Совершенно иной характер и задачу, нежели положение 1835 года, а в связи с этим и иное значение в исторической жизни евреев в России, имело так называемое положение 1844 года, изданное в виде нескольких отдельных законоположений. Это было детище николаевской эпохи.
Вообще в царствование Николая I количественно возросли законы, долженствовавшие непосредственно – в сущности, физически – воздействовать на отдельные группы евреев в смысле немедленного перехода в христианство, а также законы, имевшие целью охранить христиан от религиозного воздействия со стороны евреев. Но помимо этих частных законов, мысль об обращении евреев в лоно православия и о пресечении евреям возможности влиять в религиозном отношении на христиан должна была, по воле Николая I, получить столь широкое и твердое осуществление, чтобы ею охватить уже не отдельные группы, а всё еврейское население, и чтобы результаты такого рода действий сказались немедленно.
Таково, несомненно, было желание государя: насколько откровенность позволяла, он соответственным образом влиял на свое правительство. Но его затаенное стремление не могло быть полностью осуществлено. Как ни странно, власть деспотического царя в этом вопросе встречала если и не физическое, то трудно конкретизируемое нравственное противодействие со стороны исполнителей его воли. В результате вопрос об обращении евреев в христианство и об ограждении христиан от совращения в еврейскую религию, выразившийся в царствование Александра 1 в двух-трех законодательных эпизодах, был при Николае I значительно обострен, но всё же не доведен до того крайнего предела, которого жаждал государь: не был объявлен открытый поход против евреев, но была предпринята широкая планомерная борьба с еврейским лжеучением, с фанатизмом еврейского населения, причем осуществление задачи было приноровлено не к ближайшему моменту, как того желал Николай I, а к более отдаленному времени.
Таким образом, борьба николаевского правительства с еврейством была двоякого рода: в одних случаях она представляла собою партизанские набеги, в других – детально обдуманную кампанию.
Отдельные законы, изданные в эпоху Николая I с целью произвести немедленный и непосредственный эффект на определенную группу еврейского населения и толкнуть ее на путь прозелитизма, носили резкий характер, и цель, преследуемая законом, в этих случаях не скрывалась. Наиболее яркие по своей жестокости и циничности законы относились к воинской повинности евреев – в этой сфере было очень много сделано, чтобы заставить их отречься от своей религии; характерен также по своей откровенной простоте, например, закон, смягчавший степень наказания уголовным преступникам, принимавшим христианство во время суда над ними.
В сферу указанной борьбы была введена и экономическая вредоносность евреев. Но этот вопрос был связан не с внутренним бытом евреев, а с такими мерами, как выселение из сел и деревень или запрещение винного промысла.
В иную форму вылилась и при иной обстановке должна была быть проведена более широкая борьба с еврейским народом. Отдельные законодательные акты уступили здесь место сложной и стройной законодательной системе, которая должна была привести к цели не прямым, а окольным путем, – законодательной системе, в которой преследуемая цель была преднамеренно тщательно скрыта. В связи с этим внешняя суровость и резкость, присущая частным законодательным мерам, были, по возможности, заменены успокоительными уверениями и добрыми пожеланиями.
Но существеннейшее различие между партизанскими набегами правительства на отдельные еврейские группы и планомерной борьбой со всем еврейским населением заключалось в том, что в первом случае удары должны были поражать евреев извне (жестокое обращение с рекрутами, выселение и проч.), во втором случае – изнутри.
Представление правительства о нравственно-общественной вредоносности евреев было весьма неопределенное – в этом представлении не заключалось почти ничего конкретного. Единственное, в чем общественно-государственный вред евреев в представлении правительства выливался с большей или меньшей реальностью, – это то, что они живут обособленно от прочего населения, что они не всегда или не во всем подчинены общему государственному управлению. С этим-то фактическим положением, созданным при содействии самого же правительства и русскою же властью укрепленным, уже кое-как связывался фанатизм и лжеучения евреев: несколькими годами позже центральное правительство обратилось к местным властям даже с особым запросом: в чем заключается еврейский фанатизм, – и оказалось, что чуть ли не единственным грехом евреев было то, что они сжигают по субботам свечи, а от этого могут быть пожары.
Таким-то образом создалось понятие о еврейской вредоносности, послужившее в течение десятилетий лозунгом для законодательной деятельности правительства.
