КИКЕ СКОПЕЛЬ. Нет, Гарсиа Маркесом он еще не стал. На полпути к Гарсиа Маркесу находился. Пока не дошел. Это же я в том доме жил, и Альваро, такой, мне говорит: «Не валяй дурака, Кике, видишь же, Габито без гроша мается. Съезжай из своей студии, вон, у мамаши своей перекантуешься. А он тебе заплатит. Он огромных денег заработает на этой книжке, ну, которую издает. А как заработает огромных денег на книжке этой, так тебе и заплатит». Вот почему я из своего дома съехал и сдал его Габито в аренду. Потом, когда я маху дал и спросил с него плату, он взъелся на меня из-за этого. «Хорош выделываться, давай плати, эдакий ты сукин сын, раз должен мне, так и плати, не отвиливай. Два года уже в доме моем живешь, а платить не платишь». Потом он все же расплатился со мной. Тогда мы сердитые друг на дружку были, но зла — нет, зла не держали.
МАРИЯ ЛУИСА ЭЛИО. Когда он разбогател, он наконец-то сполна с мясником расплатился за все то мясо, что тот ему в долг отпускал.
КАРМЕН БАЛСЕЛЬС. Отношения с деньгами — вопрос фундаментальный, и не только для Габо: на том весь мир стоит. Когда у тебя совсем ни гроша, на что угодно пойдешь, только бы средства добыть. Если у тебя есть хоть какие-то деньги, то ты вообще вряд ли из-за них переживать будешь, но если у тебя их достаточно, а может, даже с избытком, то уже удовлетворяешь разные свои прихоти и только ради денег ничего делать не станешь.
Правду говоря, он любил дорогие рестораны и шампанское лучших марок. Много памятных обедов у нас было. Не вспомню уже, за чей счет. Я точно платила по одной простой причине — Габо не любил счета оплачивать и, бывало, просил: «Ты, Каме, уплати по счету и на меня запиши, добавь к тому, что я тебе уже должен».
АРМАНДО САБАЛЕТА. Я узнал из «Эль Эспектадора», что Гарсиа Маркеса наградили премией Ромуло Гальегоса размером в сто тысяч боливаров, а он те деньги передал в пользу каких-то политзаключенных. Затем другую премию получил, в десять тысяч долларов, и снова каким-то другим заключенным отдал. И я… Я очень люблю город, где Гарсиа Маркес родился, и хорошо знаю дом, в котором он появился на свет: сейчас там двор весь зарос сорняками и кустами ежевики. Единственная разница с тем, что было, — от фасада лишь половина осталась. Я видел, в каком состоянии этот дом — заброшенный он теперь, — да и городу тоже многое нужно, водопровод нужен, больница, школа средняя, в конце концов… А он на сторону деньги отдает. Из-за этого я и написал песню, в которой говорится:
Ах, писатель Гарсиа Маркес,
Ох, писатель Гарсиа Маркес,
Тебя нам надо вразумить:
Ты землю, где на свет родился,
Изволь и холить, и любить,
Ты больше так не вздумай делать,
Не смей свой город забывать
И дом родной, где свет увидел,
На произвол судьбы бросать
В беде и в полном запустенье,
Как будто дела тебе нет.
ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Он приехал в Колумбию и сказал, что деньги от венесуэльской премии отдал партизанам, на революцию, значит. А когда здесь заваруха с мятежниками началась, там, в Боготе, на демонстрации произошла та история с парнишкой. Фотография, как там университет поджигают, весь мир обошла; он убегал, а они в него бросали все что ни попадя. Габо же написал, что принимал участие в той революции. И тогда Пачо Посада — он Консервативную партию поддерживал и был редактором в «Диарио дель Карибе» — явился и раскопал все это, и еще передовицу тиснул, где говорилось, мол, как легко таким манером революцию сделать. Издалека. Теперь у него денег куры не клюют. Слава теперь у него. И квартира есть — так это у них в Барселоне называется, — и бог знает что еще. Пачо в глотку ему ту передовицу засунул. Он спросил: «Что же ты сюда не приедешь и здесь революцию не замутишь, а? Давай, не теряйся». Он даже сказал мне: «Поезжай в Мехико, камеру свою возьми и поснимай, какой там у него дом. Черт побери! Какой он вообще? Ты видел его, дом этот?» Кончилось тем, что к Пачо пришел Фуэнмайор со словами: «Знаешь что, Пачо, кончай-ка ты этот сыр-бор». А Пачо ему как следует врезал. Написал: «Он со всеми диктаторами переписывается… Лебезит, соглашается с тем, как все мило да прекрасно… А они его в гостевых президентских апартаментах селят».
ЭММАНУЭЛЬ КАРБАЛЬО. Его дружба с Фиделем Кастро очень меня тревожила, очень-очень.
УИЛЬЯМ СТАЙРОН. Думаю, Фидель восхищается Габо как выдающимся писателем. И здесь нет ничего странного. Это взаимное притяжение и уважение. И зиждется оно не только на преклонении перед величайшим гением Гарсиа Маркеса, но и на том, что Фидель, наделенный особым очарованием и живостью ума, понимает, с каким почетом Габо относится к его революционным принципам. В каком-то смысле Фидель является воплощением «Осени патриарха». Их взаимоотношения обоих вдохновляют и строятся на разделяемых обоими принципах, и благодаря этому между ними сложилась такая дружба, которая не нуждается ни в каких объяснениях.
