Здоровенный парень, как все Шиховскпе. Широкий в плечах, сильный, как бык, с медленными, словно бы ленивыми движениями. Но эта последняя черта была лишь видимостью: любое его неторопливое движение было поразительно целесообразным, экономным. Это характерная особенность местных людей, сжившихся с девственной природой. Быть может, он растерялся бы на улицах большого города, но только не в лесу, не среди быстрин и водоворотов реки.
Он был еще и страстным рыболовом. Настоящим, какие бывают на верхней Паране, а не рыболовом воскресного дня. И поэтому рыба стала теперь самой большой нашей страстью. Целый вечер мы говорили об «эль дорадо».
«Дорадо» на испанском языке означает «позолоченный, блестящий». С описанием ловли «золотой рыбы», известной как деликатес верховий рек Параны и Уругвая, я встречался в английской специальной литературе. Вот как далеко распространилась «спортивная слава» этой любопытной рыбы! Я запомнил такое высказывание: «Чем лучше, чем ближе знакомишься с дорадо, тем больше начинаешь ее уважать». О ее жизни и привычках мы знаем очень мало. Дорадо никогда не ловится в море или даже в устье Ла-Платы. И хотя в словаре морских рыб название «дорадо» встречается, оно означает иную рыбу, только золотым оттенком чешуи напоминающую подлинную дорадо, которая встречается лишь в больших реках Южной Америки.
Дорадо прыгает! Причем она делает прыжки в воздухе не в погоне за насекомыми, а просто из спортивных побуждений. Даже небольшая пятикилограммовая дорадо прыгает в высоту на 5 футов, а рывком способна без труда вытянуть пятьдесят ярдов лески!..
От Лялё я узнал, что дорадо славится не только исключительно нежным вкусом, но прежде всего тем, что это жестокий хищник, сражающийся яростно и до конца. В здешних тропических водах ей придумали много прозвищ: эль тигре — «тигр», эль тибурон — «акула», эль пирата дель Парана — «пират Параны». Индейцы гуарани дали ей свое, довольно странное определение: эль мае махо дель рио, то есть «самый большой мужик реки». В их понятии это «почетный» титул.
По словам Лялё, самый лучший, вызывающий незабываемые эмоции способ ловли дорадо на верхней Паране — ловля «с руки», при помощи шнура, тянущегося за лодкой. Такая снасть должна иметь по меньшей мере стометровую длину. На конце ее — стальная, непременно стальная проволока, хотя бы метр, а потом блесна. Почему проволока должна быть непременно стальной? Очень просто: острые, как пила, зубы дорадо перекусывают железную дли медную проволоку, словно стебель травы. Блесна тоже нужна не какая попало, а длиной около тридцати сантиметров с прикрепленным к ней внушительным крючком. Дорадо не клюнет на маленькую рыбку.
Плыть по Большой Реке и не поймать дорадо значило бы упустить возможность волнующего приключения.
Основной помехой на пути к осуществлению этой мечты было паше судно, наша байдарка. Она была слишком мала и не годилась для такого рода рыбной ловли. Если бы мы, быстро гребя, потащили за собой блесну и ее схватила бы рыбка подходящего размера, тогда бы наша байдарочка неминуемо перевернулась и мы против желания искупались бы. С дорадо шутки плохи. Что же делать?
Лялё предложил: спешить нам не нужно, время есть; мы переправимся на аргентинский берег и оставим байдарку и все наши нощи в расположенном неподалеку селении. В нескольких километрах от реки живет Фоти. У него моторная лодка. Сам он большой чудак, не пьет, например, воды. Фоти — рыбак из рыбаков. Про него потихоньку поговаривают, будто он знает чары и заклинания для дорадо. Как бы там ни было, он здешний, речной человек. Если мы застанем его дома и если нам удастся уговорить его отправиться с нами несколько дней порыбачить на его моторке, то наверняка вернемся не с пустыми руками. Все это звучало заманчиво. Я одобрил план.
Встреча и знакомство с Фоти были довольно примечательными. Оставив байдарку у причала, мы зашагали к поселку, где он жил. Деревянный домик рядом с универсальной ремонтной мастерской. Стены комнаты обвешаны оружием, рыболовными снастями, шкурами. Возраст хозяина трудно было определить. Так всегда с речными людьми. Ему могло быть под шестьдесят или значительно больше. Не подлежало, однако, сомнению, что не одного молодого он сможет обставить.
Хмуро выслушал он мое предложение вместе порыбачить на моторной лодке. Долго ощупывал меня светло-голубыми немигающими глазами и наконец процедил:
— Дорадо — нелегкая рыба. Быть может, ее долго придется ловить. Лихорадка меня трясет, вода речная мне вредна. Для противоядия вместо лекарства нужно будет вино… белое… с дюжину бутылок.
Я торопливо поддакнул, что действительно речной водой лихорадку не вылечишь. Фоти помолчал немного, потом заявил:
— Договорились. На моем острове, то есть на парагвайском, по все равно моем, мы разобьем лагерь. К месту, где стоит моторка, доберемся на грузовичке.
Поселок-колония, как обычно в Мисьонесе, тянулся вдоль дороги на долгие километры. В ближайшем баре мы купили снеди и белого вина.
Моторка оказалась допотопной, но действительно большой. В ней без труда разместились ящики с вином и наше походное снаряжение вместе с моей палаткой.
