Мы схватились за нее, вырвали из кипени, подняли и понесли. Так далеко, как только могли. Полуживые, свалились рядом с пей, хватая воздух широко раскрытыми ртами.
Откуда у нас взялись силы, чтобы, противоборствуя с ураганным безумием, перенести полную воды байдарку вместе со всем ее грузом за пределы досягаемости хищных волн, — это навсегда останется для меня загадкой.
Я горжусь своим приятелем. Немножко горжусь и собой. Разумеется, это чувство родилось позднее. Тогда мы были наполовину в невменяемом состоянии.
Полдень, и все же почти темно. Река напоминает разъяренное море. Мчатся огромные, гривастые волны. Удар памперо направлен против течения, он останавливает реку, поднимает в ней уровень воды.
Холодно. Температура резко упала. Ураган с невероятной яростью несет выхваченную из реки воду, смешанную со струями ливня.
Продолжалось все это недолго. Вскоре неистовство упало до силы «обычного» урагана. Стоя на коленях, мы с трудом вытаскиваем палатку из залитой байдарки. Конечно, не может быть и речи о том, чтобы ее поставить: ураган сбивает нас с ног. Мы просто разворачиваем мокрое полотнище и, придерживая, чтобы его не унесло ветром, влезаем внутрь. Лишний брезент мы подворачиваем под себя, приживем собственной тяжестью. Прижавшись друг к другу, лежим, как в мокром спальном мешке. Внутри мокро, а снаружи потоп.
Проходит час, два, три…
Время от времени ощущаем болезненные удары. Это вихрь швыряет в нас камнями, или, смытые дождем, они сами валятся с обрыва. Мы прикрываем головы руками и продолжаем мокнуть. Полотнище палатки пропускает воду, будто сито, оно защищает нас только от непосредственного бичевания ливнем. Мы лежим в луже, образовавшейся на резиновом полу палатки.
Лишь под вечер сила урагана ослабла. С большим трудом мы поднимаем палатку и ставим ее «по-штормовому» — сейчас она напоминает невысокую собачью конуру. Вползаем внутрь. Пусть там мокро, но по крайней мере у нас над головами что-то вроде крыши. Она хлопает по ветру, оглушительно бухает мокрым полотнищем. И все же мы погружаемся в беспокойный сон, а точнее, в полудремоту.
На следующее утро буря не стихает, дождь продолжает лить по-прежнему. Холодно. Лежа в «собачьей конуре», мы подкрепляемся холодными консервами. А воды нам хватает.
Еще одна ночь и серый дождливый день. Все еще льет, по ветер уже позволяет ходить выпрямившись, а не только ползать на четвереньках. Я решаю любой ценой разжечь костер. Мы мечтаем о глотке горячей жидкости. Вооружившись мачете, я отправляюсь на поиски выброшенной на берег доски, бревна, чего угодно, что можно было бы расколоть, чтобы добыть из середины хотя бы немного сухих щепок. Бесплодные поиски на каменистом пустынном пляже увели меня далеко вверх по реке. Лялё остался в жалко выглядевшей палатке. Он сказал, что сушит ее своим теплом.
Во время этой вылазки я встретил знакомых, точнее, они проплывали мимо. Из дождливой серости вынырнул плывший вблизи берега караван. Три большие барки и буксир. «Наш» буксир, тот самый, куда нас так сердечно приглашали в Корриеитесе, соблазняя холодильником и запасами пива. Лоцман разглядел меня из рулевой рубки. Высунулся в окно, что-то кричит. На палубу высыпает весь экипаж. Машут мне, кричат. Похоже, о чем-то спрашивают, чем-то взволнованы. Однако, находясь от них более чем в ста метрах, а также из-за ветра и дождя я не могу понять их.
Бегу вдоль берега, отчаянными жестами давая знать, что ничего не слышу.
А они, несомые течением, величественно, быстро скользят мимо. Знаю, что они не могут остановить двигатель, так как идущие позади барки наскочили бы на буксир. Я приближаюсь к нашей жалко выглядевшей палатке и вытащенному на берег «Трампу». И тогда буксир издает один за другим тревожные гудки. Из палатки вылезает разбуженный Лялё. При виде его экипаж у борта шалеет от радости. Прыгают, размахивают руками, пляшут. Сирена буксира ревет сейчас протяжным глубоким тоном. Так они и уплыли вниз по реке с ревущей сиреной и ликующим на палубе экипажем.
Окончательно эту ситуацию объяснило письмо, оставленное ими для нас в порту Парана. Первый удар памперо они переждали еще в Корриеитесе. Ураган причинил там огромные повреждения: посрывал крыши, повалил деревья, даже разрушил фабричное здание. Наши друзья с буксира беспокоились о нас, представляя грозящую нам опасность. И вдруг они видят на берегу одного лишь меня. И выброшенную байдарочку, и, как им показалось, лохмотья палатки. Только появление разбуженного сиреной Лялё рассеяло их опасения.
ОДИН НА ОДИН С ПАРАНОЙ
РЕГИСТРАЦИЯ ПРИБЫТИЯ В ПОРТ. — В ГОРОДЕ ПАРАНА Я ОСТАВЛЯЮ СПУТНИКА ПО ВИНЕ МУХИ УРЫ. — ПЛЮСЫ И МИНУСЫ ПЛАВАНИЯ В ОДИНОЧКУ
Памперо налетел внезапно, ударил неожиданно, как пресловутый гром с ясного неба. После нескольких дней с сильным ветром и дождем так же неожиданно установилась хорошая погода. Нас разбудили солнечные лучи. Переменился и ветер. Голубое небо, солнце, теплынь!
