К оставленным палатке и байдарке я возвращаюсь с почетным сопровождением на катере префекта. Он лично провожал меня. Матросы помогают привести в порядок байдарку, почистить и свернуть палатку. Экипаж «голландца» уважительно относится сейчас к прощальным процедурам. На их глазах я пью «отвальную» с самим префектом.
Он сопровождал меня до самой реки, до самой Параны. Здесь требуется небольшое пояснение: я не знал и лишь на собственном опыте убедился в том, что порт Вилья-Конститусьон вовсе не лежит на Паране. Этот порт, можно сказать, вдвойне расположенный в глубине материка. С главного стрежня Параны большие суда входят в него через специально вырытый рукав. Поэтому вода здесь (о, я не хотел бы оскорблять жителей Вилья-Конститусьон), вода здесь… несколько застоявшаяся.
Меня поглощают хозяйственные дела. Развешиваю одежду. Мне нужно как следует высушить все свое имущество. Пользуясь теплыми пополуденными часами, обвешиваю вещами мачту, нос и корму байдарки. Я не трачу времени на стоянку и плыву дальше со всеми этими декорациями.
Мимо меня проплывают су самых различных размеров, окрасок и принадлежностей. Даже танкеры с нефтью, керосином, бензином, на бортах которых выведена видимая издали надпись «Эксплозиво» (взрывоопасный груз). Для меня такое предупреждение— чистая теория: ведь мне опасность столкновения не угрожает. Однако я вспоминаю услышанную как-то историю о столкновении двух танкеров. Один возвращался порожним, другой был наполнен несколькими тысячами тонн жидкого топлива. Какой-то неудачный маневр в тумане на узком отрезке фарватера… Говорят, река горела на протяжении нескольких километров.
Еще не отдохнувший после вчерашних треволнений, я медленно гребу до позднего вечера. Наступила тьма, а одеяла по-прежнему сырые. Это отбивает у меня желание разбить на берегу палатку, и я продолжаю плыть ночью. За это я щедро вознагражден видом Сан Николаса. Расположенный неподалеку от реки самый большой в стране центр металлургической промышленности приветствовал меня не только тысячами огней своих заводов, по и вырывающимся высоко вверх пурпурным пламенем гигантских печей и мартенов. Стоило проплыть мимо него ночью. А дальше — снова тишина, темнота, одиночество на пустынной реке. Лишь перед рассветом я подплыл к берегу и задремал, не вылезая из байдарки. Отдых был поистине заслужен мной.
Меня будят теплые лучи. Веселый, солнечный день. Прыгаю в воду, проплываю традиционную стометровку, а потом бегаю по берегу. Чувствую, что ноги ослабли. Ничего удивительного: сказывается длительное сидение в байдарке. На соревнованиях по бегу у меня не было никаких шансов на победу. Зато если бы пришлось помериться силой рук— ого-го! Мало бы кто со мной справился. Мускулы под кожей так и ходят, напрягаются, как тугие пружины. Все это плюсы и минусы продолжительных плаваний на байдарке. А ведь у меня за спиной почти две тысячи километров.
Радостное настроение улучшается еще больше при мысли о том, что тяготы и опасности уже, собственно говоря, позади и что накопленный запас дней вполне достаточен, чтобы выиграть пари без особых усилий. Что значат эти оставшиеся до цели жалкие триста километров?
С наслаждением пью горячую горькую йерба мате. Потом основательный завтрак. Без спешки привожу в порядок содержимое байдарки. Не только упаковываю все как следует, но и привязываю, закрепляю, как мы привыкли делать там, выше, после встречи с памперо. Вроде бы ничего особенного, просто привычка или навык, приобретенный за время экспедиции, но это спасло меня от настоящей катастрофы.
Чтобы читатель правильно понял, что случилось впоследствии, я должен кратко описать окружающую местность. Остров или острова уменьшают ширину реки, дробят ее поток. Я плыву по рукаву, который был главным, самым глубоким руслом; здесь проходила обозначенная буями дорога больших океанских судов. Ширина рукава в этом месте, от берега реки до берега острова, составляла около километра. Плыву по самой середине, миную один буй за другим. Не сознаю, что их густота означает узость фарватера, по которому должны проходить суда. Река, впрочем, пустая, словно вымершая. Хороший солнечный спокойный день. Удобно усевшись, даже полулежа, лениво вожу веслом и пою во всю глотку. Пою для себя и богов: в этом безлюдье нет критиков, которые обнаружили бы у меня отсутствие голоса и слуха. Блаженное, беззаботное состояние. Случайно я оборачиваюсь и смотрю назад. О ужас! Он был близко, рос на глазах, мчался на всех оборотах своих винтов. Огромный океанский грузовоз. Тот самый черный «англичанин», которого я рассматривал, задрав вверх голову в порту Росарио. Он резал спокойную гладь и поднимал волну. Я знал, к чему это приведет.
Кричал ли я? Не помню. Впрочем, это не имело бы никакого смысла. Что значит для такого колосса колышащаяся неподалеку скорлупка? Он не расколет ее, не раздавит, а что окатит волной… Кто из морских волков обращает внимание на такое? Это мы должны быть начеку, уступать дорогу. У них путь обозначен буями, на капитанском мостике стоит лоцман, а цели более серьезные, чем осторожность по отношению ко всякой плавающей мелочи.
Как ошалелый греб я к берегу. Как можно быстрее, как можно дальше от этой разогнанной массы воды. Я не только «ушел с дороги», но успел даже покинуть фарватер.