Начал лить дождь. К острову мы доплыли промокшие до нитки, моторка была ведь открытой. Палатку ставили под струями теплого дождя. Потом ливень перешел в докучливый моросящий Дождь.
— Погода как раз подходящая, — заявил Фоти.
Ничего не поделаешь: он капитан. Он командует. Плащи мы оставили в палатке. В лодку берем только лески и блесны. Опасаясь приступа лихорадки, прихватываем ящик вина.
Двигатель работает на малых оборотах, моторка с трудом движется против течения, преодолевая быстрину у парагвайского берега. Ведет лодку Фоти, сидящий у мотора. Лялё накрылся парусиной и прикорнул рядом с «капитаном». Шелестит докучливый дождик.
Промокший, сижу я на корме, намотав вокруг запястья леску. На конце ее, в пятидесяти — шестидесяти метрах за нами, прыгает блесна, завлекая дорадо. Проходит час, другой. Ничего не происходит. Скучно и мокро. Я повернулся в сторону Фоти, протягивая свободную руку за лекарством от лихорадки, и вдруг… дернуло.
И как дернуло! Я едва не вылетел за борт. До сих пор не понимаю, как у меня тогда руку не вырвало.
— Стоп! Стоп! — ору я во всю глотку. — Остановить мотор! Блесна зацепилась за дно!
Фоти молниеносно переключает рычаги. Моторка останавливается. Леска дрожит, как натянутая струна. Я хватаюсь за нее и второй рукой. Лялё обхватил меня и придерживает. Свесившись с кормы, я все еще ору, чтобы Фоти дал задний ход, а то мне оторвет руку.
— Трави! — кричит Фоти. — Трави леску. Но не давай слабины. Не давай, говорю, слабины! Леска лопнет!
Я ничего не понимаю. Почему я не могу давать слабину? Почему он не переключит реверс? Блесна зацепилась, застряла где-то на дне, а я должен на этой проклятой леске держать лодку с включенным двигателем. Рука! О, моя рука!
Но капитал Фоти отдал приказ. Я стараюсь второй рукой сматывать леску с запястья, выпуская ее в соответствии с его распоряжением. Когда отмотал, то леска выскользнула у меня из руки, хотя мотор удерживал лодку на том же месте.
Напряжение чуть ослабло. Я вздохнул и выпрямился. Вдруг… блеснуло. Золотой дугой что-то взметнулось из воды там, в нескольких десятках метров позади нас. Снова рывок— и сумасшедшая леска убегает из моих рук. Жжет ладони. Режет их до кропи. Лялё бросается на помощь, перехватывает леску.
— Оставь! Оставь! — надрывается Фоти. — Пусть сам, без помощи, вытащит свою первую дорадо! Сам или пусть дьяволы возьмут проклятого гринго! Не помогай!
Катушка с запасом лески крутится и прыгает по дну лодки. Хватит ли этого запаса? От боли я прикусываю губу, но знаю, не выпущу! Ни за какие сокровища мира не выпущу эту леску, перерезающую ладонь. Там. на крючке, бьется дорадо. Моя первая дорадо!
Как долго длился поединок, этого я не могу сказать. Может быть, двадцать минут, а может, полчаса или даже больше. В памяти до сегодняшней поры осталось ощущение боли и радости. Окровавленными руками я выбирал леску, едва лишь натяжение ослабевало, и выпускал ее, когда бьющаяся рыба делала очередной рывок.
Наконец мне удалось подтянуть дорадо к самому борту моторки. Я тяжело дышал, перед глазами плыли красные мушки. Я был счастлив. Наступила решающая минута. Фоти вооружился солидным багром, выждал, перегнувшись через борт, подходящий момент и… неожиданно ударил дорадо багром, подцепил ее и втащил в лодку.
Золотое чудовище еще сражалось. Оно оставило следы зубов на деревянной скамейке. Пришлось оглушить ее несколькими ударами топора.
МОЯ ПЕРВАЯ ДОРАДО! ОНА ВЕСИЛА 20 КИЛОГРАММОВ!
Трофей оценивали со знанием дела, подвесив рыбину на пружинных весах.
— Двадцать килограммов, — объявил Фоти. — Хорошей штучкой начал, гринго.
Руки у меня тряслись, по телу шла дрожь. Глубоко застрявший в рыбьей пасти крючок я, естественно, должен был вытаскивать сам. На твердой, выкованной из бронзы блесне виднелись следы зубов дорадо! Видимо, она еще успела закрыть пасть и «скрипнуть зубами». Фоти посоветовал плюнуть на блесну — на счастье. И пробормотал заклятие, только ему одному известное. Я снова вытравил леску. Лялё тоже, с другого конца кормы.
— Сейчас будет брать, — заявил наш капитан. — Начало было хорошим.
Откуда он знал, что будет брать, я не спрашивал. Моросящий дождик время от времени переходил в ливень, поверхность реки покрывалась тогда прыгающими пузырьками, словно кипела. Единственным головным убором на всю нашу тройку был пробковый шлем Фоти. Но кто обращал на это внимание! Рыба клевала!
Умело ведя моторку через быстрины то вверх, то вниз по реке, Фоти пел придуманную им самим песню: «Эх!.. Парана… река широкаяааа…»
Ловя вдвоем, мы в течение следующих двух-трех часов вытащили еще девять экземпляров королевской рыбы. Каждая из них сражалась так, как и подобало истинному «мужику Параны». Великолепная рыбалка! Всего наш улов составил сто сорок пять килограммов рыбы.