Позже — уже очень поздно было — Кастро заговорил в этой своей завораживающей манере о войнах и сражениях. Беседа у нас шла о разных политических курьезах, и он дал великолепные, четкие сводки о реально происходивших исторических битвах. От Пелопоннесской войны до Войны в Персидском заливе: кто командовал, какие маневры осуществлялись, каких успехов добивались и в чем допускали ошибки. А потом перешел на разбор собственных действий, которые считал ошибочными, — в роли партизана, бойца, лидера. Габо поворачивается ко мне и шепчет: «Вот сейчас он и правда задет за живое. Это еще долго продлится, но это будет очень хорошо». Ему нравилось, как все складывалось, он воспринимал происходящее беспристрастно, никого не судя, а просто со стороны смотрел, и больше всего его занимали реакции присутствующих. Кажется, я люблю наблюдать за Габо, когда тот наблюдает за другими. Улавливаешь, какие детали он подмечает, какие мысленно откладывает в голове, но видишь также его доброжелательность, отзывчивость, хотя он не чужд критических суждений. Нет, конечно, он не сидит, одобряя или осуждая сиюминутные политические решения.
САНТЬЯГО МУТИС. Например, когда Габо написал книгу о Кубе, помню, его просили не публиковать ее, потому что она могла повредить Кубе. Так она и не вышла, та книга. Отдельные главы у нас здесь в журнале «Альтернатива» печатались, и из них было видно, как людям живется на Кубе. Габо писал ее, отражая реальную жизнь кубинцев, но, когда уже собирался издать, ему сказали: «В политическом смысле книга направлена против нас, потому что вам видны все наши трудности». Сам Габо так не думает, иначе зачем бы он писал. Но не знаю, наверное, книга могла бы показаться восхитительной, но она изображает действительность, в которой власти не способны хоть как-то наладить множество вещей. Политически это совсем не выигрышно смотрится. И, думаю, это не слишком устраивает правительство, но по-человечески… Скажем так, это то, что Габо пришлось самому для себя обосновать, с чем ему пришлось примириться. И то, что ты как читатель должен принять. Потому что, я считаю, не может быть никаких политических резонов, которые помешали бы тебе правдиво рассказывать о жизни людей. Ты же хочешь знать, как оно происходит на самом деле, а не как подается властями. Вот где ты должен сказать себе, что больше не желаешь принимать эту политически корректную манеру.
УИЛЬЯМ СТАЙРОН. Я думаю, все очень просто. Это со стороны кажется, будто все сложно, а на самом деле — проще простого. Я считаю, что Габо довольно близко сдружился с Кастро, и полагаю также, что дружба эта сформировалась на достаточно раннем этапе возвышения Кастро. Под «возвышением» я подразумеваю его восхождение к власти на Кубе. Это и является причиной обрушивающихся на голову Габо потоков жесточайшей критики. И все же, уверен, дружба между ними очень крепкая и Габо полон решимости мириться со всеми ее издержками.
САНТЬЯГО МУТИС. В любом случае мы не имеем права давать Габо моральную оценку. Его политические взгляды — пожалуйста, можем осуждать. Даже не осуждать, а высказывать несогласие с ними. Но не в моральном смысле. Впрочем, когда ты от литературы переходишь в политику и публично обозначаешь свою политическую позицию, люди откликаются на нее в публичном пространстве. И ведет это к тому, что у тебя появляются оппоненты. Разворачиваются битвы и всякие ужасные вещи. Да. Между Кабрерой Инфанте и Габо просто жуткая вражда разгорелась[127]. И еще целый легион писателей на него ополчились. В политическом аспекте они взвились из-за того, что Габо вторгся на территорию, где обсуждаются все эти вещи, а это проблема власти.
Власть на то и власть, чтобы о ней спорить. А должен ли писатель в это ввязываться или нет, это уже другой вопрос.
РОУЗ СТАЙРОН. Он большой активист — с одной стороны, и романтик — с другой, и в обоих смыслах реалист. То есть он всегда очень чутко улавливает, когда совершается несправедливость, и тут же бросается в бой, будь то несправедливость в отношении человека или политическая, будь то Пиночет, или Клинтон, или Кастро. Неважно, кто допускает несправедливость — человек ли, правительство ли, — у него всегда срабатывает глубинное чувство, которое безошибочно подсказывает, что справедливо, а что нет. И потом, он беззаветно предан и своему писательству, и своей активистской деятельности. Касается ли это его творчества или его активизма, думаю — это я сейчас просто вслух рассуждаю, — он так глубоко понимает характеры, так ясно представляет себе их внутреннюю суть, что именно это позволяет ему выводить в своих произведениях героев очень реальных, жизненно правдивых. Они же незабываемые, его персонажи. Он насквозь видит как плохого парня, так и хорошего.
