и сверкали живым серебром капли воды. Мне захотелось сфотографировать это. Чтобы на голове у меня было что-то влажное, я окунул в воду соломенную шляпу и поплелся к палатке за фотоаппаратом. Раскаленная земля так обжигала ступни, что я решил надеть сапоги, старые высокие сапоги, годные для езды верхом и для лазанья в зарослях. Пока я медленно брел по едва заметной в маторалес прибрежной тропинке, мои товарищи уже довольно далеко ушли вниз по реке. Глядя через камыши, я выбирал подходящий момент для съемки.
И вдруг я почувствовал удар по ноге. Легкий, еле ощутимый, как прикосновение тонкой веточки. Инстинкт, какой-то непроизвольный рефлекс человека, привыкшего к тропическому лесу, заставил меня отскочить назад.
Передо мной на тропке стояла ярара — одна из самых ядовитых змей Южной Америки.
«Ярара стоит» — жаргонное выражение, разумеется. Так говорят лесные люди. Змея может поднять лишь одну треть своего тела, а две трети ее длины, скрученные в клубок, должны создавать опору. Но если ярара «встает», это значит, что она готова к атаке.
Змея не кусается. Змея ударяет, бьет широко раскрытой пастью, из которой торчат вперед два ядовитых клыка. Такой удар оставляет почти незаметный след, похожий на два укола острой иглой. И больше ничего. Но этого достаточно.
Мой противник представлял собой самый большой экземпляр ярары, какой мне когда-либо доводилось видеть. В длину он имел, пожалуй, метра полтора. Слегка откинутая назад треугольная голова грозно подрагивала, будто пружина, готовая распрямиться и нанести удар. Нанести еще один удар!
Дурацкое положение: инстинктивно отскочив назад, я стою в одной легкой пижаме и держу в руках фотоаппарат вместо какой-нибудь внушительной палки. А разъяренная змея, нанеся удар, и не думает отступать, ожидая, что я вновь неосторожно приближусь.
Извините уж меня, по… снимка я тогда не сделал. Не сфотографировал ни тянущих сеть рыбаков, ни великолепный экземпляр ярары. Ну и быстро же я бежал к лагерю, на открытое пространство. На болотистом берегу я молниеносно скинул штаны и дрожащими руками стянул сапоги.
Разглядываю ногу: старые шрамы и новые царапины… Лихорадочно ищу след укуса, вернее, следы двух легких уколов с небольшими капельками свежей крови. Вспоминаю, что у нас нет, именно сейчас и нет сыворотки: несколько дней назад мы отдали ее, рассчитывая, что в Посадасе купим новую. Но до Посадаса еще два дня пути… Где след уколов? Нужно будет в этом месте сделать глубокий крестообразный надрез и выпустить, выдавить как можно больше отравленной крови. Затем крепко перевязать ногу выше ранки, задержать кровообращение.
Ищу и ищу. Челюсть у меня прыгает, пальцы дрожат, когда я ощупываю ногу, ожидая почувствовать боль на месте укуса. Ничего не могу найти.
И тогда мне в голову приходит радостная мысль: ядовитые зубы ярары, вероятно, не пробили голенища. Можно вздохнуть спокойно.
Разглядываю сапог: обнаруживаю на нем двойной след укола. Зубы продырявили голенище насквозь. Но оно, видимо, в этот момент не прилегало вплотную к ноге, зубы не коснулись моей кожи!
Более детальный осмотр ноги делает Вицек. Все в порядке, мне повезло. Когда я рассказал об этом вернувшимся рыбакам, они сразу показали место, где я повстречался с ярарой.
— Вы не чувствовали запах падали? Это от нашей лошади. Она паслась в маторалесе, когда ее укусила змея. А ярара всегда держится вблизи того места, где пахнет падалью, у нее есть излюбленные охотничьи угодья.
Рассказы о том, что ярара придерживается излюбленных мест, я слышал Неоднократно. Не могу сказать, соответствуют ли они истине или же их нужно отнести к категории столь многочисленных историй про змей. Я не проверял. Но зато должен признаться, что повезло не только мне, но и яраре: она была и остается единственной ядовитой змеей, которую я встретил и не убил. А встреч со змеями у меня было немало.
МОЖЕТ ЛИ БЫТЬ ЗМЕЯ ВОЛОСАТОЙ?
НЕПРОШЕНЫЕ НОЧНЫЕ ГОСТИ НА ОСТРОВЕ. — С ОПАСНОСТЬЮ НАДО ВСТРЕЧАТЬСЯ ЛИЦОМ К ЛИЦУ. — ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ИСТОРИИ О ФАНТАСТИЧЕСКИХ ЗМЕЯХ И СОВЕРШЕННАЯ МНОЮ ОШИБКА. — ДУЛО РЕВОЛЬВЕРА В КАЧЕСТВЕ АРГУМЕНТА, ПОДТВЕРЖДАЮЩЕГО СУЩЕСТВОВАНИЕ ВОЛОСАТОЙ ЗМЕИ
Граница проходит по стрежню реки. Само собой разумеется, это чистая теория, так как кто же на альто Парана будет обращать внимание на такие вещи? Однако в соответствии с буквой закона струп течения определяют государственную принадлежность островов: те из островов, что по правой стороне от стрежня, парагвайские. Речные люди, к каким теперь принадлежим и мы, относятся к этому равнодушно. И те и эти острова покрыты лесом, и те и эти во время наводнений представляют собой лишь группы деревьев, торчащих прямо из воды.
Выбирая место для лагеря, мы обращали внимание лишь на то, чтобы оно было удобным и живописным. Нас не волнует даже то, что про некоторые парагвайские острова ходит злая слава.