ЭДУАРДО МАРСЕЛЕС ДАКОНТЕ. Конечно, Аракатака изменилась. Гарсиа Маркес, так сказать, поместил ее на карте, сделал видимой. И жизнь в городе поменялась, потому что туда потянулись туристы. Понадобилось построить новую гостиницу. Понадобилось открыть больше ресторанов. Городская экономика оживилась, пошла в гору. Так или иначе, но приезжие тратили в городе деньги, обедали, останавливались в отелях. И благодаря всему этому дом, где он родился, объявили музеем. Заднюю его часть перестроили. С фасада он выглядит как все эти реконструированные дома, потому что первоначально существовавший дом (надо полагать, он был построен из тростника вперемешку с глиной) развалился. Так они другой на том месте возвели, спереди сделали из материалов посолиднее. А на задах кухню и многое из обстановки сохранили в том же виде, как было при его рождении. Я все время навещаю Аракатаку. Тетки мои еще живут там, кузены, родня двоюродная-троюродная. Кузенов у меня — пруд пруди, встретят на улице и кричат: «Привет, кузен!» — а я в ответ: «Привет, кузен!» — хотя знать не знаю, который это из кузенов, потому что они кузены кузенов. Ох и много же их, столько же, сколько у Буэндиа.
ХУАНЧО ХИНЕТЕ. Нахлынули сюда к нам гринго всех разновидностей, иностранцы разные, и мы их на джипе по округе здешней катали, показывали-рассказывали, что и как. Некоторые, бывало, просили раздобыть им марихуаны; такое во времена «банановой лихорадки» было.
АРМАНДО САБАЛЕТА. Я как-то столкнулся с ним в Вальедупаре, уже после того, как ту песню написал, он поздоровался со мной и говорит: «Мне она понравилась. Очень, очень хороша твоя песня, мои поздравления. Три месяца меня жутко раздражало то, что народ неугомонный никак униматься не желал, а через три месяца возмущение на убыль пошло, и я тоже потихоньку успокаиваться начал. Хотел было в ответ собственное вальенато для тебя сочинить, но не отыскал у нас в Колумбии композитора, способного сделать это лучше тебя. А потом и запал у меня прошел». Так что он поздравил меня и пригласил на обед в один из тех дней, когда они праздновали. И очень, очень ему со мной хорошо и приятно было, ручаюсь. Мы выступали в доме у Дарио Павахо, в Вальедупаре. Они там по случаю нашего примирения целый праздник устроили. Он обожает вальенато. Я еще по Аракатаке его знал, когда он в большие знаменитости не вышел. И потом, когда «Сто лет одиночества» появились, тоже его встречал. Он ни капли не меняется. Улыбается, балагурит. И всегда оценит: «Это, маэстро, здорово, это элегантно».
Тогда, в Вальедупаре, он сказал: «Приглашаю тебя в компанию, давай эти пару дней, что я в Валье, вместе пошатаемся». Ну, я и согласился, и куда он — туда и я, и один из братьев Сулета тоже с нами был. Гулянка та на два дня растянулась. И удалась, очень удалась, славная гулянка. Его если приглашал кто — на обед, скажем, или на ужин, — так он Эмилиано Сулету с собой звал, старичка, и меня тоже. Что делать, он решал, а мы подстраивались. Угощали нас чем-нибудь из традиционных блюд. Козленка готовили. Жаркое. Рыбу. Курятину. Наготовят вечно, как на банкет, и непременно поют под африканский барабан, под гуачараку[94] и аккордеон. А пели, как на настоящем состязании певцов вальенато. Вальенатос вообще-то для танцев не приспособлены, вальенато слушать надо. А самый смак — это импровизации. В идеале на празднике вальенато, если он как следует задался, импровизируешь и стихи слушаешь. Танцевать никто не танцует. Потому что музыка эта, ее блеск, красота ее для слушания предназначены, и слова должен слушать тот, к кому они обращены. Ведь музыка в тех краях — она костумбристская[95], бытописательная. Повествует о жизни кого-нибудь, кто в департаменте Сесар живет. По крайней мере в этом регионе песню сочиняют для отдельного человека.
ЭММАНУЭЛЬ КАРБАЛЬО. Гарсиа Маркес, которого я знал, был скромным парнем, застенчивым и не стремился к тому, чтобы его нахваливали, дифирамбы пели. А после того как он роман опубликовал и его «Сто лет одиночества» постиг нежданно грандиозный успех, я с ним не виделся. Много лет не виделся, не встречался. Он знаменитым стал, надулся от важности, и вот эта надутость его, осознание собственной значительности сильно меня раздражали. Я не искал с ним встреч, а он — со мной. Однажды — он как раз из своих заграниц вернулся, весь лощеный, изысканно-элегантный — он пришел ко мне, в мой кабинет в издательстве, и вижу: уже не тот он, не прежний. Да, в определенный момент мы с ним познакомились и очень крепко сдружились. А потом уже нет. Он каких-то своих целей в жизни добивался, ну, и я — своих. Его пленяла слава, всеобщее признание, он не успевал войти, как все хором: «Смотрите, смотрите, сам Гарсиа Маркес». А все то, о чем я вам рассказывал, — это чудесные времена были, и, хотя теперь наша дружба врозь, я с теплотой их вспоминаю.
АЛЬБИНА ДЮ БУАРУВРЕ. C Габриэлем Гарсиа Маркесом мы познакомились году в 1971-м, в Париже, когда собирались учредить журнал «Либре». Я знала испанского писателя Хуана Гойтисоло, он очень увлекался авангардом и в том году приехал ко мне, потому что носился с идеей собрать в одном литературном журнале всех писателей латиноамериканского бума — и левых взглядов, и правых. Многие жили в Париже, другие туда часто наезжали, пото