САНТЬЯГО МУТИС. Что ему помогает выдерживать это… Не понимаю. Потому что, я считаю, это вещи, требующие полной отдачи, без остатка. Другими словами, когда ты так вовлечен в политику, ты весь подчинен ей и этому образу существования. Что ни говори, а Габо — человек по-настоящему сильный. Уверен, накинь они одну из своих удавок на кого-нибудь другого, тот сразу — пшик — и спекся бы. Сколько людей не согласятся идти на поводу? Вот сколько, а? Все же… только и пихаются локтями… корчат из себя невесть что, лишь бы денег заработать. А Габо — хоть бы что, он неуязвим, даже если кто-то заявляет: «Я вот это в нем не одобряю, и то мне в нем не нравится». Думаю, Габо зрелый куда более интересен, чем Габо ранний… Он намного интереснее, потому что это напрямую связано с тем, как он становился собой нынешним и как сохранил себя. На какие человеческие ценности он опирается, чтобы не изменять себе? И все это находишь в молодом Габо. Все это уже тогда проявлялось в нем. И он с той ранней поры растит это в себе, потому что считает себя обязанным в подробностях рассказывать об этом.
УИЛЬЯМ СТАЙРОН. Полагаю, в Фиделе его больше всего восхищает блестящий интеллект. И я убежден, что есть в Фиделе нечто эксцентричное, чудинка какая-то, и это ставит его особняком в ряду других диктаторов. У него чарующий ум, эластичный, изощренный, замысловато устроенный, и, думаю, привлекает Габо именно эта сторона личности Кастро. Помню одну занятную историю, которую мне Габо рассказал. Однажды во время очень, ну очень чувствительного кризиса, когда все журналисты мира слетелись на Кубу, он полетел в Гавану. Вероятно, из Мехико. В аэропорту уже репортеры сотнями роились. Фидель приехал встретить Габо, они вдвоем прошли перед всей репортерской братией в служебное помещение аэропорта и оставались там где-то с полчаса или более. Репортеры всех информационных агентств мира сгрудились у входа и ждут не дождутся, когда им сообщат, что же такое Фидель говорил Габо, а тот — Фиделю. Потом они выходят, репортеры натурально берут их в осаду. И первый вопрос адресован Габо: «Разрешите узнать, о чем вы говорили?» Габо отвечает: «Мы обсуждали лучший способ приготовления красного луциана[128]».
Обожаю этот симпатичный эпизодик, потому что — готов поручиться — то была чистая правда: они именно решали, как правильно запекать луциана.
Глава 31. Нокаут
История, из которой мы наконец-то узнаем о том, как Марио Варгас Льоса в 1976 году подбил Габо глаз
РОДРИГО МОЙЯ. Часов в одиннадцать-двенадцать утра я был у себя дома в Колониа Наполес[129], там у меня офис; дом огромный, одну часть моя мастерская занимала, а в другой я жил с возлюбленной и двумя детьми. Стук в дверь, и на тебе — на пороге Габо с Мерседес стоят. Я страшно обрадовался и страшно удивился тому, что его вижу. Габо я тогда уже считал своим другом, но у дружеских отношений тоже бывает иерархия. Наша дружба имела определенные пределы — сдержанная такая дружба, в общем. Я был газетным фотографом, а он — тем, кем был. В те поры я не позволял себе называть его Габо. А звать его Габито для меня и вовсе было равнозначно тому, чтобы звать Сервантеса Микелито. Так что он оставался Габриэлем Гарсиа Маркесом. Они пришли фотографироваться. Он мне говорит: «Хочу, чтобы ты нащелкал несколько снимков моего синяка под глазом». Они в мой дом потому и пришли, что доверяли мне.
На нем пиджак был. Но не из его любимой шотландки. Другой какой-то. А она была одета в черное, в огромных темных очках. Я спросил: «Что случилось?» А он отшутился: «Да вот, боксировал и вчистую проиграл». А ясность Мерседес внесла. Она сказала, что Варгас Льоса внезапно стукнул его. «Да за что же?» — «А не знаю. Я пошел к нему с распростертыми объятьями здороваться. Мы же некоторое время не виделись». Я уже знал, какая у них в Барселоне тесная дружба завязалась и все такое, и слыхал, что две эти пары отлично между собой ладили, потому что он уже рассказывал об этом нашему общему другу Гильермо Ангуло. Ну, то есть их дружба известным фактом являлась, и потому я очень удивился, узнав, что это Варгас Льоса ударил его. Они уселись у нас в гостиной и начали рассказывать, как дело было.
ГИЛЬЕРМО АНГУЛО. Я знаю правду насчет той драки. И все, как было, вам расскажу. В общем, слушайте: Марио всегда большим бабником слыл и сердцеедом, ну а сам-то красивый мужчина, видный очень. Женщины по нему с ума сходили. Так этот Марио, когда плыл на пароходе из Барселоны в Кальяо — ну, к себе в Перу, — повстречал дамочку дивной красоты. Они влюбляются друг в дружку. Он бросает жену и к той уходит. Потом и свадьбу сыграли, честь по чести. А уже после жена возвращается вещи собрать и, конечно, начинает видеться с друзьями. Потом они вместе назад едут, и жена Варгасу Льосе говорит: «Ты не думай, будто я непривлекательная. Твои друзья — Габо, например, — за мной так увивались…» В какой-то день встречаются они в кинотеатре в Мехико, Габо к нему идет, руки распростер, чтобы обняться. А Варгас Льоса кулак сжал и говорит: «Это тебе за то, что к моей жене подкатывал», и так его стукнул, что тот на пол опрокинулся. Тогда миссис Габа ему сказала: «Что ты тут наплел, сплошное вранье! Да, мой муж любит женщин, но только очень красивых женщин».