Когда я сказал, что разговаривал с Джеффри, ее глаза наполнились слезами. Это было необычно. Мы сидели за кухонным столом, где любили разговаривать, когда были одни в доме. С недавних пор Джеффри посылал письма и матери тоже. Но они не разговаривали с тех пор, как мы уехали из Юты. Мать хотела знать, какой у него голос, как у него дела и всякие другие вещи, которые я и не думал у него спрашивать. Мать становилась мрачной каждый раз, как мы говорили о Джеффри. Она боялась, что поступила неправильно, когда позволила ему жить с отцом, боялась, что он обернет против нее и это, и развод, и то, что она сошлась тогда с Роем.
Я упомянул об идее Джеффри по поводу Чоута, о возможности для меня получить стипендию – там или в какой-нибудь другой школе. Я боялся ее реакции. Думал, ее может ранить мое желание уехать. Но ей понравилась эта идея.
– Он правда считает, что у тебя есть шанс? – спросила она.
– Он сказал, что они съедят меня с руками и ногами, конец цитаты.
– Я не понимаю, почему он так думает.
– У меня хорошие оценки, – сказал я.
– Это правда. У тебя хорошие оценки. Какие еще школы он упоминал?
– Сант-Пол.
– Да у него большие планы на тебя.
– Дирфилд.
Она рассмеялась.
– Они узнают твою фамилию в любом случае. Я думаю, твой отец был единственным мальчиком, которого они когда-либо исключали.
Потом она добавила:
– Не переоценивай свои шансы.
– Джеффри сказал, что поговорит об этом с отцом. Может, у отца будут какие-то мысли на этот счет.
– Уверена, что у него будут.
Джеффри прислал названия и адреса школ, о которых говорил, а также еще трех, которые не упоминал – Хилл, Эндовер и Экзитер. Я пошел в школьную библиотеку и нашел их в книге Вэнса Пэкарда «Честолюбцы». В этой книге объяснялось, как увековечивают себя высшие сословия. Его основным мотивом написания книги было, судя по всему, стремление атаковать снобов и низвергать высший класс, выдавая их секреты. Но я не читал ее как социальную критику. Поиск своего статуса в мире казался мне естественным занятием. Все так делали. Люди, покупавшие эту книгу, определенно стремились именно к этому. Они обращались к ней с теми же целями, что и я, но не для того, чтобы осуждать классовые проблемы, а для того, чтобы решать их, меняя свой социальный статус.
Что бы ни имелось в виду, книга Пэкарда была прекрасным путеводителем для социальных карьеристов. Он перечислял места, где следует жить, и колледжи, где надо учиться, а также клубы, в которые стоит вступать, и веру, которую нужно принять. Он называл портных и магазины, где следует быть постоянным клиентом, и описывал с филигранной точностью способы, с помощью которых можно изменить свое происхождение. Носить голубой костюм из саржи на вечеринках яхт-клуба. Говорить «кушетка» вместо «диван», «нездоров» вместо «больной», «обеспеченный» вместо «богатый». Красить стены своего дома в яркие цвета. Смешивать имбирный эль с виски. Быть хорошим танцором. Он словно раскрывал одни ларцы внутри других, показывал круги внутри других кругов. Конечно, вы можете пойти в школу Лиги Плюща, но это само по себе не будет волшебством. «Смысл не в Гарварде, а в том, какой именно Гарвард». Он утверждал, что ключ к тому, Гарвард ли, Йель ли, Принстон ли кто-то посещает и в результате какую жизнь ведет впоследствии, – это подготовительная школа. «Гарвард, или Йель, или Принстон сами по себе недостаточны. Что действительно принимается во внимание, так это подготовительная школа…»
Пэкард говорил, что в Америке более трех тысяч частных школ. И лишь очень малое их количество удовлетворяло его стандартам эксклюзивности. Он точно определял их в кратком списке – почти том же, который я слышал от Джеффри. Я понял, размышляя над этими названиями в библиотеке старшей школы Конкрита, что та блестящая жизнь, которую они обещали, напрямую зависела от того, как высоко ты поднимешься над всеми остальными. Я не хотел, чтобы меня кто-то обходил. Теперь, когда я чувствовал возможность такой жизни, мысли о любой другой угнетали меня.
Пэкард разъяснял свою позицию, говоря, что доступ в эти школы практически закрыт для чужаков. Но он особо упомянул, что там выделяют стипендии и большая часть стипендий идет на «потомков некогда подававших надежды студентов, которые находятся в затруднительном положении». Это дало мне ощущение, что люди в Дирфилде только и делали, что сидели в ожидании моего письма.
Я написал и разослал заявления. Школы отвечали быстро. Они присылали пояснительное письмо, сквозь холодную вежливость которого мне удавалось расслышать трепещущее воодушевление. Я получил доброжелательное письмо от Джона Бойдена, нынешнего директора школы Дирфилда, сына человека, который вышвырнул моего отца. Он сказал, что школа в этом году уже завалена заявлениями, и рекомендовал подать документы в другие школы. Его список был уже знаком мне. В постскриптуме, написанном от руки, он добавлял, что помнит моего отца и желает мне только удачи. Я зациклился на этом сердечном жесте как на сигнале о расположении и поддержке.
