Как добыли такое чудовище? Оказывается, «местным» способом. В лесном поселке пропадали свиньи и телята. Исчезали они бесследно. И всегда это происходило вблизи водопоя. Тогда соорудили там что-то вроде клетки из толстых бревен. В нее поместили свинью таких размеров, чтобы животное могло протиснуться между столбами. Ночью анаконда без труда проскользнула в клетку, в своих объятиях задушила свинью и размозжила ей кости, а затем проглотила целиком. Процесс пищеварения длится долго, и змея, располневшая, после того как проглотила свинью, не в состоянии была выбраться из клетки. Насытившись, она лениво переваривала пищу. Тут подоспели охотники и прикончили ее выстрелом в голову.
НАКОНЕЦ-ТО ДОМА…
НОЧНОЙ ВИЗИТ ЯГУАРА. — ЛЯЛЁ — ПАРЕНЬ, ВЫРОСШИЙ В ЛЕСУ И НА БЕРЕГАХ РЕНИ. — НАПАЛА ЛИ НА НАС РЫБА-ГРОМАДИНА ИЛИ ОНА ПРОСТО ЧЕСАЛАСЬ? — МЫ ПОПАДАЕМ В СПАЛЬНЮ РЫБ САВАЛО. — ВОЗДУШНОЕ СРАЖЕНИЕ АИСТОВ. — НЕУДАЧНАЯ ОХОТА НА КАПИБАРУ НЕ ПОРТИТ НАМ НАСТРОЕНИЯ
— Ну вот, наконец-то мы дома! — с удовлетворением воскликнул Лялё.
Он стянул с себя рубаху, наклонился, сделал один гребок, другой. На спине под гладкой, загоревшей до цвета бронзы кожей заиграли мускулы, напрягаясь в усилии и расслабляясь, когда лопасть весла, заносимая вперед, описывала в воздухе дугу. Он оглянулся, улыбаясь во весь рот. Он был счастлив. Я тоже.
— Поднажмем, Лялё!
— Поднажмем!
Дружно, глубокими гребками гнали мы байдарочку на середину реки, чтобы оседлать стрежень. Что означало это «наконец-то мы дома»? Да то, что мы отплыли из порта Посадас, оставив позади дни, проведенные среди городского гомона, сердечных встреч и приемов в дружеской и семейной атмосфере, дни в лоне цивилизации. Закончился перерыв в нашем путешествии. Мы снова были на Большой Реке. Одни, предоставленные только самим себе. И счастливые.
Уходил вдаль берег, исчезали голые платочки, столь сердечно посылавшие нам прощальные приветы. Толпа друзей, знакомых, родных Лялё растворялась в отдалении. За нами серебрился волнистый след, перед нами лежали гладь спокойной воды и более полутора тысяч километров до конечной цели.
Наконец-то мы дома! Наконец-то мы одни! Огромная, становящаяся все более широкой, все более могучей река, ее уютные или негостеприимные берега, смешное своими ничтожными по сравнению со всем этим суденышко, палатка, которую мы разбивали на ночь в зарослях, — вот что было нашим домом. И в радости и в беде. И поэтому возглас «Наконец-то мы одни!» пусть читатель воспримет как объяснение того, почему он не найдет здесь описаний городов и поселков, мимо которых мы проплывали. Прибрежные города, сотнями километров разделенные редкие оазисы цивилизации, воспринимаются нами лишь как наросты на серебряной дороге. У них свой закон, своя жизнь, так не похожая на жизнь Большой Реки. Мы подплываем к их пристаням неохотно, относясь к этому как к малоприятной необходимости: нужно ведь время от времени пополнять запас продуктов, получать корреспонденцию или передавать сообщение. Тогда приходилось «менять кожу», надевать кое-какую одежду, обувь. Приходилось выслушивать расспросы любопытных и отвечать им, объясняя, что, как и почему…
Первая ночевка ниже Посадаса. Вроде бы недалеко — тридцать или, быть может, сорок километров, а ведь здесь совсем другой мир. Устраиваем лагерь на острове. Он большой и даже обозначен на карте. Более двадцати километров в длину и несколько в ширину. Ни следа человека. А привлек нас песчаный берег, подбегавший к стене зарослей. Вытаскиваем из воды байдарку и ставим палатку вблизи кустов. Маленький костер, непритязательный ужин из даровых местных деликатесов и… спать. Ночью дважды меня будят какие-то шорохи. Что-то шевелится поблизости. Наверняка это не люди. Может, кабаны вышли на водопой? Через минуту все стихло. Мне даже не хотелось вылезать из палатки. К тому же ночь черная, как чернила, и мало чего можно увидеть. Поэтому переворачиваюсь на другой бок и погружаюсь в блаженный сои. Разбудил нас голос человека:
— Эй, вы там! Еще спите?
