Однажды теплым пятничным деньком в мае мы взяли ланч и пошли на трибуны с видом на футбольное поле. Другие подростки ели и курили на скамейках вокруг нас, уставившись на сверкающую траву так, как будто в этот момент шла игра. Мы говорили о том о сем, и Перл упомянула, что Дуайт планировал поехать в Сиэтл сегодня вечером, предположительно чтобы провести выходные с Нормой, но на самом деле увидеть мою мать и попытаться в очередной раз уговорить ее вернуться. Он собирался взять Перл с собой как запасное оружие.
Мне это не понравилось. Чак должен был отвезти меня завтра в Сиэтл, чтобы я смог встретиться с мистером Ховардом и снять мерки для одежды у портного, а на обратном пути я надеялся увидеться с матерью. Теперь, когда был шанс столкнуться с Дуайтом, я должен был оставить эту затею.
Но позже я кое-что придумал. Чак согласился помочь, хотя и поставил некоторые условия. В час ночи или около того мы выехали на главную трассу, затем пересекли долину в направлении Чинука. Чак придерживался скоростного ограничения и не пил. В деревне было темно и тихо. Когда мы подъехали к дому, Чак выключил фары, заглушил мотор и ехал по инерции до полной остановки. «Форда» Дуайта нигде не было видно. Я вылез из автомобиля и огляделся, просто чтобы удостовериться. Чак оставался в машине. Мы оба понимали, что, пока он не входит в дом и ничего не трогает, по закону он не может быть задержан, если вдруг поймают меня.
Дверь была не заперта, как всегда. Я надел перчатки, которые взял с собой, и прошел в подсобку. Я знал, что мне следовало бы сделать то, зачем пришел, и валить как можно скорее, но вместо этого я пробрался в кухню. Холодильник был почти пуст. Я сделал себе сэндвич с арахисовой пастой, налил стакан молока и носил их в своих затянутых в перчатки руках из одной комнаты в другую, щелкая выключателями света, пока дом не стал полностью освещенным.
Комната Перл пахла духами. Я сел за стол и почитал ее дневник. Она не делала в нем записи с моего последнего заглядывания туда. Я встал и прошел в коридор к своей прежней комнате. Обе кровати стояли голые. Здесь еще лежали кое-какие вещи Скиппера, старые ботинки, рыболовные снасти, груда журналов о машинах. Но единственным признаком того, что здесь когда-то жил я, была моя скаутская форма, висящая в уборной.
Я прошел в комнату Дуайта. Даже зная, что он уехал, я затаил дыхание и медленно повернул ручку, затем толкнул дверь, и она открылась. Постель была не заправлена. В воздухе пахло кислятиной. Я включил свет и пошарил вокруг. В одном из ящиков комода нашел блок сигарет «Кэмэл», из которого вытряс две пачки. Я также нашел кипу скаутских бланков, включая те, которые вожатые посылали в главное управление, сообщая о выполнении заданий для различных уровней и значков. Я взял несколько таких бланков. Если Дуайт не продвинет меня до Орла, то я просто сделаю это сам.
Я пошел на кухню, сполоснул стакан, поставил его обратно в шкафчик. Затем выключил везде свет и вынес к машине пару снайперских винтовок. Чак обошел машину, чтобы открыть багажник, и начал шипеть на меня. Что за хренотень я делаю, где, черт возьми, я был? Я видел, что он вне себя, так что даже не пытался отвечать. Я пошел обратно в дом и взял два ружья. Затем взял Марлина и Гэрэнда. В последнюю ходку собрал бинокль «Цейсс», охотничий нож «Пума» и тисненые кожаные ножны, которые Дуайт купил для Марлина. Он планировал использовать его, когда поедет на лосиную охоту на лошади, что ему никогда так и не суждено было осуществить.
Чак уложил вещи в багажник и накрыл их мешками с песком, которые возил для лучшего сцепления колес с дорогой, когда шел снег. И после этого мы смылись. Чак все еще злился на меня, но был слишком потрясен, чтобы что-то говорить. Он придерживался скоростного режима и ехал с наигранным приличием. Нашим самым большим страхом было то, что нас остановят. Это делало нас нервными и молчаливыми. Мы курили. Слушали радио, вопили песни и замолкали, пока за окном горы сменялись равнинами и наоборот. Мы смотрели в окно на смутные багровые силуэты гор, на реку, на пустынную дорогу, обдуваемую ветром. Каждый раз, когда нам навстречу ехала машина, Чак рефлексивно приглушал свет фар и сбавлял скорость, как будто до этого превышал ее.
Чак обошел машину, чтобы открыть багажник, и начал шипеть на меня. Что за хренотень я делаю, где, черт возьми, я был?
Но нам повезло. Мы добрались до дома, затолкали машину на дорожку перед домом, легли в кровати и проспали несколько часов, прежде чем мистер Болджер послал одну из девочек позвать нас к завтраку. Мистер Болджер находился в хорошем настроении. И на то были причины. Утро выдалось свежим, Чак был по-прежнему свободен и одинок, а я уже через пару недель должен был находиться на пути в Калифорнию. Пока мы наслаждались ветчиной, яйцами и другой едой, мистер Болджер расстелил карту на столе и отметил наш путь до Сиэтла. Без всяких слов он дал нам понять, что эта поездка – новый шанс себя испытать.
