У меня не было с собой темных очков, поблескивающие острия солнечных лучей-игл кололи глаза. Нет, ни с чем подобным я не сталкивался даже в иракской пустыне.
Неожиданно я споткнулся о какую-то колоду и упал. Ошарашенный, я лежал, тяжело дыша, словно вытащенная из воды рыба. Чувствовался запах падали. Я но сразу сообразил, что колода была вовсе не колодой, а дохлым кайманом. На ум пришли грустные мысли: «Наверное, он тоже сдох от жары. Так же и я сейчас подохну».
Дон Хуан ждал, сидя в тени деревьев. Без единого слова я растянулся рядом с ним и холодильником с пивом. Однако пан Ян, прежде чем напоить меня, стал лить пиво на платок и делать мне холодные компрессы. Потом принялся ворчать:
— Ну разве я не предупреждал вас, пан Островский? Не захотел гринго поверить старику! Хвалились этой своей Африкой, по ведь Парана есть Парана. Видите, как вас напекло? А настоящая жара будет только в январе — феврале. Причем там, в верховьях, куда вы собираетесь отправиться, еще хуже. Уверяю вас, в вашей «калоше» далеко не уплывешь!
У пана Яна, однако, было доброе сердце; видя мое полное поражение, он добавил успокаивающе:
— Разумеется, сегодня жара нешуточная. Ничего удивительного, что она вас одолела.
Ночью у меня была сильная лихорадка, я бредил. Было уже позднее утро, когда я вылез из постели, чтобы попросить пана Яна отправить по телефону телеграмму Винцентию. Ее безрадостное содержание («Не приезжай отменяется летом невозможно») заканчивалось утешающим добавлением: «Начнем осенью».
Пана Яна я нашел в мастерской. С сыном и дочерью он мудрил что-то над моей байдаркой. Рядом лежали рулон тонкого полотна и клубки шнурков.
— А, труп ожил! — вскричал он вместо приветствия и сразу же заботливо посоветовал: — Льняного масла, масла дай ому, Карольця, чтобы он намазал лицо. И помните, без темных очков нельзя появляться на солнце у реки!
Я изложил свою просьбу относительно телеграммы. Он махнул рукой и оборвал меня:
— Не нужно. Пусть приезжает. Поплывете! Слушайте и смотрите, что я придумал…
Ломал пан Ян голову, ломал и в конце концов пришел вот к чему: нужно как-то приспособиться к Большой Реке, сделать «калошу» способной к тропическим испытаниям. Тут же он взялся за дело. Как я уже упоминал, на байдарке можно плыть под парусом, в ногах сидящего спереди гребца имелось гнездо для небольшой мачты. Вторую мачточку пан Ян хитроумно установил сзади, сразу же за сиденьем второго гребца. К мачтам он прикрепил поперечины, соединенные натянутыми шнурами. Именно на этот каркас Карольця и шила сейчас полотняную крышу.
— Поплывете — просто загляденье. Под тентом. Под балдахином, как индийские магараджи. В тени и на сквознячке. С боков Карольця прикрепит занавески. Задергивать их будете то с одной стороны, то с другой: ведь низкое солнце тоже дает жизни. Но этим тентом можно пользоваться лишь в солнечные и безветренные дни, потому что, когда на Паране поднимется ветер, весь этот тент сорвет к чертям, а ваша, «калоша» моментально перевернется, вы даже пикнуть не успеете. А теперь смотрите: эту крышу, по-местному тольдо, можно быстренько сиять и сложить. Отвязать вот этот шнурок, потянуть за тот… Карольця, отмерь, сколько нужно, и бегом с этим полотном к швейной машине, принимайся за работу!
Простая вещь, а ведь мне эта идея не пришла в голову. Не будет преувеличением, если скажу, что тольдо конструкции дона Хуана спасло нашу экспедицию.
Телеграмму я отправил, по уже иного содержания: «Жду все готово».
Однако, прежде чем Вицек прибыл, дон Хуан настоял на опробовании своей конструкции. Мы отправились с байдаркой на расположенную неподалеку речку Химирай. Дои Хуан складывал тент, раскидывал его, усовершенствовал. В носовую часть «Трампа» под брезентовый чехол была засунута автомобильная камера, которую мы накачали до предела. Для второй камеры места уже не хватило, и поэтому ее, словно спасательный круг, пришлось привязать шпурами позади сиденья второго гребца. Этих воздушных емкостей было достаточно, чтобы удержать на плаву опрокинутую байдарку вместе со всем ее грузом. Мы попробовали перевернуться на реке Химирай. Результат был прекрасный. Этой идее дона Хуана я был обязан в будущем многим, очень многим.
Под конец сборов я раздобыл ампулы с противозмеиной сывороткой. Пришлось поучиться делать уколы и обрабатывать раны. Прилетел Вицек, привез термосы, набитые катушками цветной пленки. Все было готово, только с Ла Кахуэры нас не отпускали. Польское гостеприимство живет и в Мисьонесе — рождественские праздники мы должны были провести у Шиховских.
Сочельник. Трескучий мороз, тишина, все спит глубоким сном под снежным покровом. Семейный праздник…
Несколько иначе выглядело все это в Ла Кахуэре. В тот день столбик ртути в термометре поднялся до 38 градусов. Дон Хуан утешал, что в канун нового года там, на севере, будет еще жарче. Съехалась вся семья. Столы были расставлены под тропическими деревьями, в их кронах пронзительно звенели цикады. Роль елочки играл росший перед домом кипарис. Польская традиция и аргентинский обычай: под скатертью подстелено сено. Но «тишину новогодней ночи» молодежь чествовала настоящей канонадой: бенгальские огни, петарды, револьверные выстрелы.
