В действительности Бунин высоко ценил дружеские связи с Горьким и очень дорожил ими. «Еще раз и всем сердцем свидетельствую, – писал он Горькому 26 августа 1909 года, – что дороги Вы мне по многим причинам, что всегда очень трогает и радует меня расположение тех, кого я люблю…»; «жизнь своенравна, изменчива, но есть в человеческих отношениях минуты, которые не забываются, существуют сами по себе и после всяческих перемен. Мы в отношениях, во встречах с Вами чувствовали эти минуты, – то настоящее, чем люди живы, и что дает незабываемую радость. Обнимаю Вас всех и целую крепко – поцелуем верности, дружбы и благодарности, которые навсегда останутся во мне, и очень прошу верить правде этих плохо сказанных слов!» – замечал он в другом письме, 20 августа 1910 года. «Вы истинно одни из тех очень немногих, о которых думает душа моя, когда я пишу, и поддержкой которых она так дорожит», – повторял Бунин 15 марта 1915 года.
Недаром даже в воспоминаниях о Горьком, переполненных ядовитыми характеристиками, Бунин сказал и такое: «Лично ко мне он всегда выказывал большое расположение, внимание, даже нежность ‹…›. И расстались мы с ним по-дружески, – в Петербурге 1917 года, – расцеловались на прощание – навсегда, как оказалось».
Разница между Горьким и Буниным и впрямь разительная. Горький – художник, связавший свою судьбу с «левыми» политическими течениями, «буревестник революции». Бунин – человек сугубо аполитичный, «не от мира сего», как добродушно, но неодобрительно охарактеризовал его Горький (в письме от 6 октября 1901 года). У одного – художественный темперамент борца, новая тематика и невиданные дотоле в литературе герои, жажда успеха и стремление оставаться в фокусе общественной «моды», выплескивающаяся романтическая стихия, очеловечивание природы, предельная – иногда до безвкусицы – метафоризация; у другого – замкнутый самолюбивый характер с развитым чувством достоинства и дворянской гордости, классически строгая отточенность формы, сдержанность авторского отношения к героям, особый музыкальный стиль и чурание всяческой «моды». Эти два непохожих художника и человека были дружны в течение почти двух десятилетий, когда в литературе и искусстве происходили глубинные перемены.
В ту пору в цветении таланта находилась плеяда художников, по праву называемых гордостью отечественной культуры, – А. Блок, И. Бунин, Максим Горький, И. Анненский, Федор Сологуб, А. Куприн, Леонид Андреев, молодой В. Маяковский, А. Ахматова; живописцы И. Репин, В. Серов, Н. Рерих, В. Суриков, М. Нестеров; композиторы С. Рахманинов, А. Глазунов, А. Скрябин; оперные певцы Ф. Шаляпин, Л. Собинов и т. д. – и одновременно само искусство пережило потрясения, едва ли не самые крупные за все время существования реализма.
В начале века продолжали творчество классики реализма Л. Н. Толстой и А. П. Чехов; их заветы стремились продолжить «младшие» – В. Г. Короленко, В. Вересаев, И. Бунин, А. Куприн, Л. Андреев. Однако самый принцип «старого» реализма, как уже говорилось, подвергся энергичной критике из разных литературных лагерей, требовавших более активного, непосредственного вторжения в жизнь и воздействия на нее. Эту ревизию начал уже Лев Толстой, в последние годы своей жизни призывавший – после духовного перелома – к резкому усилению «учительного», проповеднического начала литературы. «Новые» писатели пошли в этом направлении значительно дальше.
Если Чехов считал, что «суд» (то есть художник) обязан ставить вопросы, а отвечать на них должны «присяжные» (читатели – письмо к А. С. Суворину от 27.X.1888), то писателям XX века это казалось уже недостаточным. «Как быть с рабочим и мужиком, – вопрошал Блок, – который вот сейчас, сию минуту неотложно спрашивает, как быть…» Горький прямо заявил, что «роскошное зеркало русской литературы почему-то не отразило вспышек народного гнева – ясных признаков его стремления к свободе», и обвинил литературу XIX века в том, что «она не искала героев, она любила рассказывать о людях сильных только в терпении, кротких, мягких, мечтающих о рае на небесах, безмолвно страдающих на земле». В письме к Чехову молодой Горький восклицал: «Настало время нужды в героическом!»
Много сделал для молодых сил в реалистическом русском искусстве той поры Горький. Он объединил вокруг книгоиздательского товарищества «Знание» и его сборников, замечал К. Федин, «сильный коллектив русских прозаиков, среди них были Бунин, Куприн. Опорой всего направления оставалась демократическая аудитория интеллигенции и передового городского пролетариата. Реалисты составляли ряды органического противника символизма как в области эстетики, так и политически».
Вскоре после их встречи в Ялте, приглашая Бунина участвовать в журнале легальных марксистов «Жизнь», Горький энергично восклицал: «Давайте работать в одном органе?! Давайте соберемся – вся молодежь – около этого журнала, тоже молодого, живого, смелого». «Милый мой друг – нам четверым (то есть Горькому, Куприну, Леониду Андрееву и Бунину. – О. М.), надо чаще встречаться друг с другом, право, надо!» – писал он Бунину в июле 1904 года. Это стремление Горького собрать воедино все здоровое в молодой литературе отвечало заветному желанию Бунина видеть литераторов «в единой корпорации».
