лев – «Богомолье» (1931) и «Лето Господне» (1933–1948), Б. К. Зайцев – тетралогию «Путешествие Глеба» (1934–1936).
Однако бунинский роман и входит в этот список, и значительно отличается от перечисленных в нем произведений. Автобиографическая основа «Жизни Арсеньева» несомненна. Только мысленно, только в творческом сне мог вернуться Бунин к родным берегам. Он пытается «одушевить в слове прошлое». Но перед нами не собственно воспоминания, а художественное произведение, в котором давние события и факты преобразованы, переосмыслены. Как метко сказал один из рецензентов «Жизни Арсеньева», это «вымышленная автобиография», «автобиография третьего лица». Эту двойственность романа нужно постоянно иметь в виду.
Верно, что в «Жизни Арсеньева» запечатлены факты биографии самого Бунина. Многие имена и фамилии в романе условны, прозрачны его прототипы. Хутор Бутырки Елецкого уезда, где среди «моря хлебов, трав, цветов», «в вечной тишине» протекало детство Бунина, назван в «Жизни Арсеньева» Каменка; отец Алексей Николаевич – Александр Сергеевич Арсеньев (тень Пушкина и тут промелькнула); бабушкино имение Озерки – Батурино; брат Юлий, ставший народовольцем и арестованный по доносу соседа, – Георгий (то есть Юрий, самое близкое по созвучию имя); другой, бережливый и работящий Евгений – Николай; домашний учитель Ромашков, неуживчивый, одаренный и нелепый странник – Баскаков; неласковый мещанин Бякин, «на хлеба» к которому попал Ваня Бунин в Ельце, – Ростовцев; купец и поэт-самоучка Назаров – Балавин и т. д. и т. п.
Все это, на поверхностный взгляд, без изменений перешло из памяти писателя на страницы романа. И конечно, любовь. И кажется, самым первым подступом к «Жизни Арсеньева» являются полудетские записи об отроческом чувстве, сделанные – страшно сказать! – в 1885 году:
«Что меня ждет?» – задавал я себе вопрос. Еще осенью я словно ждал чего-то, кровь бродила во мне и сердце ныло так сладко и даже по временам я плакал, сам не зная от чего; но сквозь слезы и грусть, навеянные красотою природы или стихами, во мне закипало радостное, светлое чувство молодости, как молодая травка весенней порой. Непременно я полюблю, думал я. В деревне есть, говорят, какая-то гувернантка! Удивительно, отчего меня к ней влечет? Может, оттого, что про нее много рассказывала сестра…»
И дальше:
«За ужином я сидел рядом с ней, пошли домой мы с ней под руку. Уж я влюбился окончательно. Расстались мы только сейчас уже друзьями. И теперь я вот сижу и пишу эти строки. Все спит… но мне и в ум сон нейдет. «Люблю, люблю», – шепчут мои губы».
«Анхен из Ревеля» – всего лишь эпизод в романе, как и ее прототип, Эмилия Фехнер, – эпизод в бунинской жизни. Но вот через пятьдесят три года, уже увенчанный нобелевскими лаврами, Бунин приезжает в Таллин, где на литературном вечере, в толпе поклонников, встречает Фехнер. И оказалось, что она «на протяжении многих лет жадно ловила каждую весточку о Бунине» и хранила бережно «старые пожелтевшие фотографии юноши Бунина, его письма и записочки, альбом со стихотворениями влюбленного поэта». Журналисту, бравшему у нее интервью, Фехнер сказала: «Бунин был моей первой и последней любовью». А сам Бунин? Помнил Эмилию до последних дней своей жизни. «Вспоминал он Эмилию и их неожиданную встречу, – рассказывала Вера Николаевна, – и незадолго до смерти».
Без такой исключительной по силе и чистоте страсти, которой был наделен Бунин, не мог бы появиться Алексей Арсеньев и сам роман. Если полудетская платоническая страсть оставила в памяти писателя такую огненную борозду, что можно сказать о мучительном романе с Варварой Пащенко, который вызвал к жизни рассказ «В ночном море» и во многом отразился в образе Лики из «Жизни Арсеньева». Об исключительной глубине этого чувства свидетельствуют многочисленные письма Бунина к самой Пащенко и к любимому старшему брату Юлию Алексеевичу.
Вот еще некоторые фрагменты:
Бунин – Пащенко, 8 марта 1891 года, около 12 часов ночи: «Варюша! Хорошая моя! Это для тебя не новость – но это слово, ей-Богу, рвется у меня наружу. Если бы ты была сейчас со мною! Какими бы горячими и нежными ласками я доказал бы тебе это! Я бы стоял перед тобою на коленях, целовал бы до боли твои ножки, я бы прижал тебя всю-всю к себе… я бы не знаю, что бы сделал. Не думай только, мамочка, ангел мой, что во мне говорит только страсть: нет, ты друг, ты мой бесценный, милый, близкий человек!..»
Девятого марта, вечером поздно: «Если же ты уйдешь, у меня потухнет даже все; тогда уж совсем темная, будничная жизнь».
Девятого апреля: «Драгоценная моя, деточка моя, голубеночек! Вся душа переполнена безграничной нежностью к тебе, весь живу тобою. Варенька! Как томишься в такие минуты! Можно разве написать? Нет, я хочу сейчас стать перед тобою на колени, чтобы ты сама видела все, – чтобы даже в глазах светилась вся моя нежность и преданность тебе… неужели тебе покажутся эти слова скучным повторением? Ради Христа люби меня, я хочу, чтобы в тебе даже от моей заочной ласки проснулось сердце! Господи! ну, да не могу я сказать всего. Право, кажется, что хорошего есть у меня в сердце и все твое, – все оживляется только от тебя» и т. д.
Все было на нервах, срывах, переходах от надежды к отчаянию. 4 ноября 1894 года Пащенко покинула Полтаву, где они тогда жили с Буниным, оставив лаконичную записку: «Уезжаю, Ваня, не поминай меня лихом». В следующем году, напомню, она вышла замуж за знакомого Бунина А. Н. Бибикова. Когда Бунин узнал об этом, ему, по словам его сестры Марии Алексеевны, стало дурно – «его водой брызгали». «Ему хочется уехать к тебе, – сообщила Мария Алексеевна Ю. А. Бунину. – Но мы боимся его одного пускать. Да он и сам мне говорил, что я один не поеду, я за себя не ручаюсь».
Свет любви к Пащенко был для Бунина главной, все затмевающей звездой; это подтверждается и признанием, единственным в его биографии: «…мое чувство к тебе было и есть жизнью для меня». Преображенные преломления этого чувства в творчестве были многообразны и неожиданны, вплоть до трагических переживаний героя «Митиной любви».
Разумеется, наивно видеть в Лике потрет Пащенко, но автобиографическая основа бунинского романа и страниц, посвященных любви Алексея Арсеньева, была столь несомненна для близких Бунина, что он незадолго до своей кончины полушутя сказал одному журналисту: «Вот я скоро умру ‹…› и вы увидите: Вера Николаевна напишет заново «Жизнь Арсеньева».
В самом деле, в своей книге «Жизнь Бунина» Вера Николаевна не раз подчеркивает ошибочность взгляда на роман как на автобиографическое произведение: «Особенно изменена книга пятая в «Жизни Арсеньева». ‹…› Героиня романа Лика – тоже не В. В. Пащенко, как по внешности, так и по душевным качествам». И дальше: «Для меня ясно, что Лика – не Варвара Владимировна. ‹…› Только в самом начале Лика – девица Пащенко, но и то внешность ее приукрашена, преувеличен рост. ‹…› Он сделал Лику женственней, человечней…»[21] Так самый близкий и верный друг Бунина – его жена спорила не только с упрощенным толкованием «Жизни Арсеньева», но и с самим бунинским чувством. В частности, она сообщала А. К. Бабореко: «Иван Алексеевич написал, что Лика вся выдумана. ‹…› Кроме того много сцен взято из времени его женитьбы на Цакни, когда он жил в Одессе, и внешность Лики более похожа на внешность Цакни, чем на внешность Пащенко. Я обеих знала».
Уже говорилось, какие сложные чувства испытывал Бунин к своей первой жене Анне Николаевне. Казалось бы, что могло быть общего с Буниным у нее, красавицы греческого типа, любительницы шумных компаний, музыкальных вечеров, на которых бывала «вся» артистическая Одесса. Но вечно неразгаданной остается загадка любви. И страстное чувство к Цакни он пронес через всю жизнь.
Да, Лика в «Жизни Арсеньева», безусловно, собирательный образ.
Вера Николаевна писала 30 января 1959 года Н. П. Смирнову: «Очень меня радует, что Вы поняли, что Лика имеет отдаленное сходство с В. В. Пащенко. Она только в начале романа. В Лике, конечно, черты всех женщин, которыми Иван Алексеевич увлекался и которых любил. Мне кажется, что Иван Алексеевич не вел тех разговоров с В[арварой] В[ладимировной], какие вел Алеша Арсеньев с Ликой. Эти разговоры были с другой женщиной».
Кто же была эта другая женщина? Можно с достаточной уверенностью сказать, что речь идет о Галине Кузнецовой.
С ней, быть может, как ни с кем ранее, делится стареющий Бунин секретами искусства, тайнами мастерства, раскрывается в прошлом, являя себя и в силе и в слабости. Она – его собеседница, ученица в писательстве и еще – Муза. Переписчица и чтица «Жизни Арсеньева», едва ли не опережающая Веру Николаевну. Она в некотором роде и «соавтор» романа.
«Счастлива и тем, – вспоминала Г. Кузнецова впоследствии, – что каждая глава его романа – несомненно лучшего из всего, что он написал, – была предварительно как бы пережита нами обоими в долгих беседах».
Или:
«…я слишком много сил отдаю роману И[вана] А[лексеевича], о котором мы говорим чуть не ежедневно, обсуждая каждую главку, а иногда и некоторые слова и фразы. Иногда он диктует мне, тут же меняем, по обсуждению, то или иное слово. Сейчас он дошел до самого, по его словам, трудного – до юности героя, на которой он предполагал окончить вторую книгу».
В счастливом, мучительном и, наконец, трагическом романе Бунина с Галиной Кузнецовой – это как бы полуденная пора. И можно сказать, создание центральных глав «Жизни Арсеньева» приходится на пик их чувства, мощным творческим всплеском отразившегося в литературной судьбе Бунина.
Познакомившись с Буниным летом 1926 года, Кузнецова вскоре оставила своего мужа – бывшего офицера и парижского таксиста Петрова и оказалась затем среди «подопечных» Бунина, молодых литераторов Н. Рощина и появившегося позднее Л. Зурова. Особенно зоркая, когда дело касалось вещей потаенных, интимных, Ирина Одоевцева рассказывала в письме к тому же Н. П. Смирнову от 30 сентября 1969 года: «Петров очень любил Галину и был примерным мужем, всячески стараясь ей угодить и доставить удовольствие. Но она совершенно перестала считаться с ним, каждый вечер возвращалась все позже и позже. Однажды она вернулась в три часа ночи, и тут между ними произошло решительное объяснение. Петров потребовал, чтобы Галина выбрала его или Бунина. Галина, не задумываясь, крикнула: