необходимости продолжали существовать в качестве особой хозяйственной единицы: в отношении, например, уплаты податей и исполнения рекрутчины евреи самим законом были отделены от остального населения.
Положениями 1835 и 1844 годов была исчерпана правительственная регламентация внутренней еврейской жизни – указанными актами по сию пору нормируются основные условия религиозно-общественного быта евреев.
Лишь в отношении раввината последовало новое законоположение, в корне изменившее характер этого института.
По закону 1855 года никто (начиная с 1875 г.) не мог быть определен в раввины, кроме кончивших курс в еврейских раввинских училищах (отнюдь не стоявших высоко в богословском отношении) или в общих высших или средних учебных заведениях.
Таким образом, с одной стороны, духовным пастырем не может быть тот, кто не получил общего среднего образования, что является совершенно недоступным для еврейских ученых мужей, всю свою жизнь проводящих в сфере еврейского религиозного учения и в подавляющем числе случаев совершенно чуждых знания общих училищных курсов; с другой стороны, закон не требует от еврейского духовного пастыря ничего иного, как только знаний по среднеучебной программе. Законодатель имел одну цель – превратить раввина в надежного полицейского чиновника.
Еврейская масса встретила этих раввинов с глубокой враждой; она не признала в них своих духовных пастырей и, заклеймив их кличкой «казенных», как бы торжествовала, когда на должность казенного раввина сплошь да рядом выбирались люди, совершенно не сведущие в еврейском законе и еврейской письменности. Истинным духовным руководителем еврейской общины явилось другое лицо, так называемый духовный раввин, избирающийся общиной без всякого участия правительства.
По существу, положения 1835 и 1844 годов заключали в себе в известной мере элементы, в условиях того времени благодетельные для еврейской жизни. Но общая тяжелая атмосфера не дала им привиться в еврейской жизни: насильственное обращение в христианство малолетних солдат, жестокие меры для взыскания податей, назначение в новые школы грубых смотрителей-христиан, преследование полицейскими мерами ношения пейсов, ермолок и длиннополых кафтанов, вторжение администрации в мелочи внутренней еврейской жизни, усиление цензуры еврейских богослужебных книг и прочее – всё это превратило существование еврея в бесконечное страдание и унижение.
Когда с воцарением Александра II евреи были поставлены в более благоприятные условия внутренней и внешней жизни, некоторые положительные стороны законоположения 1844 года не замедлили сказаться: казенные школы приобрели популярность среди населения; подчинение общему управлению (требующее для евреев равноправия в сословно-городском самоуправлении) приблизило еврейское общество к более правильному удовлетворению его нужд в сословно-городской жизни; мелкие стеснения во внутреннем быту потеряли свою остроту и т. д.
Но с наступлением 80-х годов XIX века жизнь евреев оказалась в условиях, более тяжких в некоторых отношениях, нежели в николаевскую эпоху, а вместе с тем законоположения 1835 и 1844 годов получили для них свое былое значение…
В настоящее время устройство еврейских общин представляется, в общих чертах, в следующем виде.
Еврейские общества являются известными хозяйственно-податными единицами, причем, однако, эта роль носит исключительно пассивный характер. Еврейское общество в каждом данном месте участвует, в лице выборных уполномоченных, как в собирании сведений и даже определении расходов, потребных на покрытие в наступающем году религиозно-общественных нужд, так и в установлении размера коробочного сбора, но фактическое осуществление этих смет и удовлетворении тех или других нужд зависит от городского общественного управления губернской власти. Вообще же ведение хозяйственных дел, например, по управлению молитвенными домами, школами и т. д., предоставлено городским общественным учреждениям, которые, если желают, приглашают на совещание оседлых зажиточных, так называемых «почетнейших» членов местного еврейского общества.
Представительного органа еврейские общества не имеют. Они также не существуют как юридические лица. Если делается дарственная запись на имя «еврейского общества» или самое общество желает обзавестись собственным зданием, то фактически нет официального представителя, который мог бы принять дар или совершить купчую.
За юридическое лицо закон признает только представительство синагогального прихода, так называемые «духовные правления», состоящие из трех лиц, избираемых молитвенным обществом, то есть всеми евреями, собирающимися в той или другой синагоге или молитвенной школе.
Синагоги и молитвенные школы учреждаются с разрешения губернского начальства; эти здания не могут быть располагаемы в близком расстоянии от христианских церквей; расстояние между еврейским молитвенным зданием и православной церковью не должно быть менее ста саженей.
Подобно христианским, еврейские молитвенные здания оберегаются властью от близости питейных заведений.
