[83]. Я же, поскольку один переводил всех, брал себе разные псевдонимы.
Нью-йоркским издателем Хулио Кортасара была Сара Блэкберн, а ее муж, поэт Пол Блэкберн, являлся его литературным агентом. У нас Кортасара не знали, зато в Аргентине он пользовался большой известностью. Его «Игру в классики» с помпой издали в начале 1960-х годов. И мне позвонила Сара — она знала о нашем «Одиссее» и о том, что я там был переводчиком. Звонит и спрашивает, не хочу ли я взглянуть на этот аргентинский роман и перевести его. Я ответил «да», и она прислала мне текст. Попросила для пробы сделать перевод одной главы. Я перевел первую и еще одну. Выслал ей. И ей понравилось. Понравилось и самому Хулио. Он пожелал, чтобы я переводил книгу. Я согласился, хотя сам роман еще не прочитал. Позже я обнаружил, что это лучший способ переводить — не прочитав текст заранее.
МАРИЯ ЛУИСА ЭЛИО. Отсюда он пишет письма видным писателям того времени. Варгасу Льосе и тому аргентинцу, как же его?.. Кортасару. Он им пишет и посылает им роман, желая узнать их мнение. Роман был уже завершен, но не издан. И оба ответили, потрясенные, изумленные: «Что мы можем сказать? Нам, похоже, самим надо у него мнения спрашивать».
ГРЕГОРИ РАБАССА. Хулио и Габо потом сблизились в Париже. Они дружили, а Габо требовался переводчик для «Ста лет одиночества». Своим знакомством они обязаны политике. Ведь оба — латиноамериканские политэмигранты и в Париже кое-что делали для левых. И, конечно, вещи друг друга читали. Он пожелал меня в переводчики, но я тогда был занят другим текстом. И сказал: «Позвольте я сначала Астуриаса доделаю». Да, кажется, это была вещь Астуриаса, хотя, может быть, и Клариси Лиспектор[84]. Я тогда только возвратился из Рио после развода и новой женитьбы и узнал, что мой перевод «Игры в классики» удостоился Национальной книжной премии. В те годы переводам еще присуждали премии. Теперь нет. И я ее выиграл. Не помню, дали ли мне с этой премией хоть сколько-то денег.
Короче говоря, был такой венесуэльский скульптор, Хосе Гильермо Кастильо. Он к литературе имел отношение и выступал в роли литературного консультанта для организации, которую сегодня называют Обществом американских континентов. Он развернул здесь мощную кампанию среди издателей и добыл деньги на перевод книг латиноамериканских авторов. В том числе книги Габо — с издателем Кассом Кэнфилдом — младшим, чей отец, Касс Кэнфилд, был одним из основателей издательства «Харпер энд бразерс», оно потом стало называться «Харпер энд Роу»[85]. Так вот, они купили права на «Сто лет одиночества» и выделили деньги на перевод. Перевод передали центру, а те заплатили мне за работу. Причем без всякого роялти. Переводчикам тогда не полагалось получать роялти — отчисления с продаж переведенных ими книг. Мне такое вообще в голову не приходило. У меня и агента-то не было. Полагаю, следовало завести себе агента, но это все сильно усложнило бы. Потом перевод издали — вот, собственно, и весь сказ.
ПЛИНИО АПУЛЕЙО МЕНДОСА. В марте 1968 года Габо делится со мной впечатлениями о том, как его изумляет колоссальный успех «Ста лет одиночества» в Италии.
ГРЕГОРИ РАБАССА. Не думаю, что получил за перевод больше десяти тысяч долларов. Конечно, тогда это были совсем другие деньги, но они определенно могли бы заплатить и щедрее. Но вышло так, ничего не поделаешь. Касс выбил для меня роялти за издание, выпущенное для любительского клуба «Книга месяца»; сейчас его уже не существует. Правда, то были совсем небольшие выплаты, порядка 300–400 долларов в год — очень скромно. Это я потом сообразил, что к чему, и, проявив некоторую ловкость, раздобыл права на перевод уже покойного автора, Машаду де Ассиса[86]. Так что теперь я и есть Машаду де Ассис. И все отчисления поступают мне.
МАРГАРИТА ДЕ ЛА ВЕГА. Приехав в 1974 году в Соединенные Штаты, я принялась ходить по книжным магазинам: смотрела, где у них книги Гарсиа Маркеса помещены, и заставляла переставлять их туда, где им полагается стоять. Потому что его вечно ставили под букву М, совершенно не соображая, что место его под буквой Г. Кажется, я даже в библиотеках видела, в каталогах, что он под буквой М значится. В Соединенных Штатах до сих пор считают, что Гарсиа — его второе имя, а настоящая фамилия — Маркес.
