Луны не вижу, скорее просто угадываю ее в трупно-желтом пятне среди мглы. Это дает мне исходные данные для моих «навигационных расчетов». Снова начинаю грести… Скучно? Нет, вовсе нет. Есть еще упрямство и даже задорное любопытство: что из всего этого получится?..
Понимаю, как хорошо я понимаю первобытных обитателей этой земли, тех, кто молился Солнцу, чтил распространяющийся во круг него свет, животворное тепло. Я готов пойти по их следам.
Даже ветер меня не раздражает. Встречный так встречный, но зато он разогнал туман, в солнечном блеске весело плещет о нос байдарки небольшая волна. После гробовой тишины и блужданий во мраке это создает у меня почти радостное настроение! Я уже поймал второе, а может, и третье марафонское дыхание, гребу размеренно, хотя так тяжело поднимать «перышко». Но я убежден теперь, что цель близка, что доплыву до нее вовремя, что смеяться предстоит мне.
Мне кажется, что я узнаю контуры берега. Когда-то я плавал здесь на большой моторке префекта, того, что из Вплья-Конститусьон. Начинаю высматривать устье Рио Капитан — на этой протоке Параны де лас Пальмас лежит остров профессора, а именно там меня и ждут…
Узнаю живописную группу у старых ив. Это здесь! Вхожу в Рио Капитан. В такие минуты рождается чувство триумфа. Цель уже близка, а солнце еще не высоко, до полудня немало времени. С радостью обнаруживаю, что течение сейчас мне помогает. В Рио Капитан, как и в других небольших протоках дельты, течение меняет направление. Река течет то в одну, то в другую сторону. Это зависит от состояния воды в крупных протоках Параны. Я боялся, что именно на этом последнем этапе, на финише, мне придется преодолевать встречное течение. Но нет, оно несет меня, и несет быстро.
Плыву и плыву по узкой спокойной реке, а моего острова что-то не видно. Неужели я не помню, на каком расстоянии от устья он находится? С обеих сторон домики на сваях, перед каждым — причальный мостик. На один из них хозяева выносят урожай своих плантаций. Выстраивают корзины, полные налитых яблок. Подплываю, держась за поручень мостика, и задаю снизу беззаботный вопрос:
— Далеко ли еще до Туны?
Они перегнулись через балюстраду, смотрят на меня сверху:
— Тупы здесь нет. Не растет…
— Да я спрашиваю не про туну кактус! Далеко ли до острова Туна? До профессорского острова?
Они обмениваются удивленными взглядами, разводят руки:
— Туна? Здесь нет такого острова…
Смешные люди. Наверное, нездешние. Со снисходительной ноткой в голосе я отвечаю:
— Видно, что вы не исленьос[55]. На Рио Капитан каждый ребенок знает остров Туну!
— Может быть, там и знают, но ведь здесь не Рио Капитан. — И добавляют сочувственно: — Вы должны вернуться на Парану де лас Пальмас, а потом…
Они спорят, уточняя, сколько легуас отделяют устье их реки от устья Рио Капитан. Много…
Меня словно обухом по голове ударили. Я вдруг чувствую страшную слабость, безнадежную усталость. Ничего не поделаешь. Я проиграл.
— Возьмите на дорогу несколько яблок. Таких на вашей Рио Капитан, конечно, нет.
Я смотрю на склонившиеся ко мне лица. Нет, не издеваются. Искренние улыбки, естественные жесты. Я благодарен им не за яблоки, брошенные в байдарку. Яблоки я не тронул, не могу сейчас есть. Они лежат на дне, красивые, душистые, подаренные… на дорогу!
Поворачиваю байдарку. Гребу изо всех сил. Будем точными: из остатков сил. Теперь против течения.
Что еще могу я рассказать? На Паране де лас Пальмас много групп старых ив, похожих друг на друга. И сколько ответвляется от нее похожих друг на друга проток! Наконец я доплыл до той, что надо, — до Рио Капитан.
Знакомые места. Пристань — помост с надписью, сделанной крупными буквами: «Туна». Четыре старых платана. Красная крыша столь хорошо знакомого дома. Вокруг затененная веранда. И… никого нет, не вижу ни одной живой души.
С трудом хватаюсь за нижнюю часть помоста. Нелегко распрямить скрюченные пальцы. Хочу закричать, дать знать о себе, как полагается, — триумфальным сапукай! И не могу выдавить из себя ни звука.
Из дома высыпают люди. Бегут на мостик. Смотрю снизу: сколько же их там собралось? Может, мне снится? Вижу Вицека и префекта, столько знакомых и незнакомых лиц. На целую голову возвышается над всеми великан — профессор. Все говорят одновременно, смеются, кричат. Задаю не очень умный вопрос:
— Который час?..
Удивленные, они молчат. Но вот кто-то отвечает:
— Пять минут двенадцатого. Как у тебя это получилось?
Я улыбаюсь. Наверное, я счастлив. Еще держусь за столб, но смеющиеся лица друзей начинают уже расплываться. Голова пустая и все равно такая тяжелая опускается.
Словно бы с очень большого расстояния доносится голос профессора:
— Эй, люди! Держите байдарку! Не видите, что происходит?..