Он миновал меня, молчаливый, равнодушный. Вот уже проплыл дальше. Поднятая волна расходилась за ним треугольником. Высокая, с виду негрозная, как мертвая зыбь на море, она напирала ужасной мощью своей массы. А когда эта «морская» волна дошла до фарватера, до края подводной мели, то взметнулась вверх. Взметнулась неожиданно, резко, с ломающейся белой гривой. Она была выше моей мачты. Накатилась и обрушилась. Накрыла, придавила, затопила.
Затрудняюсь сказать, сделал ли тогда мой «Трамп» полный оверпиль, то есть перевернулся ли он вверх дном и снова вернулся в прежнее положение, или же только лег на бок и так принял удар водной массы. Я был выброшен из байдарки. На некоторое время подхваченный водной лавиной, я полностью потерял ориентацию. Вынырнув, ошеломленный, оглушенный, я кашлял, выплевывая воду. А «Трамп» был совсем рядом. Его удержали автомобильные камеры. Милый, бедный «Трамп»! Он выглядел жалко, как настоящий утопленник. Плывя рядом с ним, я подталкивал этого полупокойника к берегу. Потом, закрепив байдарку, побежал вниз по течению, высматривая потерянное весло. Нашел, выловил. Видел исчезающего вдали «англичанина» и белую полосу волны, бившей сзади него о берег. Я даже не ругался.
Не стоит детально описывать результаты этого неожиданного приключения. Самое главное, что мы оба уцелели: и я и «Трамп». Подумаешь, несколько здоровенных синяков и рассеченная нога, но зато с байдаркой ничего не случилось. Ни один шпангоут не треснул. А то, что я потерял кое-что из своего гардероба, что уплыла кухонная посуда, — это пустяки. Уцелела спрятанная внизу большая кастрюля. Отныне она будет служить и как чайник и как котелок. Ничего не поделаешь. Как хорошо, что я упаковал фотоаппараты в пластиковом мешке! Не выпал и не затонул сверток с палаткой, был спасен и мешочек с консервами. А остальное — черт с ним! В кармане зажигалка. Так что у меня есть огонь. И — какое счастье! — в непромокаемом пластике несколько пачек сигарет. Стоит отметить в памяти: без зажигалки и без пластиковых мешочков никогда не отправляться в экспедицию.
Дел у меня по горло. Как подобает потерпевшему крушение, я занят не столько разбивкой лагеря, сколько раскладыванием на берегу уцелевших вещей. Разумеется, на подобающем расстоянии от берега, чтобы опять какая нибудь волна, поднятая трансатлантическим судном, не слизнула, не унесла их с собой, и сушусь, снова сушусь. В который уже раз! Мне помогает солнце. Настроение превосходное. Опыта у меня прибавилось.
Вытаскиваю из залитой байдарки весь груз. Потом принимаюсь вычерпывать воду. Той единственной оставшейся кастрюлей. Сколько же было воды? Тонна? Больше? Болела спина. «Трамп» всплывал дьявольски медленно. Наконец я вытащил его на берег. Вынул мачту, перевернул байдарку вверх дном, проверил состояние оболочки. Все в порядке. Мое суденышко меня растрогало.
Вокруг ни единой живой души. Река тоже пустынная. До самого вечера так и не проплыло ни одно судно. Виновник моих бед «англичанин» был единственным за весь день. Все случилось так неожиданно, а сейчас царит полное спокойствие.
Лишь на следующий день в полдень я был готов продолжать путь.
НА ВОЛОСКЕ ОТ ПРОИГРЫША
У МЕНЯ ЧЕТЫРЕ ДНЯ И ТОЛЬКО СТО ТРИДЦАТЬ КИЛОМЕТРОВ ДО ЦЕЛИ. — СУРЕСТЕ. — ГРОЗА ОСТРОВИТЯН, ЖИТЕЛЕЙ ДЕЛЬТЫ. — ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ, ПОСЛЕДНИЙ ШАНС. — ГРЕСТИ… ТОЛЬКО ГРЕСТИ! — РИО КАПИТАН ОКАЗАЛАСЬ В ДРУГОМ МЕСТЕ. — ДОБРОЕ СЛОВО И ЯБЛОКО ПРИДАЮТ СИЛЫ В ПУТИ. — НИКТО НЕ ОЖИДАЛ, ЧТО Я УСПЕЮ, И ВСЕ ТАКИ…
Взгляните на карту. Парана не только самый важный и самый длинный речной путь Аргентины. Она еще перерезает три большие провинции: Энтре-Риос, Корриентес и Мисьонес. Говорю «перерезает», потому что на всем ее протяжении нет ни одного моста. А длина этой реки — две тысячи километров. Шоссе доходят до берега и отходят от него с противоположной стороны. Вагоны, грузовики, легковые автомобили перевозятся на судах-паромах. Такие паромы берут за один раз несколько десятков тяжелых вагонов или машин. Но переправ немного, всего четыре. Добавим еще, что по капризной реке не всегда возможны такого рода переправы.
А железная дорога? Ведь Буэнос-Айрес связан железнодорожным сообщением с Посадасом, столицей провинции Мисьонес. Скучное, длящееся почти двое суток путешествие на поезде на одном из участков становится довольно своеобразным. В Зарато, на берегу Параны, железнодорожная колея кончается. Поезд вкатывают на паром, называемый по-английски ферриботом. На палубе разместились три железнодорожных пути. Но на другом берегу шпал и рельс нет. Низкий берег здесь представляет собой, собственно, вереницу островов. Поэтому феррибот, ведя весь состав с пассажирами, си