Немедленно начинаем сушиться, приводим в порядок наше снаряжение и запасы продовольствия. Бурно восторгаемся по поводу неповрежденных шпангоутов байдарки. Просто невероятно — суденышко уцелело! Даже весла не сломаны. Зато состояние наших продуктов весьма плачевное: мы лишились сахара, соли, макарон. Все это просто расплылось. Выбрасываем мокрую труху — йербу. У нас нет ни одной сигареты, а пресованный табак ни к чему: не из чего крутить папиросы. Сушим какие-то тряпки, чтобы протереть оружие. К счастью, не пострадали фотоаппараты, которые мы держали в пластиковых мешочках.
Теперь начинается кошмарная спешка: мы потеряли столько дней, нужно их наверстывать. На остатках того, что когда-то было прекрасной картой, мы намечаем конец этого этапа пути — городок Гоя.
Не может быть и речи о стирке, приведении в порядок одежды, о внешнем виде. Заржавевшие бритвенные лезвия заставляют смириться со щетиной на наших лицах. Хорошо что хоть голод нам пока не угрожает: у нас есть несколько банок консервов. Еду запиваем горячей водой. Благословением оказывается зажигалка, из которой можно «вычиркать» огонь. Прощаемся с негостеприимным берегом, с нависшим обрывом, обогащенные грустным опытом. Вывод из него такой: во-первых, по давать обманывать себя хорошей погодой, на канчас абиертас, на бескрайних пойменных протоках, лучше всего держаться поближе к берегу; во-вторых, по возможности все, включая продукты, держать в непромокаемых мешках. Причем постоянно. Эта последняя мера весьма мне помогла, и, более того, она спасла мне жизнь. Но это потом. А пока «Трамп», снова отправляясь в путь, напоминает цыганскую кибитку: вместо затеняющего тента мы развесили штаны, рубашки и другие принадлежности туалета.
Гребем с утра до сумерек. Погода хорошая, но настроение ниже среднего. На третий день входим в порт Гоя. Я пишу «входим», как подобает писать о судне.
Утопающий в зелени и цветах городок Гоя лежит далеко от берега, к порту от реки ведет канал. С кратким пребыванием в Гое у меня связано воспоминание о забавном эпизоде. В порту мы появились в полдень. Ни души! В чем дело, черт возьми? Начать нужно с поисков «властей». Пристаем к пустому мосту у здания префектуры. Лялё остается в лодке, а я отправляюсь на поиски. Через широко распахнутые двери вхожу прямо в святая святых канцелярии. За барьером дремлет сержант с импозантной фигурой.
Еще с давних времен, когда я призывался в армию, у меня сохранилось огромное почтение к шуткам, скажем, взводного, не говоря уже о сержанте. Автоматически ставлю «ноги вместе» и с помощью плетенных из веревки подошв шлепанцев пробую изобразить стук каблуков. Голова начальника медленно поднимается, и он вперяет в меня испытующий взгляд:
— Хотите зарегистрировать прибытие в порт? Вы капитан? Лоцман?
Я докладываю о прибытии в порт и для увеличения своего престижа сообщаю:
— Капитан-владелец.
Полусонным, однако очень критическим взглядом я был осмотрен с ног до головы. Мне становится стыдно за свое небритое лицо, грязную рубашку, рваные штаны и шлепанцы. Открывается внушительная книга, берется перо в руки и:
— Название судна, тоннаж, осадка?
Я, не раздумывая, вдохновенно отвечаю:
— «Трамп». Тоннаж — ноль, запятая, ноль тридцать пять. Осадка при полной погруженности чуть более полуфута.
Он записывает. Заполняет соответствующие рубрики. Следующие вопросы:
— Порт приписки?
— Виррей Мело, номер такой-то и такой-то… Буэнос Айрес.
Он уже собирается записать, по что-то настораживает его. Откладывает ручку, закуривает сигарету. У меня при виде табачного дымка текут слюнки.
— Виррей Мело? Это в южном бассейне?
— Нет, шеф. Виррей Мело — это почти в центре города. Я там живу.
— Вы живете в порту?
— Вовсе нет, — отвечаю я. — Почти в центре города. А мое судно в разобранном виде я держу у себя под кроватью.
Не знаю, как пришло мне в голову сказать правду, чистую правду. Окаменевшее лицо сержанта начинает менять цвет, оно темнеет, становится пугающе-пурпурным. Он молчит, упирается руками в стол и медленно поднимает свою импозантную фигуру. А я… стушевываюсь, отодвигаюсь в сторону дверей.
Неизвестно, чем бы окончилась эта сцена, если бы, к счастью, не появился, весело посвистывая, сам префект. Разумеется, он знал о нашей экспедиции и был предупрежден о ней специальным письмом вышестоящих властей. Все переменилось. Как пончики в масле, купались мы в благожелательности. А со строгим сержантом был заключен пакт о ненападении.
Если бы я издавал путеводитель для туристов, наверняка дал бы в нем город Гою со звездочкой-сноской: «Симпатичные люди и… мороженое». В уютном кафе на рынке мороженое было изумительным. Я и представить не мог, что Лялё способен проглотить такое количество, с каким он управился. От обморожения внутренностей его спасла спешка. В тот вечер мы разбили палатку значительно ниже Гои.
Спешка. Она тоже может быть скучной, может выхолостить из путешествия самое существенное — непосредственный контакт с окружением, познавание, наблюдения вблизи, эмоции. Как часто проклинал я злополучное пари, вынуждающее мерить путешествие временем, расстоянием, скоростью. Как ничтожна ценность ожидаемого выигрыша — ящика с дорогим напитком — по сравнению с потерей того, что человек может как следует рассмотреть, изучить, пережить лишь один раз в жизни.