Перед палаткой мы увидели всадника на лошади. Арриеро — конный пастух. Мы вылезаем, потягиваемся и здороваемся с гостем. Он спрыгивает с лошади, обходит палатку, внимательно разглядывая песок вокруг нас:
— Видели его? Ничего не тронул?..
Кого, черт побери, мы должны были видеть? Кто посмел бы нас тронуть? Арриеро показывает на следы. В мягком песке оттиски их отчетливы, будто вылеплены. Они идут двойным кольцом вокруг палатки. Здоровенные! Я прикладываю ладонь с расставленными пальцами — она еле покрывает отпечаток следа. Мне становится как-то не по себе. Лялё хитро щурит свои желтые глаза и преспокойненько цедит:
— Папиросы… Мои крепкие папиросы с черным табаком… Когда я курил вечером в палатке, ты ворчал, что они воняют. Говорил, что вся палатка пропахнет этой дрянью. И вот видишь? Ему этот запашок тоже пришелся не но вкусу. Пожалуй, только поэтому он и не прыгнул на нас, даже лапкой не тронул… Невеселое было бы тогда пробуждение!
«НАКОНЕЦ-ТО ДОМА», — СКАЗАЛ МОЙ ТОВАРИЩ. МЫ СНОВА БЫЛИ НА БОЛЬШОЙ РЕКЕ, ВНЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ, ПРЕДОСТАВЛЕННЫЕ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО САМИМ СЕБЕ
Мы греем воду и приглашаем гостя на матепитие. Он рассказывает нам, что издавна на остров перегоняют скот. На выпас. Среди зарослей есть поляны с сочной травой, так что и корм хороший, и удобства немалые: скот не нужно охранять, река вокруг острова широкая и глубокая. Здесь спокойно оставляли коров с телятами. Но несколько месяцев назад на острове появился ягуар. Видимо, он приплыл из Чако, с парагвайского берега. Скот он убивал не только чтобы наесться, но просто так, ради самого убийства. Производил настоящие опустошения. Пробовали охотиться за ним, но безрезультатно. Никто его своими глазами не видел. Натыкаются лишь на следы огромных лап, ну и на разлагающуюся падаль в зарослях. А может, спасаясь от облавы, он хитро переплывал обратно в Чако? Кто знает. Сейчас на острове поселились трое арриеро. Там, в глубине острова, они поставили шалаш. Да вот беда, не везде можно верхом пробраться через заросли. А коровы туда заходят, и ягуар продолжает убивать их. Пожалуй, и человека он не боится.
— Вот, видите сами, он кружил около вашей палатки. А вы ничего, спали! Удивительно, что он оставил вас в покое.
Еще раз осматриваем следы, измеряем их. Обсуждаем, какой он величины, сколько может весить.
— Жалко, что вы не выглянули. Оружие у вас есть, смогли бы, может быть, уложить его. Владельцы стада назначили большую награду за ягуара. Ну и за саму шкуру можно выручить неплохие деньги. Это, должно быть, самый большой ягуар из тех, какие здесь когда-либо показывались.