Мы на одном из них. Остров как остров — большой, заросший лесом. Вдоль воды тянется каменисто-песчаный пляж, доходящий до высокого крутого обрыва. Наверху — лесная чащоба. Безлюдье. До противоположного парагвайского берега около километра довольно спокойной воды. Там сельва, и тоже не видно следов человека. Очень понравилось нам это место. Однако, остерегаясь неожиданного подъема воды в реке, мы на всякий случай поставили палатку над обрывом, на полянке среди зарослей. Байдарку на всякий случай мы тоже втащили на обрыв и спрятали в кустах. Через чащобу с внутренней части острова никто к нам не проберется, и со стороны реки, то есть с парагвайского берега, нас тоже никто не увидит. На пляже всегда легко набрать сухих веток, по этому мы разожгли там костер, быстро приготовили и съели ужин, а потом, оставив лишь посуду, которую решили вымыть утром, вскарабкались по осыпи на гору спать.
Но нам что-то не спалось. Ночь была темная, безлунная, наполненная пением цикад. Раздетые донага, мы лежали в палатке, защищенные надежной противомоскитной сеткой, и лениво перебрасывались словами. Покой. Два Робинзона на необитаемом острове.
Вдруг в звучное пение цикад вплелись другие звуки: что-то захлюпало, стукнуло, задребезжал металл. Совсем рядом, прямо под обрывом, почти у нас под ногами. Чутко прислушиваемся. Какие-то приглушенные голоса… На острове кто-то есть!
Быстро облачаемся в «подходящую одежду» (пижамы, высокие сапоги) и тихонько вылезаем из палатки. Осторожно выглядываем из-за кромки обрыва. При свете звезд внизу виднелась длинная лодка, из которой выпрыгивали люди. Я считал их: один… два… четыре., восемь. Восемь человек высадились на берегу, неподалеку от погасшего костра и оставленной посуды.
Они выгружали что-то тяжелое, какие-то мешки и тихо переговаривались. Сверкнул свет электрического фонаря. Раз, другой. Ого, из черной стены противоположного берега ответил огонек. Лодка отошла почти беззвучно и растворилась во мраке. На пляже, под нами, остались пять незнакомцев.
Остатки сна испарились без следа. Такого рода ночной визит никак не относится к разряду приятных. Жизнь на верхней Паране подчиняется своим неписаным правилам. Среди важнейших из них — настороженное недоверие к встречающимся людям, пока не выяснишь, кто они. Образно говоря, смотри в оба! Мы не были так наивны, чтобы считать ночных гостей мирными рыбаками. В памяти у нас еще свежи были рассказы о недавнем нападении грабителей на усадьбу жившего на берегу колониста.
Нас двое, а их пятеро — соотношение явно не благоприятное. Пока у нас то преимущество, что мы их видели, а они нас нет. Но в любой момент они могли натолкнуться на оставленную нами посуду, на теплый еще, должно быть, пепел…
Следовало воспользоваться временным преимуществом и как можно быстрее выяснить, в чем дело, чтобы попробовать стать хозяевами ситуации. Несколько фраз шепотом на ухо друг другу — и план у нас готов. Вицек останется наверху у края обрыва, вооруженный карабином и дальнобойным револьвером. Подстраховка, о которой не подозревает возможный противник. С заряженным пистолетом в правом кармане пижамной куртки я сбежал на берег реки. Делая вид, что ничего не подозреваю, я стал разгребать погасший костер. Разгребал его левой рукой, а правую не вынимал из кармана, держа указательный палец вдоль пистолетного ствола, а средний — на курке. Таким образом, в случае необходимости я мог сделать относительно быстрый и меткий выстрел.
Мое появление было для наших непрошеных гостей неожиданностью. Воцарилось длительное, напряженное молчание. Как ни в чем не бывало, весело посвистывая, я собирал разбросанную посуду. В конце концов от их группы отделилась фигура:
— Что ты делаешь на этом острове?
Резкий тон и обращение на «ты» мне не понравилось. Тем не менее я ответил спокойно:
— Ловлю рыбу. — И поинтересовался беззаботно: — А вы? Тоже рыбаки?
Наивный вопрос вызвал общее веселье. Подошли еще люди.
— Ты здесь один?
— Нет. Нас несколько человек. Я как раз жду друзей. Они уплыли недалеко, вверх по реке. Скоро вернутся.
— Не будь виво! И не лги. Никого тут нет.
Использованное в этой ситуации словечко «виво» имеет оттенок пренебрежения и означает что-то среднее между «ловкачом» и «проходимцем». Как мне следовало отреагировать? Я стал смеяться и, подыгрывая их тону, предложил:
— Че, мучачос! Эй, ребята! Может быть, мы выпьем мате? У вас есть йерба? У меня даже спичек нет, промокли…
Удивленные внезапным предложением, они немного потоптались на месте, пошептались, но в конце концов один из них направился к мешкам, порылся в них и вернулся, неся йербу и все остальное, что полагалось. На золе нашего костра разожгли новый огонь, в нашем чайнике поставили воду. Ожидая, все расселись вокруг огня. Естественно, я присоединился к честной компании, но все же остался стоять, бесцеремонно и беззаботно, с рукой в кармане. Встал я так, чтобы никого из них сзади не было, стремясь иметь безопасный тыл.
Разговор не клеился. Они все время возвращались к теме: что я здесь делаю и почему один. Разумеется, я стоял на первоначальной версии: с минуты на минуту должны прибыть мои друзья. Я старался говорить погромче, чтобы Вицек, лежавший над обрывом, не только хорошо слышал меня, но и мог ориентироваться в развитии ситуации.