесу тоненькие веточки каа вместе с листьями, сушили их над углями костра, растирали и, высыпав в небольшие пустотелые тыквы, называемые у них мате, заливали водой, чтобы потом потягивать через тростинку горьковатый ароматный напиток.
Иезуиты, основывая миссии и поселения гуарани в своих редукционес, велели им выкапывать в лесу молодые кусты каа вместе с корнями и высаживать их вблизи монастырей. Так возникли первые плантации каа. Отцы ордена называли странное растение попросту херба, что по-латыни означает «трава». Чтобы отличать ее, они добавляли название индейского сосуда для питья этого напитка — мате. Так появилось название херба мате, переиначенное по законам испанского произношения в йерба мате.
От гуарани привычку пить йерба мате переняли и белые. С плантаций при редукционес сушеную и размолотую траву далеко увозили по Большой Реке. Увеличивался спрос, увеличивались иезуитские плантации, приносившие солидный доход. Питье йерба мате становилось нездоровой привычкой. Любопытен сам факт распространенности этого налитка, хотя святая инквизиция осуждала как жевание листьев кока, так и литье каа, видя в их действии вмешательство нечистой силы. Трибунал инквизиции в Лиме приговаривал к суровым карам всех, кто «предавался дьявольским занятиям».
От «иезуитского государства» не осталось почти никаких следов, дебри поглотили плантации йерба мате вокруг старых миссий. И тем не менее сегодня основу богатства провинции Мпсьонес составляет именно йерба мате. С нею связано развитие перерабатывающей промышленности. А ее значение в национальной экономике Аргентины легко оценить, зная, что годовое потребление сушеных и размолотых листьев йерба мате в границах страны превышает сто пятьдесят миллионов килограммов.
Питье йерба мате (научное латинское название растения Ilex paraguariensis) связывалось у гуарани с определенным ритуалом. Над заваркой священнодействует матеро, сосуд — мате он передает по очереди в соответствии с общественным положением пьющих; таким образом, тыква ходит по кругу, словно трубка мира. Этот обычай гуарани сохранился до сих пор, и сегодня матепитие тоже носит черты общественного обряда. Я никому бы не советовал брезгливо отказываться в интериоре от негигиеничного потягивания поданного напитка через трубку (ее называют бомбилла), которую уже сосали другие. Это сочли бы оскорблением. В крайнем случае можно отказаться, объяснив, что вообще не пьешь йерба мате.
Раз уже об этом зашла речь, для меня лично — а я матеро уже лет двадцать — во время путешествий но Южной Америке питье йерба мате было и есть чем-то вроде барометра дружбы, безошибочным показателем чувств, какие питают ко мне встреченные люди. Если одинокого путника встречали свежезаваренной йербой, я был спокоен. Если нет, я предпочитал покинуть этот дом или даже место у костра.
Гуарани в отличие от других коренных жителей Южной Америки необычайно музыкальны. Мой друг, знаток «змеиных проблем» (об этом позже), профессор Хулио Санчес Ратти утверждает, что гуарани — самый музыкальный народ в мире. Я ему верю, так как он не только несколько лет прожил среди них и великолепно овладел языком, но к тому же, одаренный музыкальным слухом, изучил чуть ли не все мелодии и песни гуарани. В доказательство своего утверждения профессор говаривал, что каждый артист, когда играет или поет, делает это для слушателей, выступает перед какой-то аудиторией. Гуарани же играют только для себя и, патетически добавлял Хулио, для богов. Распространенный у них небольшой примитивно сделанный музыкальный инструмент — так называемая марамбау — имеет что-то общее с волынкой. Индеец гуарани берет один конец трубки в рот, а другой прижимает к щеке. И играет. Инструмент при этом не издает звуков! Стоящий рядом ничего не слышит. Но играющий слышит, слышит внутренним слухом благодаря вибрации костей. Я сам видел таких «немых музыкантов». Случалось, они даже впадали в экстаз.
ЙЕРБА МАТЕ НАЗЫВАЮТ ЗЕЛЕНЫМ ЗОЛОТОМ МИСЬОНЕСА. В ФЕВРАЛЕ — МАРТЕ ИДЕТ УБОРКА УРОЖАЯ ЛИСТОЧКИ СРЫВАЮТ ВМЕСТЕ С ТОНКИМИ ВЕТОЧКАМИ
Как сейчас живут гуарани, на каком уровне цивилизации они находятся? На этот вопрос у меня нет исчерпывающего ответа. В глубине лесов я встречал гуарани, охотившихся с луками и стрелами так же, как их предки, но я знаю и гуарани с университетским образованием. И артистов высокого ранга. С одним из них я познакомился и подружился как раз на Большой Реке.