Когда все формы пришли, я сел за их заполнение и натолкнулся на непреодолимую стену. По заданным вопросам я понял, что для того, чтобы попасть в одну из этих школ, мало просто получить стипендию. Я должен быть по меньшей мере мальчиком, которого описывал своему брату и, вероятно, даже лучше. Джеффри верил мне и так. Эти школы – нет.
«Гарвард, или Йель, или Принстон сами по себе недостаточны. Что действительно принимается во внимание, так это подготовительная школа…»
К каждому из заявлений требовались сопроводительные документы. В школах хотели письма от учителей, тренеров, психологов и, если возможно, их собственных выпускников. Они просили предоставить отчет о моей общественной деятельности и оставили место для ответа, приводящее в уныние. То же самое со спортивными достижениями, с зарубежными поездками и иностранными языками. Я понимал, что эти требования должны были быть подтверждены рекомендательными письмами. Они хотели мой табель успеваемости, который бы послала им моя школа на официальном бланке. И наконец, требовали пройти тест на пригодность обучения в подготовительной школе, который проводится в январе в школе Лэйксайд в Сиэтле.
Я был в замешательстве. Каждый раз, когда я глядел на эти формы, я приходил в отчаяние. Их белизна казалась враждебной и бесконечной, как пустыня Сахара. У меня не было ничего, что я мог бы убедительно изложить. В течение дня я сочинял высокопарные фразы, а ночью, когда приходила пора их записывать, я понимал, насколько это глупо. Формы оставались незаполненными. Когда моя мать начала торопить меня с отправкой, я перенес их в свой шкафчик в школе и сказал, что обо всем позаботился. Я не беспокоил учителей просьбами написать мне похвалы, которых по факту они написать не могли; или отправить мою коллекцию «троек». Я был близок к тому, чтобы сдаться – быть реалистом, как любили говорить люди, имея в виду то же самое. Это «быть реалистом» оставляло горечь на душе. Это было новое для меня чувство, и мне оно не нравилось, но я не видел выхода.
Позвонил отец. Он позвонил ночью, когда и Дуайта, и Перл не было дома, и это было везением, потому что моя мать взяла трубку и мгновенно изменилась в лице. Она стала вести себя как девочка. Я понял, кто звонит, и стоял возле нее, стараясь расслышать слова в грохотании голоса моего отца. Говорил в основном он. Мать улыбалась и кивала. Время от времени она недоверчиво посмеивалась и говорила: «Надо посмотреть» и «Я ничего об этом не знаю». Наконец она сказала: «Он здесь, рядом» и протянула мне трубку.
Каждый раз, когда я глядел на эти формы, я приходил в отчаяние. Их белизна казалась враждебной и бесконечной, как пустыня Сахара.
– Привет, приятель, – сказал отец, и я смог почувствовать его, его медвежье грузное тело, его табачный запах.
Я поздоровался.
– Твой брат рассказал мне, что ты думаешь о поступлении в Чоут, – сказал он. – Лично я думаю, что тебе было бы лучше идти в Дирфилд.
– Ну, я только что подал заявку, – сказал я. – Может, я не попаду.
– О, ну ты-то попадешь, уж такой-то парень, как ты!
Он пересказал мне то же, что я рассказал Джеффри.
– Я не знаю. Они получают очень много заявок.
– Ты попадешь, – сказал он строго. – Вопрос лишь в том, какую школу выбрать. Я просто предположил, что Дирфилд более подходящий по масштабу вариант, чем Чоут. Давай посмотрим на это здраво: ты привык быть большой рыбой в маленьком пруду – ты можешь потеряться в Чоуте. Но выбирать все равно тебе. Если ты хочешь поступать в Чоут, ради бога, иди в Чоут! Это хорошая школа. Чертовски хорошая школа.
– Да, сэр.
Он спросил меня, куда еще я подавал заявление, и я прошелся по списку. Он дал свое одобрение, затем добавил:
– Имей в виду, Эндовер это что-то вроде фабрики. Я не уверен, что послал бы туда своего парня, но мы можем поговорить об этом, когда придет время. Сейчас план такой…
План заключался в том, что я должен поехать в Ла Йоллу, как только закончится школа. Затем Джеффри вылетит из Принстона после выпускного, и мы втроем проведем все лето вместе. Джеффри будет работать над своим романом, пока я начну готовиться к занятиям в Дирфилде. Когда нам нужен будет отдых, мы могли бы пойти поплавать на пляж, который расположен ниже по улице, где находится квартира. И позже, когда он увидит, что все идет хорошо, наша мама сможет присоединиться к нам. Мы снова станем семьей.
– Я наделал ошибок, – сказал он мне. – Мы все наделали. Но это позади. Верно, Тобер?
– Верно.
– Не сомневайся. Мы начнем все сначала. И вот еще что: никаких больше Джеков. Ты не можешь пройти в Дирфилд с именем вроде Джека. Понял?
Я ответил, что понял.
– Хороший мальчик.
«Я наделал ошибок, – сказал он мне. – Мы все наделали. Но это позади. Верно, Тобер?»
Он спросил, правда ли, что мой отчим бьет меня. Когда я ответил, что это правда, он сказал: