Давным-давно, когда я был ребенком, знакомый рыбак рассказывал, что старые, большие рыбы, предчувствуя близкую смерть, направляются в только им известные места, собираются там косяками и спокойно засыпают, переносясь в потусторонний мир. Он рассказывал о загадочных рыбьих «домах престарелых», вспоминал, что знает такие места. «Вот таких рыб можно там просто руками вытаскивать из воды!»
Я тогда не очень-то ему верил. Но сейчас передо мной реальное доказательство. Вероятно, именно здесь, на этой отмели, старые, самые большие рыбы собираются, чтобы прожить остаток своих дней. Вода в реке упала, и они, уже порядком ослабевшие, остались на песке. Шагая по рыбьим останкам, Лялё покачивает головой:
— Кто-то помог им. Смотри, в каждом черепе остался шнур, протянутый через пасть и жабры. А у дорадо — проволока. Все эти рыбы были пойманы.
Я внимательно приглядываюсь. Лялё прав. Как же это произошло? Почему бросили великолепный, невероятно богатый улов? Быть может, об этом нам расскажет заросший лесом остров?
Мы забираемся на обрыв. Небольшая поляна среди зарослей выглядит так, будто ее очистили с помощью мачете. Мы натыкаемся на следы двух палаток. Они стояли здесь но крайней мере несколько дней. Об этом свидетельствует большое количество пепла на месте давно погасшего костра. Пустые бутылки из-под дорогих напитков. Банки из-под консервов, упаковка от высококачественных сигарет. Упаковка аргентинская. Значит, здесь были аргентинцы. Мы замечаем подвешенный к кустам длинный шнур с солидными крючками. Забыли?
Прямо под обрывом след от носа большой лодки. Здесь они пристали, там отчалили. Но где они сейчас, что с ними случилось? На острове ни единой души, тишина, только ветер шумит в кронах высоких деревьев. Присаживаемся, закуриваем. Тем временем на пляж снова слетаются вороны и стервятники, возобновляют прерванное пиршество.
Мы раздумываем, сопоставляем факты. Здесь было по меньшей мере шесть человек. Рыбаки. Но не профессиональные рыбаки. Об этом говорят сигаретные обвертки и пустые бутылки. Наверняка аргентинцы, хотя остров парагвайский. Но это неважно. Они разбили здесь лаге на продолжительное время. Улов был превосходным, им просто неслыханно повезло, и вдруг, бросив богатую добычу, они скрылись. Почему?
Я выдвигаю предположение, что, быть может, кого-нибудь из них укусила ядовитая змея, а сыворотки не было, вот они и свернули лагерь, отправившись вниз по реке до ближайшего селения.
Лялё покачивает головой. В этом случае все не уплыли бы. Ведь лодка-то у них была, кажется, моторная? Достаточно было послать с пострадавшим одного-двух человек. И не надо было терять время на то, чтобы свертывать лагерь.
— Похоже, это были люди с большими деньгами, с дорогим снаряжением. Может, их убили? Грабежи здесь не в диковинку, — замечает он.
Рассуждение вполне логичное. Значит, речь идет о преступлении? Я и не предполагал, что в тот момент был довольно близок к истине, хотя и несколько иного рода. Нужно сообщить властям. Отыскиваем на карте пост аргентинской погранохраны в тридцати километрах от нас ниже по реке и изо всех сил гребем.
На пограничном посту мы все рассказали и показали на карте трагический остров. И тогда загадка выяснилась. И как просто! Действительно, это была рыболовецкая экспедиция. В ней принимали участие джентльмены, члены спортивного рыбацкого клуба На роскошной моторке они приплыли сюда с низовий реки, иг самого Корриентеса, да, действительно, они долго жили на острове. Улов был богатейшим. Они потом хвалились, что рыба клевала так, что они не смогли увезти с собой всю свою добычу, львиную часть ее вынуждены были оставить.
Плывем дальше. Разговор не клеится. Хотя от острова нас отделяли уже десятки километров водного пути, нам все казалось, что мы чувствуем вонь разлагающейся рыбы, вонь бессмысленного преступления.
Лялё, задумавшись, размышлял о чем-то и наконец спросил:
— Виктор, ты не считаешь, что река чересчур цивилизованна? — И далеко сплюнул.
Должен добавить, что «спортсменам», правда, посчастливилось с уловом, но зато радость им подпортили обжиравшиеся птицы и наш интерес к этому пиру. История не кончилась только приведенной заметкой в дневнике: «Наверняка это не речные люди». Я этого просто так не оставил. Снимки мои стали обвинительным документом.
Не каждый живописный остров представляет собой милый уголок. Я пишу об острове Церрито, название которого означает «пригорок». На крупномасштабных картах его найти нетрудно, он лежит вблизи места, где Парана принимает воды текущей с севера реки Парагвай. Эта река столь многоводна, что открывшие ее испанские конкистадоры не сразу разобрались, какая из них главная, а какая приток. Прежде чем отправиться на север по реке Парагвай, они скорее всего разбивали здесь лагерь, отдыхая на укромном острове у ее устья, и именно они, надо думать, дали этим зеленым холмам название Церрито. Редкое испанское название среди сохранившихся с тех времен на языке гуарани.