Даже не помню, был ли я приглашен или просто присоединился к веселой компании, устроившей в лесу пирушку — «асадо» (это название происходит от слова, обозначающего «печеное на вертеле мясо»). Было это ночью на поляне, неподалеку от водопадов Игуасу. Внизу катилась река, с противоположного парагвайского берега легкий ветерок доносил сладковатый аромат цветущих растений, смешивавшийся с запахом поджариваемого мяса. Вокруг костра сидели и стояли «лесные люди»: колонисты, рыбаки и парагвайцы-лесорубы.
НА КАКОМ УРОВНЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ ЖИВУТ ИНДЕЙЦЫ ГУАРАНИ? Я ЗНАЮ ГУАРАНИ С АКАДЕМИЧЕСКИМ ОБРАЗОВАНИЕМ, ДРУЖУ С ВРАЧОМ И С ИЗВЕСТНЫМ ПОЭТОМ. НО ГЛУБОКО В ЛЕСАХ МНЕ ПРИХОДИЛОСЬ ВСТРЕЧАТЬ ГУАРАНИ, КОЧУЮЩИХ, КАК И ИХ ПРЕДКИ
Не знаю, по какому случаю устраивался этот ночной пир в лесу. Но участники его приняли меня в свою компанию беседую щих, и этого было достаточно. Был здесь и матеро, пускающий по кругу мате, в которую время от времени доливали горячую воду. Вслед за ней из рук в руки переходила бутылка крепкой парагвайской водки — «каиья». Была и гитара, и взрывы дружеского смеха, прерывающие сольное и хоровое пение. Все не торопясь ждали, пока асадо как следует испечется. Атмосфера царила дружелюбная, беззаботная. Развлекались шумно, словно большие дети. Вдруг кто-то громко позвал:
— Кристальдо!
В один миг зов этот подхватили со всех сторон.
— Кристальдо! Кристальдо! Кристальдо!
Гитарист перевернул гитару и, барабаня по ее корпусу, тоже кричал. Имя Кристальдо начали скандировать, как на боксерском матче, С другой стороны костра встал мужчина. Видны были только его белая рубашка, светлые штаны и поблескивающие в улыбке зубы. Он поднял руку в знак приветствия и как бы прося тишины. Шум оборвался сразу, будто срезанный ножом. Поразительным был этот переход от веселого гомона к полному молчанию. Только в кронах деревьев, словно громче обычного, звенели цикады, а в траве пилили что-то сверчки. На фоне этой музыки тропической ночи поплыли слова. Спокойным, глубоким голосом Кристальдо декламировал свое стихотворение. Он говорил о лесе, об их сельве, о жизни тамошних людей, о лесорубах.
ГРУППА КОЧУЮЩИХ ИНДЕЙЦЕВ ГУАРАНИ. НА ВТОРОМ ПЛАНЕ — КАСИК (ВОЖДЬ). СПЛЕТЕННЫЕ ИЗ ВОЛОСА ПОДВЯЗКИ ПОД КОЛЕНЯМИ СИМВОЛИЗИРУЮТ ВЛАСТЬ
Говорил не только словами, но и движениями всего тела, мимикой. Он подошел поближе к костру, и огонь осветил типичные индейские черты его лица, выражающие целую гамму чувств; его сосредоточенное лицо то напрягалось, то прояснялось триумфом победы. Слушатели глядели на Кристальдо как зачарованные.
Артист рассказывал о земле, о Тьерра Колорада, на которой растет такой буйный лес. Он наклонялся, ладонями словно лаская плодородную почву и понижая голос, прислушивался, как прорастают травы. Потом выпрямлялся во весь рост, и голос его звучал громко, когда он рассказывал о лесных великанах, которые на десятки метров поднимают свои кроны вверх, к солнцу. Постепенно он декламировал все тише, воспевая засыпающую и в то же время полную жизни сельву. Мелодичными звуками он имитировал ночные голоса. Наконец Кристальдо замолк, а поднятая его ладонь посылала взг