В начале 1900-х годов Горький ценил выше всего у Бунина его поэзию. Получив сборник «Листопад», в котором ему посвящалась поэма, давшая название всей книге, он отвечал Бунину в феврале 1901 года: «Скорпионы прислали мне «Листопад», и я – со Скитальцем – проглотил его, как молоко. Хорошо! какое-то матовое серебро, мягкое и теплое, льется в грудь со страниц этой простой, изящной книги. Люблю я, человек мелочный, всегда что-то делающий, отдыхать душою на том красивом, в котором вложено вечное, хотя и нет в нем приятного мне возмущения жизнью, нет сегодняшнего дня, чем я, по преимуществу, живу и что меня помаленьку губит. Не скрою – мне хочется видеть в Ваших стихах больше таких звуков, как в «Витязе», да, но – всякому свое, а наибольшая тому честь, кто во всем весь».
Горький упоминает тут стихотворение Бунина «На распутье», столь поразившее Брюсова и несущее глубокий подтекст. В то время когда назревал общественный подъем, когда, по убеждению Горького, надо было засучив рукава работать «на злобу дня», «строить ковы врагам», он желал бунинскому «певучему перу» твердости, гражданских интонаций. Отмечая поэтические достоинства стихов, он недоволен общественной индифферентностью их творца. Отсюда иронические реплики в адрес Бунина и явные перекосы оценок, например, в письме Пятницкому: «Стихи – хорошие, вроде конфет от Флея или Абрикосова… Публика его читает, и есть такие болваны, которые говорят, что он – выше Андреева и Скитальца».
Фигура Бунина на грани века выглядит все-таки достаточно одиноко. Редкие для него попытки откликнуться на «злобу дня» малоудачны, отдают холодноватой риторикой. Само призвание художника временами воспринимается как служение «избранника» красоте (вспомним еще раз программный сонет «На высоте, на снеговой вершине…»). И некоторые прозаические произведения («Перевал», «Костер», «На Донце», «Осень», «Свидание» и т. д.) в равной мере эстетизируют одиночество, замкнутость переживаний. Это дает повод иным исследователям сблизить позиции Бунина в начале века с русским декадентством.
На деле у Бунина, можно сказать одного из основателей демократического литературного объединения «Среда», и идейно-творческие, и человеческие связи с группой «Знание» были куда крепче, чем с символистами. Русский декаданс целиком и полностью был порожден капиталистическим городом; Бунин накрепко привязан к старой деревне и города вообще не касался, как феномена, ему незнакомого и чуждого. Символизм коренился в «московском Сити», то есть поддерживался, а подчас и прямо финансировался толстосумами из «третьего сословия»; в бунинской генеалогии важное место занимает начало противоположное, дворянско-патриархальное. Наконец, русские символисты, порывавшие с заветами «старой» литературы, стремились радикально обновить искусство; Бунин столь явно был связан с литературой XIX века, что казался многим даже чересчур архаичным.
Как видно, существовали объективные предпосылки к тому, что Бунин сделался одним из ведущих авторов издательства «Знание». В 1902 году здесь выходит первый том его «Рассказов», а затем – несколько книг стихов, составивших вместе с прозой пятитомное собрание бунинских произведений. Правда, руководивший издательством Горький видит в эту пору в Бунине скорее «попутчика», чем союзника. Это вызывает у него резко критические реплики в письмах к тому же К. П. Пятницкому (с которым он был наиболее откровенен как с соредактором): «Иван Бунин предлагает издать его рассказы у «Знания»… С точки зрения литературной – он художник, и не малый – несравненно выше Евгения Николаева (речь идет о Е. Н. Чирикове. – О. М.), хотя у Евгения есть лицо, а у Бунина – туман на этом месте». И тому же адресату: «Да, вот что: мне стало известно, что Бунин снова явится в компании «Скорпионов», коя затевает еще альманах. Скажу по совести – это меня отнюдь не радует. Я все думаю – следует ли «Знанию» ставить свою марку на произведениях индифферентных людей? Хорошо пахнут «Антоновские яблоки» – да! – но – они пахнут отнюдь не демократично, – не правда ли?» (письма от октября и ноября 1901 года).
Бесспорно, бунинские произведения сильно отличаются от агитационной лирики или злободневных очерков знаниенцев. Однако именно в эти годы, когда Бунин был близок к Горькому, появляются вообще-то редкостные для него вольнолюбивые стихи («Джордано Бруно», «Пустошь»). Ощущение близких перемен пронизывает рассказ 1903 года «Сны»: в вагоне третьего класса рассказчик слышит разговор мужиков о чудесном видении старичка священника, к которому – в ответ на его жалобу: «Дюже везде горя много, и ужли тому никакой перемены не будет?» – ночью в церкви являются три кочета – красный, белый, черный, а очутившийся подле него таинственный монашек вещает «ба-альшие дела». О каких «делах» идет речь, автор сказать не может, так как его замечает рыжий мужик со «злыми» глазами: «Не господское это дело – мужицкие побаски слушать». Но прозрачен аллегорический смысл рассказа с призраком «красного петуха», который скоро загуляет по господским усадьбам. Рассказ «Сны», опубликованный в первом сборнике «Знания» за 1903 год, является одним из примеров того, что в 1900-е годы Бунин был близок демократическому крылу литературы.