Уровень реки Игуасу в этом месте абсолютно не зависит от уровня воды в ее верхнем течении. Это бегущая альто Парана устраивает такие фокусы. После тропических ливней в верхней части своего бассейна она резко вздувается и просто останавливает текущую в нее Игуасу. Река перегораживает реку[32].
Наше пребывание в порту вызывает сенсацию: такого судна тут еще не видели. Прощаются с нами шумно и сердечно. Какой-то рыбак шутливо предлагает нам взять на дорогу рыбку, которую он поймал ночью. Эта «рыбка» длиной почти в два метра и весит примерно сотню килограммов. Великолепный экземпляр мангаруйю. С легким беспокойством я подумал о своем рыболовном снаряжении, укомплектованном еще в Буэнос-Айресе. Не слишком ли мои снасти хилые?
Несколько километров по чистой голубой воде Игуасу — и вот мы выплываем на Парану. Собственно говоря, мы вплываем в Парану, несомые водами Игуасу. Километров около десяти одна река течет в другой реке, и воды их не смешиваются. Плывя на стыке двух потоков, мы погружаем весла с правого борта в желто-мутную Парану, с левого — в прозрачные волны Игуасу. Мутность Параны вовсе не означает, что это грязная река, просто воды ее несут взвесь частичек плодородной почвы с Бразильского плоскогорья.
Мы плывем сейчас по глубокой долине. Ее склоны покрыты яркой зеленью, это тропические леса. Минуем место стыка границ, реками перерезанный тройной узел, где сходятся территории Бразилии, Аргентины и Парагвая. Теперь правый берег парагвайский. Но это мало нас заботит. Люди тут по встречаются, а пока их нет, не существуют и запреты и пограничные осложнения. Берега одинаковы, покрыты одним и тем же девственным лесом. Высоко на фоне неба изящными кружевами выглядят верхушки пальм и одиночных лопахо, веера бамбуковых зарослей склоняются чуть ли не до воды.
БЕРЕГА ПАРАНЫ В СРЕДНЕМ ЕЕ ТЕЧЕНИИ ПРИ НИЗКОМ УРОВНЕ ВОДЫ. ТОГДА ОБНАЖАЮТСЯ ПОДВОДНЫЕ СКАЛЫ И ПЕСЧАНЫЕ ПЛЯЖИ
Но у нас не слишком много времени на восторги красотой долины. Внимание поглощено самой рекой, греблей, рулением. Это уже не шутка, не ленивый спуск по течению, не «окунание весел». Здесь нужно смотреть в оба, внимание должно быть сосредоточено. Одним лишь рулем тут не обойдешься. При поворотах мы помогаем рулю веслами. Иногда приходится их притормаживать. Команды капитана (то есть мои) экипаж (Вицек) должен выполнять сразу, без промедления:
— Правым сильней, сильней!.. Левым назад!.. Обоими вперед! Сильней! Быстрей!.. Уф!.. Спокойно, длинными гребками…
Если бы я захотел сравнить верхнее течение Параны с Дунайцем, протекающим через Пенины, то совершил бы ошибку. Масштабы тут несопоставимы. Сто Дунайцев вместе? Пятьсот Дунайцев? Может быть, и больше, не знаю. После слияния с Игуасу верхняя Парана становится уже могучей рекой, хотя, стиснутая высокими берегами, широко она не разливается. Уровень воды в ной то поднимается, доходит до леса, которым покрыты крутые берега, и тогда река вторгается в зелень, то падает, открывая голые скалистые берега, гряды подводных камней, песчаные пляжи. Ширина дна долины, а значит и реки[33], меняется — километр и меньше, два километра и больше. Попадаются излучины со спокойной, почти стоячей водой, где глубина измеряется десятками метров, есть скальные пороги, через которые река переваливается пенящимся, сумасшедшим потоком. Сегодня через них не переберешься, почти наверняка разобьешь байдарку, порвешь резиновую оболочку. Но завтра, если вода в реке прибудет, не обратишь, быть может, и внимания на то, что с огромной скоростью пролетаешь над каменным препятствием.
Водовороты… Именно о них еще в Буэнос-Айресе напоминали мне друзья, отговаривая от плавания на байдарке. Сидя в низенькой байдарочке, издали такого ремолинес не заметишь, обнаружишь его лишь когда он совсем рядом. С удивлением и (надо ли об этом говорить?) с ужасом вдруг видишь, что поверхность реки в одном месте как бы вогнулась, образуя воронку, и вода там кружится. Чуть-чуть зазеваешься или слишком поздно спохватишься, и тебя уже затягивает, всасывает эта дьявольская карусель. Мы гребли как безумные изо всех сил, чтобы вырваться из такой ловушки, «взобраться» на «нормальный» уровень реки. К счастью, нам это удавалось. Весла гнулись, но не ломались.
Естественно, надо было стараться плыть по стрежню реки. Но попробуй угадай, где этот стрежень находится! Ведь он выделывает удивительные выкрутасы, вьется и изгибается.
Остров. На берегу — скалы. Словно нос корабля, рассекают скалы набегающую на них реку. Но с какой стороны этот остров обогнуть? Со стороны парагвайского берега или же лучше держаться аргентинского? На решение такого рода задач времени не очень много: течение несет нас отчаянно. Сколько раз бывало, что, выбрав неудачный вариант, мы оказывались в настоящей ловушке. Остров большой, проходишь мимо него спокойно и вдруг видишь, что река впереди начинает бурлить и пениться на подводных порогах, которые соединяют скальной грядой остров с берегом. Если быстрины грозят разбить байдарку, если не видно места, где можно было бы проплыть, что тогда остается? Повернуть назад и в поте лица грести против течения. Против такого течения! И плыть опять к началу острова, чтобы обойти его со стороны стрежня.
