ХОСЕ САЛЬГАР. Он выиграл премию «Эссо», и то была его первая опубликованная книга. Говорил: «За сим я сворачиваю шею того лебедя, потому что свою книгу наконец-то опубликовал». Несколько экземпляров он раздарил, и они ходили по рукам, но тираж люди не раскупали. Мне он тоже экземпляр дал, вот этот. Он друзьям своим дарил.
ЭДУАРДО МАРСЕЛЕС ДАКОНТЕ. Он выигрывает премию, и это здорово ему помогает. Тогда я узнаю наверняка, что он из Аракатаки. Его статус растет. В семье у нас часто говорили: «Нет, ну представляете, Габито…», «Смотрите-ка, дела у Габито в гору идут, то-то радость!» — и все в таком духе. Габито у них стал примером. Все наши его так называли — Габито. Габито то, Габито это… Сколько они его помнят — еще с мальчишеской поры, — столько он для них Габито. Никто его не называл Габриэлем или, там, Габо — только Габито. Особенно те, кто с малолетства его знал.
САНТЬЯГО МУТИС. Ему несказанно везло с друзьями и с пристанищами. В Барранкилье у него был Альфонсо Фуэнмайор. В Париже — та мадам, владелица пансиона, ну и в Мехико нечто в том же роде повторилось.
ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. Альваро Мутис рекламщиком был, во всяком случае долгое время в рекламе проработал. Как-то раз мы с ним пошли в одно рекламное агентство в Мехико, так все дамочки к нему кинулись и давай обнимать и целовать наперебой. Я ему говорю: «Ты, маэстро, заставляешь меня ревновать. Как ты их охмурил?» А он отвечает: «Слушай, маэстро, открою тебе один секрет. Главное — сумей убедить всех женщин в том, что ты всегда свободен и не прочь». У меня книга его есть, он в ней дарственную надпись написал: «Единственному моему другу, который, как я знаю, всегда свободен и не прочь». Я в Мехико жил, когда туда Габо приехал, и у меня сложилось впечатление, что он завязал с литературой — очень уж плотно он с киношной публикой сошелся.
ЭММАНУЭЛЬ КАРБАЛЬО. Мутис свел его с писателями, издателями, газетчиками. И с кинематографистами тоже. Он с семейством Барбачано работал. Те выпускали еженедельный вестник и снимали кинофильмы. Там множество народа работало. Он познакомился с Карлосом Фуэнтесом, жаль, он вам уже ничего не расскажет.
МАРИЯ ЛУИСА ЭЛИО. Мы с моим мужем Хоми делали экспериментальное кино под названием «На пустом балконе». А снимали его в Мехико. И всякий раз, когда шел этот фильм — в обычном прокате его не показывали, а только в артхаусных клубах, — в зале мелькал Габо, но он прятался, чтобы нам на глаза не попасться. Но точно приходил и смотрел фильм. По-моему, он его двадцать тыщ раз посмотрел, не меньше. Ни одного случая не упускал увидеть. В этом фильме огромная масса народа отметилась. Там Хоми, он, собственно, фильм делал. И Эмилио Гарсиа Риэра. Хосе Луис Гонсалес де Леон. Хайме Муньос де Баэна. Диего де Меса. И Сальвадор Элисондо. Хуан Гарсиа Понсе. Томас Сеговиа. Так, кто еще? Это рассказы были, которые я написала, и их потом объединили. Мой муж режиссером выступил. Нет, Габо там не играл. Сальвадор Элисондо играл семинариста, а Джон Пейдж — священника. Габо ни на одну роль не взяли, не такое у него лицо, чтобы играть истинного испанца по рождению. У него внешность слишком экзотическая. Скулы великолепно вылепленные. Прекрасное лицо… невероятно прекрасное, но совсем не испанское. Торжественно-печальное лицо.
ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. С кино у него завязался в некотором роде кровосмесительный роман, пошедший ему во вред. На счету Габо нет ни одного значительного фильма. Как нет и ни одного написанного Габо выдающегося киносценария. А ведь идеи-то были великолепные. Потрясающие. Но Габо настолько литературен, что его литературу невозможно перенести на экран, разве что пришлось бы приложить руку кому-то особенному вроде Бергмана, который (как мне подумалось в определенный момент, только не помню в какой) собирался показать нам, как сам Господь дверь открывает. Нет? Значит, надо искать такого же необычного гения, сообразного гению Габо. Хотя, я думаю, это немножко… как бы сказать?.. перебор — требовать от Габо, чтобы он, будучи великим писателем, вдобавок заделался бы и великим кинематографистом.
КАРМЕН БАЛСЕЛЬС. Он никогда не хотел, чтобы «Сто лет одиночества» экранизировали. И по сей день его семья отклоняет любые предложения из глубокого уважения к его желанию, и так же, думаю, будет впредь. Но я действительно не понимаю, отчего так, разве что из-за невозможности передать другими художественными средствами всю блистательность этого текста, этого произведения искусства, и воплотить его в ином произведении. Немыслимо даже представить, что фильм может получиться столь же великолепным, как сама книга. И это к любой книге Гарсиа Маркеса относится. Впрочем, я сама часто настаивала на том, чтобы он соглашался на кинематографические предложения, — иногда по финансовым соображениям, а иногда потому, что в проекте участвовали люди, на которых можно положиться; но это факт: написанные в порыве вдохновения фразы крайне сложно воплотить в визуальный образ.