Участники экспедиции на прощание получили подарок. Когда пан Ян узнал, что Вицек окончил морскую школу, что он был офицером торгового флота, то решил: мы должны иметь флажок Польского торгового флота. Его сшила Карольця по указаниям Винцентия. До исходного пункта нашего плавания, в район рек Сан Антонио и Игуасу, мы должны были еще проехать около пятисот километров — через всю провинцию Мисьонес, длинным языком вдающуюся между Бразилией и Парагваем. В последние часы пребывания в Ла Кахуэре решилась наконец проблема, которая угнетала меня с самого начала знакомства с Вицеком. Как я уже упоминал, он располагал ограниченным временем и собирался покинуть меня но истечении месяца. Где это должно было случиться, неизвестно. Однако пан Ян настолько зажегся стремлением помочь мне, что разрешил своему младшему сыну Лялё сопровождать меня до самого финиша. Было решено, что «смена экипажа» произойдет на верхней Паране, на острове Корпус Кристи, в двухстах пятидесяти километрах выше Посадаса. Лялё должен был ожидать нас там в течение срока, определенного с точностью до нескольких дней.
Парень, естественно, был рад такой перспективе, мать его радовалась гораздо меньше, а у меня камень с души свалился.
КОМПАДРЕ И ОХОТА НА ИГУАСУ
СЕЛЬВА ПРЕГРАЖДАЕТ ПОДСТУПЫ К РЕКЕ ИГУАСУ. — КОМПАДРЕ И ЕГО ЛЕСНОЕ РАНЧО. — ДОМАШНЯЯ ЗМЕЯ. — ОХОТНИЧЬИ СОБАКИ. — БРАЗИЛЬСКИЙ КАБОКЛО БОРТНОВСКИЙ. — У НОЧНОГО КОСТРА В СЕЛЬВЕ. — ОХОТА НА РЕКЕ
Помехи вначале всегда сулят хороший конец. Не огорчайся, Виктор!
Таково было отношение Винцентия к многочисленным неожиданным трудностям. И в самом деле, ситуация была невеселой.
Во-первых, мы не нашли реки Сан Антонио, так внушительно изображенной на картах и обещающей увлекательное путешествие через сельву к верховьям Игуасу. Этой реки фактически не существовало. Мы, правда, добрались до ее русла, которое представляло собой извилистый мрачный зеленый туннель в лесной чаще, но… воды там не было. Вместо реки мы увидели жалкий ручей, сочащийся среди подмытых корней, торчащих валунов и гниющих по валенных стволов. Человек, которого мы там встретили, объяснил лаконично: — Лето, засуха… Зимой, о, зимой тут большая река!
До зимы было далеко. А пока даже на байдарке по этому ручью плыть было нельзя. Мы вычеркнули из наших планов Рио Сан Антонио и решили двигаться через сельву к северу, до самого берега Игуасу. Но тут возникло другое препятствие: с юга, то есть с аргентинской стороны, девственный лес оказался непроходимым. Не говоря уже о какой-либо дороге, тут даже тропы не было прорублено! А расстояние, отделявшее нас от реки, составляло несколько десятков километров.
Пожалуйста, не удивляйтесь, что, рассказывая об этом районе, я употребляю слова «девственный лес» или местное название «сельва». В польском языке нет слова для точного обозначения той разновидности тропического леса, которая типична для южной Бразилии, юго-восточной части Парагвая и именно для Мисьопеса — бассейна верхней Параны и Игуасу. Я охотней всего использовал бы для описания его прозаическое слово «матрац», так как здешняя сельва[19] напоминает именно плотно набитый матрац. Необыкновенная путаница кустарников, крон деревьев, густой сети свисающих лиан и стремящихся к солнцу стволов образует препятствие, которое можно преодолеть лишь с помощью мачете, вырубая для себя дорогу буквально шаг за шагом. Даже в солнечный день свет не проникает в глубину леса, здесь царят вечный зеленый полумрак и влажная духота, насыщенная сладковатым запахом гнили и беспокоящим ароматом цветов-паразитов. Чащоба такая, что отжившие свой век лесные гиганты не валятся на землю, а продолжают стоять, поддерживаемые сплетением стволов и лиан, и так гниют, пока не превратятся в труху. Ветер не прорывается в глубь сельвы, разве что шумит в самых высоких кронах. Внизу же кладбищенская тишина.
ДОРОГИ В ПРОВИНЦИИ МПСЬОНЕС ЧАСТО ИДУТ ЧЕРЕЗ ПРОСЕКИ, ПРОРУБЛЕННЫЕ В ГУСТЫХ ЗАРОСЛЯХ БАМБУКА «ТАКУАРЕ»
Сельва по берегам Игуасу в описаниях выглядит красиво. Точно так же, как красив цветок орхидеи в витрине цветочного магазина. Одпако в действительности сельва — это враг, с которым человек ведет беспощадную войну, чтобы завоевать землю, здешнюю плодородную красную почву[20]. На юге и в центральной части штата Мисьонес люди одержали победу. Со сверхъестественным трудом они освоили этот зеленый матрац. Но на севере, вплоть до берегов Игуасу, рука человеческая не касалась сельвы. Еще в на чале нынешнего столетия власти Аргентинской республики решили сделать эту часть девственного леса заповедной. Декретом всякое заселение ее было запрещено. Сейчас эта территория называется национальным парком, но, кроме названия, ничто тут не напоминает парка. С доисторических времен и по сегодняшний день существует ла сельва вирген — «девственна