Не стыжусь признаться, что я тогда потерял сознание. Последнее усилие было слишком большим. Может быть, сверх моих сил. А друзья, зная о буре, о безумствующем последние дни суресте и догадываясь, что я был захвачен врасплох и стал пленником длительной непогоды, не надеялись, что я доплыву к условленному сроку. Поэтому они не поглядывали на часы, не ожидали меня на мостике, не выглядывали на реку. Хуже того, они не поставили в холодильник бутылок, о которых шла речь при заключении пари. Они объяснили мне все это потом. А пока уложили в постель. И когда через несколько часов, с пальцами, еще сведенными судорогой, я торжественно вышел на веранду, окружающую домик, то увидел картину, пусть, может быть, бесхитростную и простенькую, но навсегда оставшуюся у меня в благодарной памяти. На кустах и всевозможных колышках Викторио, тот самый Викторио, который несколько месяцев назад рисковал своей лучшей удочкой, предлагая мне выдержать в течение получаса атаку полчищ москитов, заботливо развесил мое снаряжение, вытащенное из байдарки, и сушил его. Обычный, совершенно естественный поступок настоящего исленьо — жителя островов в дельте. Это называется дружбой. Уверен, что точно так же поступили бы в подобной ситуации и другие «речные люди», живущие вдоль берегов Параны.
Я прошел на веслах в общей сумме две тысячи двести километров, познакомился с Большой Рекой. Узнал ее вблизи. В солнечные дни и в ненастные. Она нежила меня тропической недвижностью и вынуждала бороться за жизнь, когда налетал памперо. Да, я выиграл в конце концов неумное пари. Разумеется, был рад этому. Но если бы читатель спросил меня, что в моем путешествии было самым впечатляющим, самым памятным, самым ценным, я без колебания ответил бы: привезенное с собой сокровище.
Может быть, я неудачно рассказал о жизни Большой Реки, возможно, язык мой был нескладным и слишком убогим. Вот почему сейчас, на прощание, я хотел бы ясно сказать, объяснить, что это за сокровище. Пожалуй, это самое ценное, что человек способен добыть в своей жизни. Во время долгих скитаний по рекам Игуасу и Паране на их водах, островах и в прибрежной сельве я нашел и завоевал Дружбу.
Я не раз называл их «речными людьми». Говорю о рыбаках, охотниках, плотогонах, лоцманах, об экипажах судов и барок. Они принимали меня в свою компанию, среди них я никогда не чувствовал себя чужим. Я заслужил даже нечто такое, что можно было бы назвать почетным титулом и что я весьма ценю. Слухи по реке разносятся быстро, и нас далеко опережала весть о странной лодке-байдарке, о бихо Колорадо. Вначале в этих вестях-слухах меня называли просто «гринго». Иногда — «гринго локо», что заключало в себе сомнение в отношении моего здравого смысла. Позднее мои новые друзья уже говорили между собой: «гринго матеро». Это было выражением чувства общности, признания меня как гринго, пьющего мате, не сторонящегося местных обычаев.
И наконец, меня называли «гринго гаухо». Это было «высшее отличие». Когда о ком-нибудь говорят «гаухо», это означает уважение и почтение. А слово «гринго» теряло тогда свое значение, становилось просто дополняющим определением. Я был уже «свой».
Позднее я не раз встречал и в новых экспедициях продолжаю встречать друзей с Большой Реки.
Этому сокровищу — дружбе этих людей — я хотел бы посвятить эту книгу. Знаю, конечно, что немногие из них могли бы ее прочитать даже на испанском языке. И поэтому я закопчу ее так, чтобы и они с удовольствием восприняли, и читатель, который вместе со мной добрался до этих строк, тоже понял. Закончу кличем дружбы, кличем, которым тамила далеких водах, приветствуют друзей, старинным кличем индейцев гуарани — сапукай:
— Пиуу… иииу… пиийа… напаа…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Все меньше становится на земле нехоженых троп, необжитых или не затронутых цивилизацией уголков. По все же они еще есть, и есть еще особый разряд людей, которых манят к себе эти уцелевшие неизведанные островки. Путешественники, «первооткрыватели», преодолевают порой большие трудности, сопряженные с риском для жизни, вступают в единоборство со стихией. Этих людей зовет в дорогу жажда познания, любознательность. Книги путешественников совершенно особенные. Почти все они захватывающе интересны (какое путешествие проходит без забавных приключений или опасных злоключений?); написанные по дневниковым записям, они достоверны и оригинальны.
В серии книг о путешествиях «Жизнь Большой реки» занимает видное место. С польским писателем-путешественником Виктором Островским советский читатель встречается впервые.
Со школьных лет Виктор Островский увлекается спортом самых от важных — альпинизмом. В Польше, кроме Высоких Татр, альпинисту негде особенно «разгуляться». Зато здесь много рек и речушек. Уже в студенческую пору Виктор Островский исходил их все на байдарке, поставив рекорд по числу пройденных километров. В первую свою заокеанскую экспедицию в Центральные Анды на территории Аргентины он отправился, когда ему было двадцать восемь лет. Путешествие по Паране, которое он описывает в своей книге «Жизнь Большой Реки», он проделал в шестьдесят лет. то есть чере