ГРЕГОРИ РАБАССА. Помнится, на перевод у меня ушло меньше года. Я жил в районе Бруклин-Хайтс, и еще у нас на побережье в Хамптон-Бейс пляжный домик имелся. С чудесной верандой — на той веранде я и работал над переводом. То издание, с которого я переводил, было оформлено в багровых, белых и красных тонах. Печатал я на своей «Олимпии»; я и сейчас ей пользуюсь, хотя получается не так быстро, как в прежние дни. Я работал с оригиналом и со словарем. Делал один экземпляр, без копий. И готовое отсылал Кассу, чтобы тот сразу приступал к редактуре. Нет, ощущения, будто я сам это писал, не возникало. Но я считал, что мой перевод неплохо читается. Вот и все, что я по этому поводу думал. Прочие мысли позже уже приходят, а пока ты переводишь, все внимание сосредоточено только на словах. С ним было довольно легко. Может, я сейчас немного впадаю в мистику, но скажу, что он будто подсказывал мне, какое слово выбрать. Ибо у слова, которое он использовал на испанском, в английском языке неизменно находился лишь один превосходный эквивалент, в точности передающий мысль автора. Я не то чтобы превозношу его — я похвал не раздаю. Но вещь сделана хорошо. Перевод вышел сразу же и принес ему славу. Очень быстро. Думаю, всем на континенте пришлось по душе, что нашелся кто-то, наконец заговоривший от их имени. Он первым из латиноамериканских писателей приобрел мировую известность и заодно привлек всеобщее внимание ко всей группе литераторов, образовавшейся вокруг него.
САНТЬЯГО МУТИС. Сколько лет в то время было Габо? Это 1967 год, так? А Габо родился в 1927-м или в 1928-м. Сорок лет получается. После «Ста лет одиночества» в нем начал проклевываться совсем другой человек.
ГРЕГОРИ РАБАССА. Я виделся с ним всего раз, когда он приезжал в Нью-Йорк. Его сыновья еще совсем маленькие были. Книга тогда только-только вышла, и для него организовали несколько мероприятий, где ему следовало появиться. Мы накоротке повидались в его отеле. В каком, не вспомню. На окраине Манхэттена, типичный такой для мидтауна[87] отель. Моя жена Клем чуть позже подъехала, она в тот день лекции читала. В сущности, говорить нам было особо не о чем. Жарища стояла страшная, дружеские отношения между нами то вспыхивали, то гасли. Но я знал его не так хорошо, как Хулио. Он на Хулио совсем не похож, тот — человек очень открытый. А Габо более сдержан, закрыт. Есть и еще кое-какое различие. Хулио на несколько футов повыше будет.
САНТЬЯГО МУТИС. Так не бывает, чтобы слава не повлияла на человека, но если ты одинок, то тебе в одиночку с этим справляться приходится. Думаю, Габо подчинился неизбежности. Нет! Не так, он не подчинился — его и не спрашивали, слава сама настигла его. Как настигает дикий зверь, как пронзает рогами бык. И тогда мало-помалу, постепенно в нем начал проявляться другой человек. Теперь он совсем уже не тот.
Глава 20. Габо как прилагательное, как существительное и как глагол
История о том, как Гарсиа Маркес превращается в знаменитого автора «Ста лет одиночества»
РАМОН ИЛЬЯН БАККА. В среде критиков, обозревателей и журналистов многие впали в габопоклонство, устраивают форменный культ, заполонивший все и вся и определенно подавляющий остальных. Особенно тех из нас, кто позже пришел в литературу и пытался писать. Каждый горел желанием создать еще один роман, который тоже станет портретом эпохи. Помню даже, как в роман Агилеры Гаррамуньо[88] «Краткая история всех вещей» засунули нечто вроде закладки с надписью: «Продолжает традиции „Ста лет одиночества“». Куда только не пихали закладки эти, с ними все книги продавали. Ох уж этот разрушительный гарсиамаркизм!
ХОСЕ САЛЬГАР. Он на все повлиял, так я думаю. Пагубно — на пришедшее сразу вслед за ним поколение. Подобный эффект в свое время произвел Уотергейт. После Уотергейта все профессиональные журналисты считали своим долгом низвергать президентов. Так и с Габо: когда в разгар бума латиноамериканской литературы к нему пришел ошеломительный успех, журналисты все как один уверовали, что обязаны писать лучше него и это единственный для них способ преуспеть. И ведь многие думали, что Габо — писатель не ахти какой, что они способны на большее, и однако начали подражать ему.
РАМОН ИЛЬЯН БАККА. Помню одного журналиста, Хуана Госсейна, так он авторитет заработал тем, что писал совсем как Гарсиа Маркес. И ведь ясно как день, что он всю дорогу гарсиамаркесировал.
КИКЕ СКОПЕЛЬ. Однажды, помню, дома у Малыша Сепеды Габито прямо так и заявил Госсейну — мол, хватить мне подражать.
ХОСЕ САЛЬГАР. Нормальный ход вещей. Я потерял связь с Габо, а он тем временем начал внутренне меняться, впрочем, быстро вернулся в Колумбию. Отношений с журналистикой он никогда не рвал, разве что на те пять лет. До того момента, пока мы все, и особенно Гильермо Кано, каким-то чудом не убедили его, что он должен продолжать писать свои колонки. Та, с которой он начал, рассказывала об одном блестящем министре; и где бы он ни был, он обязательно сочинял тексты для своих колонок и вовремя присылал их, однако это был уже совсем другой Габо.
РАМОН ИЛЬЯН БАККА. Потом его захлестнуло славой. Именно тогда его начали величать Габриэлем Гарсиа Маркесом. И все ринулись вызнавать о нем все что только можно. Даже габопоклонники появились, габолюбы, обожатели его. Габопоклонство и сейчас, между прочим, существует. По всему миру. Здесь, у нас, нашлись и завзятые габолюбы вроде Карлоса Хоты — он принялся записывать все, какие только попадутся, сведения о Гарсиа Маркесе, сопоставлять их и сравнивать; бывал ли он здесь, бывал ли там. Но это уже позже, когда тот француз, Жак Жиляр, пожаловал…