ЭММАНУЭЛЬ КАРБАЛЬО. Я познакомился с ним, потому что был очень тесно связан с издательством «Эра». Это мексиканский издатель Габо. Там вышел его «Недобрый час» с примечанием автора о том, что он отказывается признавать авторство предыдущего, самого первого издания, удостоенного в Колумбии премии от нефтяной компании. Текст тогда причесали, перевели с колумбийского испанского на кастильский, и это невероятно его возмутило. Так что в «Эре» его издали с примечанием: «Вы держите в руках первое издание романа на испанском языке». То, другое, вышло на языке, который вроде и напоминал колумбийский, но по сути таковым не был, как не был и чисто кастильским. В то время я был женат на владелице «Эры», и она же являлась там директором. Каталонка. Неус Эспресате. У Габо имелся еще один очень хороший друг, Висенте Рохо. Рохо его в издательство «Эра» и привел. Там мы с Габо и познакомились, нас Рохо друг другу представил. Неус Эспресате с ним тоже познакомилась, и мы подружились. Виделись часто. Раз или два в неделю общались. И с Мерседес, его женой. И с ним. Очень хорошая, прочная дружба между нами завязалась.
КИКЕ СКОПЕЛЬ. А-а, так это мы с Габито, он тогда уже в Мехико жил. Звонит мне в какой-то день Малыш Сепеда. К карнавалу, говорит, готовься. Мы собирались оторваться там по полной программе. Ну, а я-то в курсе, что у него всегда карманы деньгами набиты, потому как пивовары эти платили ему нехило. Он и говорит: «Денег у меня туча, есть что на карнавале спустить, ох и погуляем. От тебя требуется все это заснять, честь по чести. Мы с тобой кино документальное об этих чертовых карнавалах снимать будем, мы-то двое Барранкилью как родную знаем и то, как там празднуют. В общем, готовься». Хорошо, соглашаюсь, чтобы фильм получился, перво-наперво нужно… Он тут же в ответ: «Не боись, с этим у нас полный порядок». И звонит Панаме: «Пришли мне две сотни катушек шестнадцатимиллиметровки». Тогда ничего подобного, что сейчас есть, всякого такого цифрового, и в помине не было, только пленка — восьмимиллиметровая, шестнадцатимиллиметровая, ну, и еще тридцатипятимиллиметровка. «Пришли мне двести катушек». И мне говорит: «Не бери в голову, с тебя за это денег не попросят». В общем, двести катушек этой пленки нам обломились. Грузовик от пивоварни. «Я уже и грузовик зарядил. Со всем, что нам пригодится. В три утра за тобой заеду» (это потому, что гулянья карнавальные часа в три-четыре утра начинаются). Мы свое дело сделали: я снимал, Альваро у меня под боком ром попивал, и Габито после нас поработал. Материал, что я наснимал, Альваро в Мехико отправил на проявку, а Габито там все смонтировал. Недавно показали они мне фильм этот. Текст закадровый читает тот деятель с радио, который помер. Как его? Маркос Перес. Фильм вышел. А в титрах значится: съемки Габриэля Гарсиа Маркеса, монтаж Альваро Сепеды. Энрике Скопель вообще нигде не упоминается. Такая же история и с «Синим лангустом».
ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. Это факт, ему нравилось фильмы делать, он так мне и сказал: «Слушай, это же единственное, чему я научился, верно?» Вы же помните, он изучал кинематографию в «Чентро спериментале ди чинематографиа де Рома».
ЭММАНУЭЛЬ КАРБАЛЬО. Думающая публика в Мексике, в Латинской Америке и в Испании уже знала его как писателя, но знаменитым он не был. Знали его и мы, мальчишки-переростки, те, которые потом стали что-то из себя представлять, но все же оставались самыми обычными и ничем особо не выделялись. Мы были его друзьями. Так вот, Висенте Рохо приводит его в «Эру», в издательство, где я тогда редактором работал. И «Эра» публикует все его книги — и колумбийские, и новые, написанные в Париже и Мехико. Мы тесно общались, завтракали вместе, обедали, разговаривали, напивались допьяна, и так месяцы напролет.
КАРМЕН БАЛСЕЛЬС. В 1965-м — это год, когда я продала права на первую серию его рассказов, — я в первый раз с ним встретилась лично в свой приезд в Мехико; я приехала после Вашингтона, куда впервые ездила со своим мужем Луисом, и мы побывали в Мехико, где познакомились с Габо и с Мерседес. Чудесная встреча получилась, и с тех пор наши отношения только укреплялись. Та моя первая поездка в Соединенные Штаты стала для меня потрясающим открытием и положила начало всему тому, что теперь является моей профессиональной жизнью, и даже сегодня я подпишусь под одной фразой, которая целиком и полностью характеризует и подытоживает то путешествие: «Америка — это моя судьба».
МАРИЯ ЛУИСА ЭЛИО. Это было в нашу с ним третью встречу. Мы тогда ходили на ужин к Альваро Мутису; к тому моменту он еще не женился на Кармен. И Кармен в тот раз готовила рис по-каталонски; мы ушли с одного мероприятия и небольшой компанией отправились домой к Мутису — поесть того риса по-каталонски. Так получилось, что Габриэль оказался рядом со мной, он заговорил и никак не мог остановиться, все говорил, говорил, говорил. Со всеми говорил.
ЭММАНУЭЛЬ КАРБАЛЬО. Он держался просто, но настороженно, как будто все время защититься хотел. Никак по нему не скажешь, что он писатель. Он нисколько не заносился. Не пересыпал речь литературными красивостями и мудреными словечками, а изъяснялся понятно, как обычный человек. В сущности, он нарочно изображал из себя этакую безыскусную простоту, чем обезоруживал педантов и блюстителей правил.