Однако сейчас к острову никто добровольно не причаливает. Старательно обходят его рыбацкие челны, не высаживаются на нем охотники, плотогоны не ищут укрытия здесь во время бури. О Церрито и говорят неохотно: это неприятная тема. А ведь какой живописный остров! Его возвышенности не заливаются водой даже при самых больших наводнениях. Остров заселен. Издали видны разбросанные среди сочной зелени яркие крыши, белые стены. Настоящие домики, а не какие-нибудь временные шалаши. Но на берегу редко заметишь людей. И ни одной лодки, ни следа челна, хотя на этом участке Парана славится таким обилием рыбы, что в расположенном неподалеку, на аргентинской стороне, Цасо де ла Патриа есть не только клуб рыбаков, но и аэродром, на котором часто высаживаются рыболовы-спортсмены даже из Соединенных Штатов. Однако обитатели Церрито рыбу не ловят, лодок у них нет. Они располагают свободой передвижения только по острову.
От остального мира их ограждают широкие и глубокие рукава Большой Реки. Посещение острова, правда, не запрещено, но сильней запрета действует страх. Обитатели Церрито имеют фруктовые сады, занимаются овощеводством, работают в мастерских, делая вещи для своих нужд. У них есть клубы, библиотека, больница. На территории острова они могут устраивать свою жизнь, как хотят и как сумеют. Бывает, тут заключаются браки. Но в случае рождения ребенка его немедленно изолируют от родителей и увозят с острова. Случается, но очень редко, правда, что с человеком, осужденным на пребывание здесь, приезжает кто-нибудь из близких. Но тогда на него тоже распространяются правила полной изоляции.
На острове Церрито — лепрозории. Самое большое, но не единственное в Аргентине заведение, где изолируют прокаженных. С миром они поддерживают связь с помощью специальной моторной лодки, приходящей через день на остров как раз из Пасо де ла Патриа. Она доставляет продукты и все, что необходимо этому микрообществу, иногда еще одного обитателя. На этой же моторке приезжает к больным врач, постоянно живущий в Пасо де ла Патриа. Я много слышал о нем и его самоотверженности. При первой же возможности я познакомился с ним, мы проговорили много часов. Интересный человек, годами связанный с жизнью Большой Реки, хотя связка трагична. Пренебрегая грозящей ему потерей зрения (отслоение роговицы), он осел в этом глухом углу и работает.
В северной Аргентине, в Парагвае и прежде всего в Бразилии случаи заболевания проказой, увы, не редки. Доктор утверждает, что болезнь протекает здесь по-иному, легче, чем в Азии или Африке. И вообще он сражается с представлением о том, что это «страшная болезнь». Он говорит:
— Нет приятных болезней. Но больной проказой страдает не только физически, но и психически. Он — прокаженный. Вы знаете, что это значит. Больные несут бремя жуткого наследства, которое копилось тысячу лет. Легенды, небылицы, предрассудки. Даже в Библии. Ведь говорят же: «Все сторонятся его, как прокаженного». Прокаженный — это почти проклятый, отверженный.
Доктор разгорячился и продолжает:
— Как же мало известно о различных стадиях развития этой болезни и об успехах медицинской науки в борьбе с ней! Ведь есть стадии начальные, когда при соответствующем лечении можно не только приостановить болезнь, но и добиться выздоровления. Во многих случаях мы в состоянии не допустить ухудшения. Разумеется, не всегда. Если болезнь глубоко зашла, медицина пока не может побеждать ее. Но у нас есть возможности смягчить страдания. Насколько легче была бы борьба с проказой, если бы не проклятие, которым отягощены больные, если бы но страх, из-за которого они часто скрывают проявления болезни. А понимаете ли вы, какое влияние на самочувствие, на психику больных оказывает брезгливость, отвращение к ним окружающих их людей? Самый закоренелый преступник еще на что-то рассчитывает, он может найти помощь и убежище, но прокаженный — никогда! Когда специальный автомобиль привозит нового пациента вон туда, напротив этого острова, где ему приходится дожидаться моторки, городок вымирает, все двери захлопываются. Я распорядился построить небольшой домик, временное убежище, чтобы изолировать больных от такой атмосферы.
— Вы отважный человек, доктор. Ведь проказа — это невероятно заразная болезнь…
Какое-то время он молчал. Потом наклонился над столом, зажег лампу и, глядя на меня в упор, продолжал:
— Вот вы говорите «невероятно заразная». Но откуда вы это знаете? Понаслышке, из первой попавшейся энциклопедии? Во всяком случае не из последних медицинских публикаций. Что проказа — болезнь заразная, об этом лучше всего знаем мы, врачи. Но не употребляем слово «невероятно». Вы слышали об эпидемиях проказы? Нет! Знакомо вам, наверное, имя доктора Альберта Швейцера из африканского поселка Ламбарене. Знаете, сколько лет существует его лечебница? Скольких африканцев он спас? Сам я… мои пациенты… Почему вы не боитесь сидеть за этим столом, подавать мне руку? Вам не пришла в голову мысль о том, что при постоянных контактах с прокаженными врач тоже?.. Он наблюдал за эффектом своих слов, щуря больные глаза. Потом усмехнулся: