— При всем моем уважении, мэм, другие студенты видели, как второкурсник несколько раз пытался меня ударить, но у него ничего не вышло. Они так же видели, что я постоянно уворачивалась. Я его и пальцем не тронула. И до последнего, то, что уже видели Вы, он и меня пальцем не тронул.
Приятным сюрпризом для меня оказывается то, что офицер начинает сомневаться. Все, что я сказала, не соответствует тому, что она видела. Я решаю поднажать.
— А разве может называться дракой то, если я к нему ни разу не прикоснулась?
Она изучает моё лицо, и за её раздражением прячется нечто маленькое, некий намек на восхищение. Каким-то образом, мне удалось произвести на нее впечатление.
— Давай твой секретарь декана будет решать, что с тобой делать, — наконец отвечает она, хотя её голос уже звучит не столь сурово, как секунду назад. — Её зовут мисс Уайтекер, и она в Олботт холле. Скажи, что тебе пришлось защищаться, кадет, но если все последующие дни станут такими же, как этот, тогда Дрейк просто отошлет тебя обратно в среднюю школу. Я слежу за тобой. Поняла?
Я бормочу в ответ, дескать, поняла и направляюсь в здание деканата. Когда я бросаю взгляд через плечо, офицер по-прежнему стоит на месте, и смотрит, как я иду. Она отвечает на звонок в своем наушнике, и я гадаю, не обо мне ли речь.
Несмотря на все мольбы, я все-таки заработала занесение в рапорт. Я с несчастным видом гляжу на позолоченный листок бумаге, потому как сижу на заднем ряду на своем последнем послеполуденном занятие (История Республики 2080–2100), надеясь, что студенты сидящие от меня всего через несколько сидений ничего не заметят. Схлопотать рапорт в первый же свой день в Дрейке. Исходя из моих исследований правил университета, если студент получает больше пяти выговоров в год, она будет отстранена — неплохой способ сообщить, что она временно отстраняется в течение следующего года и потребовать, чтобы она посетила ряд дисциплинарных занятий в тренировочном лагере для новобранцев. Если и после этого студентка заработает больше пяти выговоров с занесением в рапорт, то будет исключена. По-видимому, я уже дала себе фору для временного отстранения. Метиас не обрадуется, услышав об этом — хотя, не думаю, мне чем-то это грозит с его стороны. Он ведь сам хотел, чтобы я постояла за себя, не так ли? Я не сделала ничего плохого. Я только защищалась. Тем не менее, все же от этих всех мучениц и переживаний по этому поводу у меня сводит желудок… Я думала, что вела себя довольно мудро, что то, что я сделала, произведет должное впечатление на моих старост, что это поможет мне завоевать уважение своего класса и я смогу скорее и беспрепятственно стать офицером. О чем я думала? Зачем Республике повышать в звание солдатов-смутьянов в офицеры? В данном случае, мне еще повезет, если я продержусь здесь первый год, не заработав ни одного отстранения, а я уверена, что еще не раз столкнусь с этим парнем. И что мне делать в следующий раз?
— Эй, — раздается шепот позади меня. — Малышка.
Я оборачиваюсь. Это оказывается девушка с двумя косами, стянутыми на затылке.
— Привет, — шепчу я.
— Я видела, что ты творила, там, на плацу. — Она улыбается. — Классно проделано. Я и не думала, что какая-та двенадцатилетка сможет справиться вот так запросто с таким, как Патрик Стенсон.
Её слова, несмотря на рапорт, немного поднимают мне настроение, и я сажусь еще прямее и улыбаюсь в ответ.
— Спасибо, — отвечаю я. — Однако, не думаю, что Дрейку хочется повторения моих выкрутасов.
— Шутишь что ли?! — Девушка смеется и пихает локтем свою подругу. — Ты слышала, это было объявлено в классной комнате, верно?
Её подруга кивает.
— О чем это вы болтаете? — спрашиваю.
— Ходят слухи, что твое имя было добавлено к классу 231 по Промежуточной обороне. Кое-кто видел в своих обновленных списках посещаемости на своих курсовых планшетах. — Она выжидает в течение секунды, чтобы посмотреть на мою реакцию, но когда я просто продолжаю тупо смотреть на неё, она вздыхает и рисует в воздухе рукой круг. — Промежуточная оборона. Ты ведь знаешь, что этот курс только второкурсников?
Я моргаю. Только для второкурсников. Молодой офицер, которая послала меня к секретарю декана, замолвила за меня словечко? Неужели она разглядела что-то во мне, что-то, что я пыталась выставить напоказ? Я вспоминаю тот намек на восхищение на её лице, её нерешительность, перед тем, как в конце концов, отчитать меня. Может быть, в итоге, мои действия были хорошей идеей. Я улыбаюсь в темноте класса.
— Спасибо, что предупредили, — благодарно говорю я девушке. — В противном случае, уверена, что пошла бы завтра не на ту лекцию.
Занятие окончено — профессор нас отпускает, и все друзья девушки встают и идут на выход. Девушка смотрит на меня и пожимает плечами.
— Без проблем, — говорит она с улыбкой. Прежде, чем я успеваю ответить, она быстро говорит: — Пока!
И выскакивает за дверь, чтобы присоединиться к своим. Я секунду смотрю, как она удаляется.
Моя радость тут же испаряется. Я благодарна ей за мгновение дружелюбия, но мгновение, это еще не дружба… и перекинув через плечо сумку, я плетусь в коридор, сознавая, что, наверное, мне этого никогда не изменить. Мне двенадцать. Остальным моим одноклассникам, как минимум, шестнадцать. Неважно насколько кто-то из них будет хорошо относиться ко мне, кому захочется водится с двенадцатилеткой? Что у меня с ними общего? Я признаюсь себе, что ничего, и выхожу на полуденное солнце. И когда все сказано и сделано, я понимаю, что ближайшие четыре года меня ждет одиночество.
Срабатывает мой защитный инстинкт. Я должна перескочить через год обучения. Я должна все их перескочить, если смогу. Чем быстрее, тем лучше, и тогда я смогу убраться отсюда. Я смогу уехать и наконец, обрести настоящих друзей. Хотя я и стараюсь отделаться от этой мысли, понимая, что эта затея бессмысленна, что все это нелогично, я не могу избавиться от ощущения какой-то странной уверенности в этом. Если я начну заново… если я сделаю еще одну попытку в новой школе или окружающей меня среде, с новыми людьми…
Я пускаюсь бежать. Я бегу до тех пор, пока мои ноги еще способны лететь над землей и не начинаю отчаянно задыхаться. Я бегу через весь кампус, пока не добираюсь до его конца, где других студентов забирают и высаживают.
Я просто хочу попасть домой.
— Итак, — говорит мне Метиас этим же днем, уже поздно вечером, когда я сижу откинувшись на диване в нашей гостиной и смотрю старый мультик. Он протягивает мне кружку с горячим шоколадом. — Хочешь поговорить о рапорте?
Я отвечаю не сразу, но беру кружку обеими руками и наслаждаюсь богатым ароматом шоколада. Мой брат отлично меня знает. Я понимаю, что это другой шоколад, отличный от того, что был в прошлый раз — не порошковый, а настоящий растопленный в теплом молоке. На поверхности плавают зефирки. Прямо, как я люблю. Будто Метиас почувствовал мое душевное состояние и прежде чем забрать меня, остановился по дороге, чтобы купить это. А может он видел, как трудно мне дается слишком большое количество тяжелых первых дней в новой школе.
Мы какое-то время сидим молча и маленькими глоточкам пьем наши напитки.
— Сказали, что я дралась, — наконец пробалтываюсь я. — Но я ничего подобного не делала. Я даже не тронула того парня. — Метиас приподнимает бровь, глядя на меня, но не спорит, и я начинаю нести нечто бессвязное. — А потом мисс Уайтекер — это моя деканская секретарша — она сказала, что я не очень уважаю начальство и что я слишком много возражаю. А потом они назначили мне проходить Промежуточную оборону, вместо Предварительной. Ну как? Это хорошо, ведь так? Но они также составили на меня рапорт.
Метиас неодобрительно прищелкивает языком.
— Джун. что я тебе говорил по поводу твоего препирательства с учителями?
— Она мне не учительница. Она деканская секретарша.
— Неважно. Я помню, что говорил тебе, суметь постоять за себя, но это не значит, что мне хочется, чтобы ты затевала ссоры или нарочно бы ввязывалась в неприятности. Малыш, звучит так, будто ты заслужила тот рапорт.
Я смотрю на него, раздраженная тем, что он не принимает мою сторону.
— Я не знаю, то ли они пытаются наказать меня, то ли похвалить.
Метиас, опираясь на руку, привалился к спинке дивана, и, если я что-то понимаю в этой жизни, то клянусь, что видела, как он одновременно улыбается и хмурится. Он задумчиво меня изучает:
— Может, и то и другое, — отвечает он. — Похоже, что они разглядели твои таланты и проблемы, которые ты можешь создать, и для них сложно разобраться и с тем и другим сразу. Может быть, они точно такие же, как твои бывшие одноклассники. Они просто не знают, как быть с тобой.
— Никто никогда не знает, как со мной быть. — Внезапно, я обрушиваю все своё недовольство и плохое настроение на своего брата. — Эта школа мне не подходит — совсем. Я даже не могу нормально общаться со своими одноклассниками дольше тридцати секунд, потому как, что у нас вообще может быть общего? Им шестнадцать, а то и больше, и они болтают о свиданиях и будущей карьере. В универе больше нет ни одного двенадцатилетнего ребенка. Мне не интересна их болтовня, а половина из них даже не понимают, что мне интересно.
— Чуть скромнее, Букашка, — тихим голосом упрекает меня Метиас.
— Но, это правда! — восклицаю я. — Я отклонение от нормы, Метиас — я вижу и понимаю то, что не доступно остальным. Я из другой лиги. Почему мне надо пытаться отрицать это? — Мой голос чуть стихает. — Со мной что-то не так.
Метиас вздыхает и проводит рукой по волосам.
— Я понимаю, тебе сейчас сложно обзавестись друзьями, — говорит он, после короткой паузы. — Я знаю, что это все из того, что ты перескочила несколько лет обучения и у всех на слуху, и мне не хочется тебя в этом обманывать. Ты не такая как все. То, что делает тебя особенной, дает тебе множество преимуществ в жизни, но они также будут сдерживать тебя и выявлять твои слабые места. И это не измениться. И тебе придется научиться приспосабливаться к этому.