Таких молитвенных домов и в маленьких общинах бывает несколько – для совершения обрядов веры или молитв. Но молитвенные управления[34], вследствие целого ряда бытовых и исторических условий, находятся в подавляющем большинстве случаев на столь низком культурном уровне и в таком материальном состоянии, что они решительно не в состоянии справиться даже с задачей по управлению духовными и внутренними хозяйственными делами своего прихода. Тем менее эти учреждения способны руководить делами более общего характера; многочисленность этих мелких учреждений в каждой данной общине лишает их авторитетного значения.
Религиозные взгляды евреев иногда принимаются законом в соображение. Так, платеж по векселю, наступающий в субботу, отлагается до следующего дня. Но субботние дни для дел, производящихся в судебных местах, не приравниваются к христианским праздничным и неприсутственным дням. Заседание только тогда переносится с субботы на другой день, когда еврей, долженствующий дать показания под присягой, отказывается принять ее в субботний день.
Еврейский язык в публичных актах, равно как и во всех бумагах, представляемых правительственным, полицейским и судебным местам и лицам, не допускается. Даже торговые книги не должны вестись на еврейском языке, хотя это право предоставлено караимам. Одни только подписи на актах и объяснениях, адресуемых суду или правительству, могут быть еврейские – с переводом на язык, на котором написана бумага.
Еврейское состояние и сопряженные с ним ограничения правоспособности прекращаются с отречением от еврейской веры и официальным переходом в христианство.
При этом для перехода в христианскую веру иностранного исповедания требуется разрешение министра внутренних дел.
К принятию в христианство допускаются не только совершеннолетние, но и не достигшие 21-летнего возраста. С 1862 года делается различие между лицами свыше 14-летнего возраста и лицами, не достигшими его. Для принятия в христианство последних необходимо разрешение родителей или опекунов; впрочем, и в этом отношении делаются порою изъятия, и в христианство принимаются дети моложе 14 лет без согласия родителей или опекунов. Если бы родители-евреи приняли меры к недопущению перехода 14-летнего сына (или дочери) в православие, они были бы привлечены к ответственности по закону.
При переходе родителей в христианство крещение совершается и над малолетними детьми не старше семи лет; если же крестится один отец, то вместе с ним и сыновья, а если одна мать, то дочери.
В тех случаях, когда один из супругов принимает крещение, а другой соглашается остаться с ним в супружестве, с обратившегося берется подписка в том, что он будет иметь тщательное попечение о приведении супруга, путем увещания, к православной вере; лицо же, оставшееся в еврействе, дает подписку в том, что не будет укорять супруга за крещение и не будет совращать в еврейство будущих детей.
Если же муж или жена не пожелает жить с крестившимся в браке, то таковой расторгается, и обратившемуся лицу предоставляется вступить в брак с православным. Что касается другого супруга, оставшегося в еврействе, то вопрос о его новом браке зависит «от мест и лиц, ведающих дела иудейского вероисповедания».
Итоги
В немногих коротких главах были изложены в историческом освещении важнейшие ограничения правоспособности евреев, широко охватывающие их физическую и духовную, их гражданскую и общественно-политическую жизнь; были отмечены еще и некоторые, сравнительно менее важные, ограничительные законы, но всё это одни лишь отрывочные страницы из долгого скорбного повествования о правовом мартирологе еврея и еврейского народа в России. В рамках настоящей книги не вместить всей многозвенной цепи правовых ограничений, совокупной тяжестью которых – как бы ни было невелико то или другое отдельное звено – русское законодательство проникает в самую глубь еврейской жизни и, тесно обвивая ее, сковывает ее движение.
Для какой же надобности и по какому плану русская власть трудилась в течение более века над созиданием этого беспримерного в нынешние дни тюремного здания?
Русская жизнь как таковая не открывает тайны этого сфинкса русского законодательного творчества.
Без изменения в своих важнейших моментах ограничительное законодательство о евреях существовало при самых разнообразных условиях политической и общественной жизни России. Правда, в эпохи либеральных веяний евреям становилось в некоторой степени легче жить, но эволюция русской государственной жизни всё же весьма слабо отражалась на судьбе еврейского народа в России.
Ограничительные законы устанавливались – в зависимости от условий места и времени – по самым разнообразным обстоятельствам. Но мотивы, которыми официально объяснялось появление того или иного законодательного акта, вращались главным образом в сферах экономической, религиозной и гражданской, то есть относились к наименее изменчивым моментам в жизни страны, благодаря чему законодательство, направленное к ограничению евреев в правах, получало с внешней стороны как бы более устойчивый и последовательный характер. Политические мотивы не играют почти никакой роли. Выдвигались обвинения в эксплуатации экономически слабого населения, в стремлении произвести религиозное давление на соседей, во враждебных чувствах к иноверцу, в отсутствии преданности интересам государства или общества, в неисполнении обязанностей, налагаемых правительственной властью, и пр.