Мы должны были направиться прямиком в Сиэтл и по тому же маршруту домой. Никаких объездов. Никаких автостоперов. Никакого алкоголя. Мистер Болджер старался быть строгим, давая нам походные предписания. Но было ясно, что ему доставляло удовольствие отправить нас с целью сделать то, что он считал важным и своевременным, каковым оно и было.
Я встретился с мистером Ховардом в ресторане «Моллюски у Айвара» на причале. Он был с женой, высокой тонкокостной женщиной с темными волосами, едва начинающими седеть – всего несколько прядей, которые делали остальные волосы еще темнее. У нее были глубоко посаженные, внимательные темные глаза. Даже когда она улыбалась, я чувствовал, что она будто оценивает меня, ощущал силу ее любопытства. Оно не было надменным: она просто хотела знать, кто я такой. Такой взгляд вызывает особое беспокойство, когда чувствуешь опасность, что тебя видят насквозь. Я не сводил глаз с мистера Ховарда, который под предлогом того, что предостерегает меня от всех подводных камней жизни в Хилле, был счастлив предаться воспоминаниям о своих собственных годах, проведенных там. О друзьях, которые у него были, о проделках, которые они выкидывали. Как, например, однажды они затопили пол спальни, открыли окна, чтобы он замерз, и затем играли в хоккей в комнате.
Я видел, что некоторые из воспоминаний слишком живы в его памяти. Он без конца улыбался, затем тряс головой и переходил к чему-нибудь еще. Его речь стала отрывистой. Глуповатая ухмылка прокралась на его лицо. Он выглядел все моложе и моложе, будто разговоры о том, как он был мальчиком, превратили его самого в мальчика.
Миссис Ховард ослабила свой испытующий взгляд. Когда я растерялся при виде меню, она помогла мне решить, что заказать. Мы говорили о Юлии Цезаре, я читал по-английски, и она упомянула, что собирает денежные средства для Репертуарного Театра Сиэтла.
Она была чертовски хорошей актрисой, говорил мистер Ховард.
Она скорчила гримаску.
– Что ж, это правда, – сказал он.
Я мог видеть, что он восхищался ею и ожидал, что я также буду восхищаться. Между ними была атмосфера сотрудничества и любви, и меня окутывало теплом в их компании.
Мы сидели за столиком в углу зала с видом на воду. Чайки ходили с важным видом по ограждениям, потряхивая перышками и поворачивая к нам головы. Воздух был пропитан запахом рыбной похлебки. Солнечный свет сиял на серебре, высвечивал кубики льда в стаканах, делая скатерть яркой, словно снежная равнина. Я пребывал в состоянии ленивого удовлетворения, как Старый Пионер, чьи стихи покрывали наши подложки под тарелки:
Больше не раб амбиций,
Я смеюсь над миром и его обманами,
Когда думаю о счастливом положении
Среди моллюсков!
Мистер Ховард был тих во время ланча. Он съел половину порции в тишине, затем размазал остальное по тарелке. Он задал мне пару вежливых вопросов и не придал никакого значения ответам. Затем с нарочитой беззаботностью, которая насторожила меня, он сказал, что есть кое-что, о чем нам нужно поговорить. Нечто серьезное.
Я почувствовал себя слегка неуютно.
Он какое-то время мыкал и мямлил, затем спросил, не было ли у меня ненароком задних мыслей о том, чтобы не пойти в Хилл. Было еще не поздно передумать, говорил он. Самое главное, не нужно бояться разочаровать или каким-то образом расстроить его. Он беспокоился, что может быть слишком горячим моим сторонником, может подтолкнуть меня к решению, к которому я в действительности должен прийти сам. В конце концов, всегда есть шанс для большого рывка вперед, и если я не хочу этого сейчас, то мне не следует этого делать. Я проделал колоссальную работу в Конкрите, просто отличную работу. Поездка в Хилл была в определенной степени риском. Мне могло не понравиться. У меня может не заладиться с учебой, что поставит меня в более затруднительное положение, чем сейчас. Это была вероятность, которую следовало брать в расчет.
С нарочитой беззаботностью, которая насторожила меня, он сказал, что есть кое-что, о чем нам нужно поговорить. Нечто серьезное. Я почувствовал себя слегка неуютно.
Он откинулся на стуле. Ну, что я думаю?
Я посмотрел на него. Он в действительности хотел ответа. Я сказал ему, что уже подумал серьезно над этим вопросом и принял решение идти.
– А как насчет твоей матери? – спросила миссис Ховард. – Думаю, для нее будет непросто расстаться с тобой после стольких лет вместе.
Я допустил, что ей может быть нелегко – или даже очень нелегко. Но мы разговаривали с ней об этом уже достаточно много, сказал я, и моя мать смирилась с тем, что я уеду. На самом деле она поддерживает меня. Можно даже сказать, что она хочет этого во что бы то ни стало.
– Это великодушно с ее стороны, – сказала миссис Ховард. – Надеюсь, я буду так же великодушна, когда придет время.
Она и мистер Ховард посмотрели друг на друга.
Мгновение спустя он сказал: