Наконец:
«Расстреливать приходится так много, что иногда в мертвецкую привозят еще живого. Недавно сторож так испугался, увидя, что труп зашевелился, что позвонил в чека. И мгновенно оттуда явились палачи и добили несчастного».
Бунин живет надеждами и слухами, которые переполняют город. Он верит и не верит в возможность победы белых, их возвращения. Но ждет, даже жаждет его.
Между тем для Добровольческой армии, воевавшей дотоле с переменным успехом, в августе 1919 года наступил своего рода звездный час. После контрудара Кутепова по красным соединениям генерала Селивачева под Харьковом и разгрома Май-Маевским воронежской группы Красной Армии весь Южный фронт пришел в движение. Рейд в глубокий тыл казаков Мамонтова довершил резкую перемену обстановки. Началось широкое, на тысячеверстном фронте наступление Добровольческой армии.
В направлении Одессы двигался 3-й (отдельный) корпус генерала Шиллинга. «Овладев в начале августа, при деятельной помощи возрождающегося Черноморского флота, Херсоном и Николаевом, – писал впоследствии главнокомандующий Добровольческой армией А. И. Деникин, – корпус продолжал движение на Вознесенск и Раздельную. 12-я советская армия, стоявшая на фронте Киев – Одесса – Херсон, была отвлечена к востоку, в Одессе царила паника. В ночь на 10-е наша эскадра ‹…› совместно с судами английского флота появилась внезапно у Сухого Лимана и высадила десант, который, соединившись с восставшими одесскими офицерскими организациями, при могучей поддержке судовой артиллерии, захватил город, прервав эвакуацию его» («Очерки русской смуты»).
Казалось, история двинулась вспять.
Двадцать четвертого августа 1919 года Вера Николаевна записала:
«Сегодня утром я проснулась от пушечной пальбы. Было 6 часов утра. Ян уже не спал, мы мигом оделись. Когда пальба прекратилась, Ян исчез. Он был в соборе, и при нем вынесли из алтаря Георгиевское знамя.
Я вышла на базар. Цены на все очень поднялись. Потом мы с Яном встречали на Херсонской въезжавшие автомобили с добровольцами: масса цветов, единодушное ура, многие плакали. Лица у добровольцев утомленные, но хорошие».
Встречая белых, Бунин, однако, не был убежден в прочности нового режима. Слишком часто в Одессе менялась власть. И потому у них с женой мнение единодушное: «Мы решили уехать из Одессы, при первой возможности, но куда – не знаем. ‹…› Жутко пускаться теперь куда-то, но нельзя же вторую зиму проводить в этом милом городе».
Белая власть начинает разыскивать большевиков, арестовывает работников ЧК, среди которых оказывается немало евреев. Бунины, которых никак уже не заподозришь в антисемитизме и которые близко дружили долгие годы с Цетлиными, Фондаминскими, Алдановым, Бахрахом (его укрывали позже от немцев в Грассе), настолько настроены против красных, что, кажется, проникаются антиеврейскими настроениями.
«Вчера, – записывает Вера Николаевна, – вели в бывшую чрезвычайку женщину, брюнетку, хромую, которая всегда ходила в матроске – «товарищ Лиза». Она кричала толпе, что 700 человек она сама расстреляла и еще расстреляет 1000. Толпа чуть не растерзала ее. При Яне провели ту хорошенькую еврейку, которую мы видели на бульваре в тот день, когда Ян совершенно пришел в уныние, увидя на ее руке повязку с буквами ЧК».
«Товарищу Лизе», которая выкалывала глаза перед расстрелом, лет 14–16».
«В газетах пишут, что арестован Северный…»
Накал взаимной ярости и ожесточения уже достиг той степени, какая только и возможна единственно в Гражданской войне. Близкий знакомый Буниных осматривает здание одесского ЧК, комнаты допросов, двор, подвалы: «Темницы Венеции кажутся пустяками». Вера Николаевна в это время на площади, перед зданием, где волнуется парод: «Настроены антисемитски. Одна старушка очень плакала. Я спросила, о чем? – «Племянника убили, гимназиста 7-го класса». Не надо было добавлять, кто верховодил в ЧК.
У Буниных в гостях присяжный поверенный, офицер, потерявший ногу. «Он просидел 4 дня в харьковск‹ой› чрезвычайке. Очень накален против евреев. Рассказывал, как при нем снимали допросы, после чего расстреливали в комнате рядом «сухими выстрелами». Раз ‹…› с ним сидел молоденький студент, только что кончивший гимназию, и горько плакал. Его вызвали на допрос в соседнюю комнату, обратно принесли с отрезанным ухом, языком, с вырезанными погонами на плечах – и все только за то, что его брат доброволец. Как осуждать, если брат его до конца дней своих не будет выносить слова «еврей». Конечно, это дурно, но понятно» и т. д.
На смену красному террору приходит белый террор. Тем не менее Вера Николаевна стремится доказать самой себе, что контрразведка добровольцев не способна на какие-либо зверства. И даже слухи об уничтожении евреев, расстрелах и издевательствах – ложные. Посетив свою одесскую знакомую Розенталь и наслушавшись от нее о разных ужасах, творимых белыми, она с великолепной наивностью записывает: «Вероятно, работают под добровольцев большевики». Вера Николаевна даже выделяет эту фразу курсивом, чтобы подчеркнуть собственное неверие в возможность жестокостей деникинцев.
В эти дни Бунин участвует во всех официальных торжествах по случаю взятия белыми Одессы. Он присутствует в соборе на панихиде по «боляринам» Корнилове и Алексееве и на молебне, где провозглашались многие лета «Верховному Правителю Державы Российской», «благоверному болярину Александру» (то есть А. В. Колчаку. – О. М.). Затем он – на параде добровольцев, где знакомится с генералом Н. Н. Шиллингом. Домой приходит взволнованный. «Ян говорит, что приятно видеть такой порядок. Все время играли Преображенский марш. Я никогда не думала, – добавляет Вера Николаевна, – что Ян может находиться в таком патриотическом настроении. Он весь горит».
К Бунину является с визитом глава правомонархической партии Союз русского народа В. М. Пуришкевич. В день основания Добровольческой армии Бунин знакомится с Деникиным: «…очень изящный человек с голым черепом, легко и свободно ходит. Улыбка удивительно хорошая. Прост в обращении». 21 сентября и 3 октября 1919 года Бунин, при большом стечении интеллигенции, читал антиреволюционную лекцию «Великий дурман»:
«Мы не с октября, а с самого марта семнадцатого года пребываем в этом мраке, этом дурмане, дурмане диком, злом и, как всякий дурман, прежде всего переполненном нелепостями, на сей раз нелепостями чудовищными. И дурман этот длится, и человек, более или менее не поддавшийся ему, поминутно с ужасом и с изумлением протирает глаза». Когда Бунин закончил чтение, все встали и, стоя, долго хлопали ему. Академик Н. П. Кондаков со слезами на глазах сказал Вере Николаевне: «Иван Алексеевич – выше всех писателей, сударыня, это такая смелость, это такая правда! Это замечательно! Это исторический день!»
Можно даже сказать, что в определенной степени Бунин делается неким ориентиром белого движения. Его выступления, статьи, стихи не просто открыто отвергают большевизм; в них попытка обнажить его корни, происхождение, самую суть. И даже в тех случаях, когда они прямо не направлены против революции, все равно несут внутри себя эту тенденцию. Еще в номере 1 за 1919 год в ростовской газете «Приазовский край» было напечатано стихотворение «Михаил»:
Архангел в сияющих латах
И с красным мечом из огня
Стоял на клубах синеватых
И дивно глядел на меня.
Порой в алтаре он скрывался,
Светился на двери косой –
И снова народу являлся,
Большой, по колена босой.
Ребенок, я думал о Боге,
А видел лишь кудри до плеч,
Да крупные бурые ноги,
Да римские латы и меч…
Дух гнева, возмездия, кары!
Я помню тебя, Михаил,
И храм этот темный и старый,
Где ты мое сердце пленил!
Архангел Михаил – вождь воинства ангелов в войне с драконом – надо ли говорить, как злободневно звучали в ту пору эти строки?
Добровольческая армия основывает в Одессе газету. Бунин сначала входит в редакцию «Южного слова», а с 21 октября становится ее соредактором (вместе с академиком Н. П. Кондаковым). В числе сотрудников – А. А. Кипен, И. С. Шмелев, К. А. Тренев, С. Н. Сергеев-Ценский, А. М. Федоров. Вера Николаевна записывает: «Впервые Ян на службе. Ему нравится, что он ездит на машине с национальным флагом. За ним приезжает доброволец, очень милый с калмыцким лицом офицер. И к каждому слову: «Есть, Ваше Превосходительство». Все эти дни Ян оживлен, возбужден и деятелен. То бездействие, в котором он пребывал летом при большевиках, было, несомненно, очень вредно и для его нерв‹ов› и для его души. Ведь минутами я боялась за его психическое состояние. Не знаю, чем бы все кончилось, если бы нас не освободили добровольцы. Редко, кто страдал, как он».
Но немало страданий еще впереди. После бурного, но непродолжительного успеха вооруженные силы юга России начинают терпеть одно поражение за другим. В октябре – декабре 1919 года главные силы Добровольческой армии, наступавшей на Москву, были разбиты в серии сражений и неудержимо покатились на юг. С этого момента белое движение стремительно пошло на убыль. В январе 1920 года 14-я армия красных под командованием И. П. Уборевича начала наступление в направлении Кривого Рога – Одессы.
Бунины гадали, куда уезжать. 7 (20) декабря они получили визы сразу в Варну и в Константинополь.
По мере приближения красных паника нарастала. Места на корабле брали нарасхват, носильщики зарабатывали бешеные деньги. «Фронта почти не существует, – записывает Вера Николаевна 13 (26) декабря, – это не отступление, а бегство. Офицеры возмущены на командный состав, что он не заставил буржуазию их одеть, что им не платят жалованья и что их семьи должны голодать».
Двадцать пятого декабря Бунины проводили в Болгарию своих друзей – художника Нилуса и писателя Федорова. Получили визы во Францию. «Я снова твердо держусь за парижскую ориентацию, – отмечает в дневнике Вера Николаевна. – Может быть, это легкомысленно, но внутренний голос мне говорит, что нужно ехать именно туда. Балканы пугают меня. Будет теснота, бестолочь, претензии, а это хуже голода и холода. Да и болезней не оберешься».