Наш штуцер не годился для охоты на такого крупного зверя. IV тому же охотиться на ягуара, самому выступая в роли приманки? Спасибо большое!
Мы снова собираемся в путь. Лялё продолжает расхваливать свои вонючие папиросы, которые отпугнули даже эль тигре. А я думаю вот о чем: только вчера друзья устроили в честь нашего отъезда веселый ужин, и спали мы в мягких кроватях. А нынешней ночью на нашу палатку и на нас чуть не бросился ягуар. А ведь мы отплыли от столицы провинции всего на несколько десятков километров. Таково положение вещей на Большой Роке.
В конце концов арриеро смиряйся с нашим отплытием, вытаскивает из притороченной к седлу сумки шкуру змеи сукури и дарит нам на память о встрече. Шкура небольшая, два с половиной метра в длину, но хорошая. Мы отдариваемся несколькими банками консервов. Для него это сущий клад, для нас — небольшое облегчение перегруженной подарками байдарочки. Щедрость друзей из Посадаса серьезно угрожала непотопляемости нашего суденышка, и не было никаких признаков того, чтобы в ближайшем будущем этот подаренный балласт стал бы уменьшаться, так как мы ведь перешли на рыбную диету. Это заслуга моего спутника. Лялё — рыбак! У него «рыбацкий нюх», и, когда он брался ловить, успех был гарантирован.
НА ПРОЩАНИЕ АРРИЕРО ПОДАРИЛ НАМ КРАСИВУЮ ШКУРУ ЗМЕИ СУКУРИ
Каждый вечер повторялось одно и то же: высмотрев место, удобное для лагеря (всегда с заверениями Лялё о том, что рыба здесь должна брать), мы вытаскивали байдарку, и я начинал разжигать костер и вообще хозяйничать. Лялё же немедленно забрасывал удочку, чтобы поймать первую попавшуюся рыбешку. Затем он насаживал ее в качестве приманки на большой крючок, раскручивал над головой прочный шнур и кидал. Часто бывало так: я еще возился с установкой палатки и размещением нашего имущества, а Лялё уже звал:
— Виктор! Иди сюда, погляди, годится ли?
На берегу лежала только что пойманная суруби или пати. Я должен был оценить величину рыбы, так как что нам было делать с добычей, весящей пятнадцать, двадцать или больше килограммов? Нас ведь было только двое. От веса зависели и вкусовые качества рыбы: у старой большой неповоротливой суруби неприятный вкус, она отдает рыбьим жиром. А пяти-шестикилограммовая суруби — это вкуснейшая штука. С чисткой молодой суруби никаких хлопот не было. Раз, два — и брюхо у нее вспорото, внутренности выброшены, а рыба помещается над углями спиной на железную решетку — парилладу. Кушанье — пальчики можно облизать!
С Лялё мне повезло. Мы были схожих как два зернышка в головке мака. Общие увлечения, одинаковое отношение к окружающей природе — все роднило и сближало нас, несмотря на разницу в возрасте и жизненном опыте. У Лялё, парня из леса, с берегов реки, движения неторопливые, небрежные, словно бы с ленцой, но полны уверенности. Какие они точные, какие экономные! Когда он берет и вскидывает карабин, ничего особенного в этом вроде бы нет, но пальцы его смыкаются именно там, где нужно, указательный уже на спусковом курке. Дерево рубит тяжелым мачете без усилий. Вяжет узел — он получается падежным, и в то же время его можно развязать сразу, если потянуть, где надо. В бурю, в дождь, когда все кругом пропитано водой, разожжет костер одной спичкой. Идет через заросли — там наклонится, здесь отведет ветку, и кажется, он погружается в зелень, плывет в ней. Укладывается отдохнуть — положит голову и уже спит. Но достаточно, чтобы где-то зашелестело, чтобы треснула ветка, — глаза его уже открыты, он прислушивается.