тавятся в заслугу как отдельным лицам, так и целым народам: чуждые излишеств, евреи, по мысли Государственного совета, должны были быть скованы по рукам и ногам ограничительным законом, дабы не конкурировать с теми, кто больше брал за товар, чтобы больше проживать.
Русский народ по своему религиозному рвению не любит евреев – этот пароль, плод выдумки, а не действительной жизни, должен был, по мнению группы членов Государственного совета, лечь в основу разрешения еврейского вопроса.
Иной взгляд высказали остальные тринадцать членов Государственного совета, присоединившиеся к заключению департамента законов; дав, между прочим, отповедь прозелитским намекам министра финансов, они попытались рассеять опасения, выдвинутые противной группой.
«Доселе одна религия евреев составляла существенное препятствие к разрешению пребывания их во внутренних губерниях. С переменою религии последний из евреев, независимо от его качеств и поведения, приобретает все те права, в коих отказывается первостатейным купцам из прежних их единоверцев, хотя бы они отличались важнейшими заслугами и по своим нравственным свойствам и занятиям были полезнейшими членами общества.
Цель устава заключается в устройстве и улучшении еврейского народа, а надежнейшее для сего средство есть обращение их к занятиям более правильным и более облагороженным; унижая же их и отъемля не только ободрение, но и права, законом известному состоянию присвоенные, достигнуть сей цели конечно будет невозможно».
Предоставление купцам права торговли во внутренней России, указывали 13 членов, не является новшеством в законодательстве: положением 1804 года евреям разрешены приезды по коммерческим делам во внутренние губернии без ограничения каким-либо сроком, кроме того, который требуется их надобностями; в самом министерском законопроекте им предоставлено иметь при себе двух служителей из евреев.
«Соревнование и подрывы в торговле могут быть между купцами взаимны. Сии причины не вели доселе к тому, чтобы запретить даже иностранным купцам пребывание и торговлю в России… Если вообще духу еврейского народа доселе более свойственно было заниматься мелочною промышленностью, то сие отчасти приписать должно именно стеснению их прав и тем ограничениям в выборе места пребывания, которым они всегда в России подвергаемы были. Но в державах, где евреи пользуются одинаковыми правами с прочими подданными, и даже в ближайшем к нам Царстве Польском, нередкие из них приобрели известность огромными банкирскими делами, полезною предприимчивостью и обширностью биржевого торга».
Молча внимал адмирал Грейг спорам в Государственном совете; он не был раньше знаком с сущностью разбиравшегося вопроса. Когда же обе стороны высказали всё, что имели, адмирал Грейг понял, что спор сведен не к тому, разрешить или не разрешить постоянное пребывание евреям вне черты, а к тому, как должно правительство относиться к еврейскому народу; он понял, что там, где религиозный предрассудок возводится в народную доблесть, там доводы, подсказанные государственной точкой зрения на евреев, не могут быть услышаны.
Адмирал Грейг представил особое мнение; искренность и простота сохранили за его заявлением непосредственную силу, не утратившую по сию пору возможность воздействовать на умы, не предубежденные против евреев. Высказываясь за то, чтобы купцы немедля (а не через известный срок по вступлении в гильдию) приобретали право повсеместного жительства и чтобы их не принуждали заменять во время пребывания вне черты оседлости традиционное еврейское платье общей одеждой, адмирал Грейг писал:
«Если принять в рассуждение, что трудолюбивый человек, занимающийся с промыслами, есть полезный член в обществе, следственно, чем более будет находиться в государстве таковых людей, какой бы они веры и исповедания ни были, скорее, может увеличиваться богатство народное. И как евреи признаются вообще имеющими в большей степени качества торговых людей, то нельзя не заключить, что и они, по крайней мере в сем отношении, есть люди для государства не бесполезные. Неоспоримо, что с давних времен и поныне существует принятое противу евреев невыгодное предубеждение насчет их хитрости, но как нужда есть первая изобретательница всех существующих в свете предприятий и успехов в науке и торговле, следственно, и в сем отношении нельзя собственно на них одних возложить бремя какого-либо нарекания: ибо хитрые люди и другой религии или исповедания не подлежат ли сему же упреку, – а посему, если миновать рассуждения об их вере, то нельзя умолчать и о том, что во всех государствах, где токмо евреи находятся, везде замечательно в них отличие и скромностью жизни, и совершенным повиновением правительству.