«Отчуждение евреев от общего гражданского устройства и от полезного труда, – гласил секретный в свое время документ, подводивший итоги законодательной работе, завершенной положением 1844 года, – побудило правительство принять меры к устранению сего зла. По точнейшим изысканиям найдено, что уклонение евреев от соединения с гражданским обществом скрывается в учении Талмуда, который принадлежит к эпохе падения Иудеи, когда еврейские первосвященники, опасаясь слияния побежденного народа с победителями и надеясь еще на восстановление Иудеи, старались посредством Талмуда укоренить в евреях верование, что Провидение посылает им временное испытание, что они должны считать себя в плену, избегать всякой оседлости, привязывающей к земле[33], и быть готовыми по первому призванию Мессии к переселению в Палестину.
Никакие насильственные меры в течение многих столетий не могли поколебать фанатизма евреев, доколе правительства не обратились к нравственному их преобразованию уничтожением влияния Талмуда как несообразного с настоящими отношениями евреев к народам, среди которых они находятся. На сих самых основаниях предположено действовать на евреев в России, начав с ослабления Талмуда, уничтожив постепенно все учреждения, препятствующие к слиянию евреев с гражданским обществом, и потом обращать их к полезному труду…»
С этой-то целью в 1844 году были изданы основные положения:
1) о коробочном сборе, то есть специальном еврейском залоге, остатки которого должны были идти «на предмет преобразования евреев»;
2) об уничтожение кагалов и о подчинении евреев «общему ведомству городового управления и полиции»;
3) о еврейских училищах, долженствовавших «поколебать основания Талмуда и потом соединить образование еврейского юношества с христианским», причем, дабы иметь запас людей, «образованных в духе правительства», для смещения учительских и раввинских должностей, учреждались два раввинских училища;
4) о введении института «еврейских инспекторов» при генерал-губернаторах «для ослабления между евреями фанатизма и происходящего от того заблуждения в их религиозных обрядах и установлениях, несообразных с общим гражданским порядком». При этом последовало предупреждение, что с 1850 года будет запрещено носить еврейскую одежду.
«Совокупность, – пояснял упомянутый секретный документ, – всех таковых мер, проистекая из одной основной цели, должна произвести неминуемое изменение в быте евреев, если не скоро, то по крайней мере столько же верно, сколько сие исполнилось при подобных мерах в других государствах. Но как все означенные положения изданы и будут издаваемы отдельно, дабы скрыть от фанатизма евреев общую связь и цель сих положений, то посему его императорскому величеству благоугодно было повелеть для предупреждения недоразумений и направления местных распоряжений сообразно с принятыми основаниями, сообщить о всех означенных видах конфиденциально генерал-губернаторам для собственного их сведения».
Из намеченных мер важнейшими являлись: образование юношества и уничтожение кагала.
В программе вновь учрежденных еврейских училищ главное внимание было обращено не на общеобразовательное развитие учеников, а на их религиозно-нравственное воспитание, в смысле уничтожения влияния Талмуда, причем почти не подлежит сомнению, что высшие руководители этой просветительной реформы имели в виду, что постепенно она приведет евреев к «сиянию креста».
Эти школы не остались без некоторого влияния на общий дух культурного развития еврейского народа в России, они создали значительную группу образованных людей, освободившихся от пут, которые накладывала односторонняя религиозно-национальная жизнь еврейских общин, – но школы не коснулись сферы религиозно-общественного быта в сколько-нибудь более глубокой форме.
Значительно большие последствия в еврейской жизни имело упразднение кагала.
В сущности, уничтожение кагала уже давно, как было выше сказано, отвечало потребности широких еврейских масс, и несомненно, что упразднение этого института, при условии подчинения евреев общим учреждениям, на равных с христианами правах, скорее всего, привело бы евреев к сближению с окружающим населением. Но в тот 20-летний период, когда создавалось новое законодательство о евреях, правительство не только ограничило участие евреев в сфере самоуправления городского и торгово-промышленного класса, но и усилило значение кагала. Особенную власть над еврейской массой кагал получил благодаря тем функциям, которые были на него возложены в связи с воинской повинностью евреев; его значение усилилось также и благодаря расширению его деятельности как органа фиска.
И когда в 1844 году кагал был официально уничтожен – «никакое особое еврейское управление существовать не может» – и все еврейские дела перешли в ведение дум и ратуш, в которых участие и значение евреев было сведено почти к нулю, то оказалось, что управление еврейскими делами перешло из рук евреев почти всецело в руки христиан, а между тем прежняя гражданская оторванность евреев осталась в силе – как потому, что ограничительными законами евреи были обособлены в сословно-городской жизни, так и потому, что еврейские общества по