Мокрые, измазанные и рыбьей кровью и собственной из израненных рук, переполненные какой-то дикой радостью, мы потеряли ощущение времени. Понять это может лишь тот, кто сам переживал подобные эмоции, чувствовал собственной рукой, как на другом конце лески бьется дорадо, видел золотые всплески — прыжки рыбы, пытающейся освободиться.
До вечера было еще далеко, когда непредвиденный случай прервал ловлю: две дорадо Длти одновременно проглотили блесны.
Ветер разогнал тучи. Дождь перестал. Мы возвращались в превосходном настроении. Вот моторка уткнулась в берег острова. Болели, горели искалеченные, изрезанные леской ладони. А нам предстояло еще выпотрошить и почистить добычу.
У самой палатки Фоти задержался, обнял меня за плечи и доверительно шепнул на ухо:
— А в другой раз, когда будешь ловить в реке дорадо, но забудь, Виктор, вот об этом!
Он махнул перед моим лицом грубой кожаной рукавицей. Гораздо позднее он объяснил, почему не вспомнил о защитных рукавицах, когда рыба калечила мне руки. По его мнению, самый ценный опыт приобретается на собственной шкуре.
На острове мы застали гостей. С моторкой прибуксировали сюда несколько челнов. Рыбаки. Их было примерно с дюжину. Вблизи палатки они поставили шалаши, покрыв их кусками презента. По их словам, они приплыли сюда в надежде, что после дождя рыба будет хорошо брать.
Наш капитан, немного поспав, вылез из палатки свеженький, полный энергии. Он повел себя как гостеприимный хозяин: ведь этот остров он считал своей собственностью. Все команды Фоти выполнялись без дискуссий. Сам он только распоряжался. Он приказал разжечь большой костер, чтобы было много жара, вытащил из моторки железную сетку-вертел, выбрал дорадо средней величины, весом килограммов в двадцать, и наконец поручил одному из вновь прибывших испечь рыбу на вертеле.
Великодушно пожертвованную всем на ужин «рыбку» старательно очистили, распластали и посолили. Разгребли угли, повесили сетку, а на нее — чешуей вниз — ломти дорадо. Кулинарная технология проще простой, однако результат… Приготовленную таким способом дорадо можно, вне всякого сомнения, отнести к самым изысканным рыбным блюдам.
Тем временем я принялся чистить остальных рыб. Лялё помогал. Ударом мачете мы вспарывали брюхо, а внутренности выбрасывали в реку. Эту нехитрую процедуру осложняли размеры рыб, их толстая, как подошва, кожа, ну и, конечно, наши израненные руки.
В желудках больших дорадо можно найти много всякой всячины: солидные камни, почти килограммовых, еще не переваренных рыб, какие-то жестянки. Из моей первой, самой большой среди пойманных в тот день дорадо я извлек большой железный крючок, наполовину изъеденный желудочным соком.
Мы не нуждались в освещении: когда чистили рыбу, уже распогодилось, и полная луна заливала окрестности молочным полусветом.
Приглядывавшийся к нам рыбак спросил:
— А соли у вас много?
Нет, соли у нас не было. Только для готовки, для того, чтобы посыпать рыбу, шипящую на вертеле.
— Тогда ваш труд пойдет впустую. Завтра, уже с утра, дорадо начнет попахивать.
Ночь была теплая, нежаркая. Поэтому я не понял его опасений. Он показал на месяц и пояснил:
— Если полнолуние, если луна здорово светит, то пойманная рыба сразу же начинает портиться, гнить…
Люди, всю жизнь непосредственно общающиеся с природой, знают о вещах и явлениях, о которых другим даже не снилось. Они наблюдают природу и делают собственные выводы. Помню, мне показывали в лесу изгородь из бамбука. Она разрушалась, рассыпалась в прах. А рядом стояла другая, гораздо раньше построенная, но в превосходном состоянии. Это объяснили мне тем, что владелец первой изгороди не знал, что «свет луны тянет соки», и валил стволы в полнолуние, а другой «караулил лупу», в его бамбуке не было больше соков, и изгородь долго оставалась крепкой.
Я не ботаник, но верю лесным людям. Помню также, как однажды в далекой Патагонии я мучился, сдирая шкуру с барана, и пожаловался помогавшему мне арауканцу:
— Вот странный баран! Шкура с трудом сдирается, приходится все время подрезать ее ножом. А неделю назад с такого же самого барана я снимал ее легко, как носок с ноги…
Арауканец ответил одним словом:
— Куиллен.
На их языке это означает «луна».
Я не пренебрег пояснением индейца, но все же решил проверить то, что он говорил. Как-то мы поймали много рыб за небольшой промежуток времени. Всех очистили и выпотрошили одинаково. Всех, кроме одной, я повесил в кустах, накрыв сверху запасной крышей от палатки, чтобы на них не падал лунный свет. А одну рыбину я подвесил к вбитому в берег колу, под полной луной. Результат был любопытным: бывшие в тени дорадо на следующий день оказались в великолепном состоянии. Рыба же, вывешенная под лунным светом, издавала заметный запашок.
Беседа окончилась поздно ночью. О том, насколько вкусно испеченное на париллада мясо дорадо, лучше всего, пожалуй, должно свидетельствовать то, что от двадцатикилограммовой рыбины остались только кости.
Оказав первую помощь нашим израненным рукам, мы с Лялё отправились спать. Рыбаки же пошли на реку, чтобы ночью поставить линпас. Это прочный и длинный, иногда более чем стометровый шпур. Один его конец привязывается к пружинящей ветке дерева на берегу, а другой с камнем-якорем завозят подальше и топят в реке. От главного шнура отходят короткие боковые, оканчивающиеся крючком. В качестве приманки на крючок нацепляют кусочки мяса или рыбы. Таким нехитрым способом ловят дневную рыбу, прежде всего суруби и мангаруйю, хотя не исключено, что добычей может стать и дорадо, если только предусмотрительный рыбак позаботится, чтобы между крючком и шпуром был кусок проволоки.
Суруби — индейское название. Рыба эта напоминает допотопное чудовище. Экземпляр весом больше ста килограммов тут не редкость. У суруби нет чешуи, как и у наших сомов. Сплющенная голова с огромными усами составляет треть длины туловища. Тело бронзово-черное, скользкое, отвратительное. Одна из разновидностей суруби имеет полосатую раскраску и напоминает водяного тигра. Еще более крупный представитель этого близкого к сомам семейства и самая большая рыба на Паране — мангаруйю. Я видел экземпляр весом в сто восемьдесят килограммов.
Жирное, отдающее ворванью мясо суруби трудно назвать вкусным. Мы с Лялё дружно пришли к выводу, что годятся в пищу только небольшие, молодые суруби, примерно от четырех до семи килограммов. Рыбу большего веса мы выбрасывали обратно в реку.
Суруби не вырывается, леску натягивает сильно, но без рывков. Когда она устанет, ее вытаскивают, словно толстое бревно. Однако к большим суруби, и прежде всего к мангаруйю, рыбаки испытывают своего рода уважение. Подтянутый почти к борту гигант способен неожиданно так рвануть, что может перевернуть челн и долго тащить его за собой по реке.
Па верхней Паране известна история о рыболовах-спортсменах, которые приехали сюда из Соединенных Штатов. Они ловили мангаруйю ниже водопадов Игуасу в ямах с глубиной в десятки метров. Бросая в лодку вытягиваемый из воды шнур, они увидели пойманную рыбу только у самого борта. Говорят, она была такая большая, что рыболовы потеряли головы. Громадина рванулась и пошла на дно. Разумеется, она потащила за собой лежащий уже в лодке шнур. В его витках запуталась нога одного из американцев. Он исчез в глубине. Тела его найти не удалось.
Я не люблю ни есть, ни ловить таких рыб. Поэтому рассказ о них кончу описанием забавного приключения, которое случилось со старшим братом Лялё. Перед вечером он отправился на моторке из Посадаса вверх по реке. В качестве приманки он нацепил на крючки говяжьи селезенку и кишки. Он отвез шнур и якорь в подходящее место, вернулся на берег, разжег костер, попил мате и уснул. Проснулся он только утром. Взглянул на реку: привязанным к дереву шнур был неподвижен. Потянул его рукой и почувствовал что-то тяжелое. Ну и вытащил в конце концов суруби длиной в два метра. Но это был только скелет огромной рыбы. Чистенький, без кусочка мяса.
Одна из неожиданностей Параны. Проглотив крючок, суруби, должно быть, стала рваться и поранила всю глотку. Кровь почуяли пираньи[36], напали на нее большим косяком и… оставили только скелет. Отдельные пираньи не представляют опасности, но туча таких бестий способна не только прикончить, но и буквально препарировать свою жертву. На Паране, а особенно в ее заболоченных тихих притоках и поймах, это сущее бедствие, не говоря уже о водах тропических рек центральной Бразилии. Рыба эта небольшая, величиной с ладонь. Если бы я задался целью ее описать, то сказал бы так: она состоит из пасти, острых, как иглы, зубов и… кровожадного нрава фурии. Именно фурии. Как только пираньи чуют в воде кровь, они слетаются, словно притягиваемые магнитом, накидываются на жертву и вырывают из нее кусочки мяса. Им все равно, кто это: раненая рыба, собака, корова или человек. Когда через реку, изобилующую этими милыми рыбками, перегоняют в брод стадо животных, обычно жертвуют одним из них: пораненное и истекающее кровью, оно перегоняется значительно ниже места переправы всего стада. Кровь, как магнит, притягивает туда всех пираний. От животного останется скелет, но остальные пройдут благополучно.
Солнце стояло уже высоко, когда рыбаки снова отправились на реку, чтобы проверить, не поймалась ли какая-нибудь рыба на поставленные ночью линиас. Вернулись они с добычей: несколькими большими суруби и воинственно выглядывавшими армадо. Армадо значит «вооруженный»; и действительно, природа вооружила эту рыбу торчащими во все стороны шипами. Сразу же за головой по обе стороны у нее два шипа, а точнее, две пилы. Обычно они прилегают к телу, но испуганная армадо растопыривает, ставит торчком эти шипы с зазубринами. Тогда они становятся страшным оружием, но не для нападения, правда, а только для обороны. Вес больших армадо достигает пяти или шести килограммов. Несмотря на грозный вид и омерзительно надутое брюхо, армадо высоко ценится из-за своего нежного мяса, напоминающего по вкусу тунца.