Засим обращаюсь к главному вопросу в сем деле, который состоит в том, могут ли быть в государстве терпимы евреи, или нет? Я полагаю: если сей вопрос решен будет утвердительно в первом смысле, в таком случае, кажется, можно более надеяться ожидать от них пользы во всех отношениях политического их существования, если им предоставлена будет равная с другими свобода по торговле и если они менее будут стеснены в действиях и обычаях их по своей вере… и тогда отвратится неминуемая причина их неудовольствия и даже самого ропота. В последнем случае можно более ожидать добра от их благодарности, нежели от ненависти. Кроме сего, не видно из истории того, чтобы где-либо секты уменьшались от стеснительных мер; напротиву того, они через то усиливались и упорствованием своим старались всячески более и более себя удержать и распространяться.
Но если вторая мысль вопроса положительно признается, что евреи не могут быть терпимы в России, то в сем случае, конечно, ничего не может быть полезнее, как, минуя всякое о них Положение как о людях опасных и не взирая ни на какие убеждения, выслать их всех без изъятия из государства за границу. Каковая мера, сколь бы ни была затруднительна, но была бы полезнее, по мнению моему, нежели оставить сие сословие внутри государства в таком положении, которое возбуждало бы в них беспрерывно неудовольствие и ропот».
Все эти мнения и взгляды были представлены на усмотрение императора Николая I. Как известно, в основе отношений государя к евреям лежала узкорелигиозная точка зрения. И естественно, что, раз в материалах Государственного совета подобная точка зрения нашла свое яркое выражение, государь остановил на ней свое внимание; практические доводы, изложенные во мнении департамента законов и меньшинства Государственного совета, утратили всякое значение, как только на очередь был выдвинуть вопрос о религиозных чувствах русского человека, будто отталкивающих его от еврея, чувствах, которые должны быть охраняемы государством. Против строк, говоривших о том, что в России нет того равнодушия, с которым другие народы относятся к вере, государь отметил: «Слава Богу», а его решающая резолюция гласила: «Вопрос сей разрешен Петром Великим; я его не осмеливаюсь переменять; совершенно разделяю мнение 22 членов»[83].
Ссылка на Петра I как бы вводила разрешение вопроса в круг священных традиций, пред которыми должны были исчезнуть умствования и новшества. Но в действительности сама ссылка на Петра Великого, сделанная членами Государственного совета, не имела под собою реальной почвы. Помимо того, что отношение Петра I к евреям не выяснено исторически, он имел ведь пред собою только чужестранных евреев; судя же по его государственной деятельности, можно заключить, что он не пошел бы по пути мелкой борьбы с жизненными нуждами еврейского населения, что он использовал бы его для блага государства…
По положению 1835 года лишь немногочисленная группа евреев получила право на постоянное пребывание внутри империи: врачи, удостоенные ученой степени доктора и медико-хирурга, если им будет разрешено – с высочайшего разрешения – вступать в учебную и гражданскую службу[84]. С другой же стороны, положение мало облегчило условия временного проживания вне черты: было разрешено приезжать на ярмарки купцам первых двух гильдий и продлен срок их пребывания в Москве и Риге. Но и в этом муравейнике вскоре наступила разноголосица: так, означенные права были распространены в Москве на купцов третьей гильдии, а в Риге, по ходатайству военного губернатора, даже на мещан.
Конечно, стеснительные меры по-прежнему заставляли как евреев, так и христиан обходить, в качестве заговорщиков, законы. Кары, которые налагались на евреев, были бессильны удерживать их от нарушения запрета, тем более что они находили поддержку в заинтересованных христианах. Пришлось даже издать особый закон (20 мая 1840 г.) о взыскании штрафов с помещиков великороссийских губерний за проживательство у них евреев. Впрочем, нарушать законы приходилось и высшим представителям власти. Характерен в этом отношении эпизод с доставкой полоцких кадетов в Петербург; еврейским извозчикам было запрещено выезжать за пределы черты, русских же извозчиков было мало, и, не имея конкурентов, они значительно повысили цены; ввиду этого главный начальник военно-учебных заведений, великий князь, возбудил ходатайство, чтобы евреям было разрешено подвозить кадетов хотя бы до Пскова, но государь положил резолюцию: «Согласен, но не до Пскова, а до Острова». Впрочем, евреям тогда же, ввиду крайней надобности в них, было разрешено, при новых, конечно, ограничительных правилах, заниматься извозными промыслами, совершая поездки из черты оседлости «во все прочие края Империи»[85]. Одновременно, под давлением требований жизни, были введены облегчения для временного пребывания вне черты не только купцов, но и мещан, причем, конечно, были опять-таки установлены известные меры, долженствовавшие предупредить возможность злоупотребления новым законом[86]. О, этот страх пред «злоупотреблениями» был так силен, что даже крестившемуся мужу или жене запрещалось водворяться вне черты оседлости, если один из супругов оставался в еврействе