На отсутствие эмоций мы не могли жаловаться. Скучать было некогда. Такой капризной реки я за свою жизнь еще не видел. Спуск по ней можно без преувеличения назвать лихой ездой.
Но трудно найти и столь же красивую реку, как эта. Опасные быстрины и водовороты, сонное спокойствие глубоких заводей, карабкающиеся по высоким берегам первобытные леса, живописные острова и островки — все это вместе создает запоминающуюся картину, производит глубокое впечатление.
Мы начали плавание по Паране при низком уровне воды. Вдоль обоих берегов тянулись песчаные пляжи или скальные гряды. С выбором места для ночлега, с установкой палатки никаких хлопот не было. Потом где-то в верховьях обрушились тропические ливни, и нас догнала волна наводнения. Пропали не только гостеприимные пляжи, но и вообще весь берег. Вода поднялась до границы сельвы и вторглась в нее, так что вокруг была только вода и вздымающийся над ней зеленый матрац. Зачастую, прежде чем поставить палатку, нам приходилось вырубать и расчищать для нее место с помощью мачете. Темнота наступала быстро, переход дня в ночь занимал здесь меньше часа.
При устройстве лагеря мы четко распределяли обязанности. Высматривая подходящее место, заранее натягивали на себя пижамные штаны и куртки. Правда, это было довольно сомнительное средство защиты от москитов. Тот, кто отправлялся исследовать берег, если там были заросли, обязательно надевал высокие сапоги: мы испытывали почтение к змеям. Потом мы вдвоем расчищали место для палатки и решали, где будет «ночевать» байдарочка. После того как палатка была поставлена, один из нас принимался устраивать в ней «быт» и максимально удобные постели, а второй разжигал костер и готовил ужин. Все это следовало делать как можно быстрее. Нас подгоняли не только быстро наступавшие сумерки, но и москиты. Их здесь было гораздо больше, чем на Игуасу. Мы побаивались малярии.
Утром мы быстро укладывали все имущество в байдарку, торопясь отойти от берега и поплыть по реке, прежде чем начнет припекать солнце. Именно в эту пору начинали появляться м’барагуи — немилосердно жалившие микроскопические мошки. После их укусов вскакивали волдыри, прыщи, страшно опухали ладони и запястья. Однако на реке дышалось свободно.
После нескольких ночлегов сам собой установился палаточный ритуал. По неписаному нашему закону палатке всегда полагалось быть закрытой. Едва поставив ее, мы сразу же застегивали «молнию» на противомоскитном пологе. Влезавший или вылезавший из палатки должен был закрывать вход. В результате душными ночами мы могли спать, раздевшись донага, застрахованные от укусов москитов. Мы укладывались головами в сторону выхода. Я всегда лежал слева, Вицек — справа. Между нами помещались карабин и револьверы. На противоположной сетке висел электрический фонарь. Свои мелочи каждый держал при себе. В глубине палатки, в углу, стоял чайник с питьевой водой. Пили мы воду либо из родников на берегу, либо кипяченую речную, запарив ее йербой мате.
Пусть читатель не удивляется тому, что я сообщаю о таких мелочах и деталях. Во время долгого путешествия все это было для нас очень важным. Благодаря установленному порядку мы не тратили времени зря, каждый из нас знал, что ему делать, у каждого предмета было свое место, все, что требовалось, находилось под руками, мы могли спать спокойно. А ночной отдых, нервная разрядка после дневного напряжения и борьбы с капризами реки, был нам необходим.
Я вел что-то вроде судового журнала. Может быть, это слишком громкое название для тетрадочки с картами, немногословными записями. Пробегая их сейчас, я вижу, какими разными были тогда наши дни, какими не похожими друг на друга.
Запись: «Утром туман. Весь день туман. Ночуем там же».
Помнится: перед восходом солнца река начала будто дымиться, над поверхностью воды, словно белые эльфы, кружились клочья тумана. Они соприкасались друг с другом, сливались, образуя пелену, которая окутывала реку. Покрывало тумана поднималось все выше и выше, наползало на нас, темнело. Вот уже туман стал таким плотным, что и в двух шагах ничего нельзя было увидеть. О том, чтобы спустить байдарку на воду и поплыть, не могло быть и речи. Ждем. Около полудня я не выдержал и стал карабкаться по склону долины. Преодолев каких-нибудь сто пятьдесят метров, я оказался в лучах солнца. Вид потрясающий. Стою на краю долины, облитый ярким солнечным светом, на небе ни облачка, на деревьях и листок не шевельнется, а под ногами у меня течет белая река, заполнившая всю огромную долину. Настоящая река из густого, как молоко, тумана. Далеко-далеко, на парагвайской стороне, виден «берег» этой реки-призрака, там вырисовывается стена леса, вырастающая, казалось бы, прямо из ее белизны. Такой туман-молоко — довольно частое явление на верхней Паране. Мне рассказывали, что иногда туман заполняет долину три-четыре дня. Суденышкам, буксирам, плотам не остается тогда ничего другого, как бросить якорь и ждать. Нам повезло: в противной влажной липкости нам приш