– Я помогу.
– Ну, что ты, детка. Да тут и ванны нет, придётся из бутылочки лить. Ах, Господи, старость – это так неудобно! – сокрушалась Зоя Николаевна.
К ней каждый день приходили родственники и сослуживцы с полными авоськами, несли арбузы, фрукты, осетинские пироги. Есть эти дары больная не могла и усиленно угощала соседок. Катя не отказывалась, а кумычка принимала самую малость: то ли аппетита нет, то ли талию берегла.
Асият навещали муж и сыновья: близнецы-первоклашки и два парня, похоже погодки. Дети вскоре уходили к реке, а муж сидел долго. Высокий и худой или, скорее, изящный, джинсовые брючки в облип-ку, куцая курточка. Восточное лицо с жёсткими короткими усами, носатое и не очень уже молодое, но, в общем, приятное, на голове – серая шапочка сванка. Говорили супруги часами, вполголоса, на своём языке. Он явно выглядел огорчённым, сочувственно трогал жену за руку, но она почему-то оставалась напряжена: то хмурилась, то тихо смеялась до слёз, и эта сверкающая влага делала её чёрные глаза совсем неотразимыми.
К Кате никто не приходил.
В девять часов вечера в палатах гасили свет. Распахнутые окна заполняло ночное небо с далёкими звёздами и узким игрушечным месяцем. Мироздание обретало непривычную глубину и нежность, бездна ласково стелилась у ног, сокровенное просилось наружу. Какие тайны у женщин? У женщин тайны – мужчины.
– Я мужа не люблю, – однажды выдала Катя залежалый секрет, который с готовностью отвалился, как засохшая болячка.
– Зачем шла за него? – строго спросила Асият.
– Боялась одна остаться, и сейчас боюсь. С родителями невозможно, у подруг свои семьи, дети, им некогда и неинтересно со мной. Мужчины ищут спутниц помоложе и нестрогих правил. Кому я нужна? Обыкновенная, ничем не выдающаяся.
– Надо избавиться от комплекса, что твой Володя незаменимый специалист, а ты никакая. Это он – простой инженер, женатый на замечательной певице.
Катя махнула невидимой в темноте рукой.
– А, хористка, и то в прошлом! Сейчас, как все чиновники, занимаюсь чем-то надуманным, никому не нужным. Ничего после меня не останется. Вот если бы мне талант Малибран …
– И что? Пройдёт двести лет и о Малибран забудут.
– А про Чайковского?
– Ещё тысячу прибавь – и про него тоже.
– Тогда я вообще ничего не понимаю. – И не старайся. Просто живи.
– Жаль родить не случилось, может, в ребёнке я нашла бы себя.
– Дети рождаются не для нас. Дети рождаются для будущего, в котором наше место с краю. И не надо отравлять им жизнь, надо уважать свободу воли. Человек вправе принимать решения, которые нужны именно ему, а не маме с папой. Можешь мне верить, у меня четверо. Асият помолчала и нехотя добавила:
– В перспективе – без отца: мы с Гамидом разводимся. – Как?! – ахнула Зоя Николаевна.
– А вот так. – Кумычка нервно засмеялась. – Влюбился мой благоверный в русскую девушку. Мне тридцать пять, ему сорок, а ей девятнадцать. Большая, мягкая и рыжая. Уже беременна.
Катя удивилась проворству сварщика, такого скромняги с виду, а кастелянша возмутилась:
– Ну, зараза! Да он тебе в подмётки не годится: простой работяга, а у самой образование высшее. Никуда он не денется.
– Вокруг меня всегда было много мужчин, умных, видных, даже богатых, один – вообще криминальный авторитет, суперсексуальный. А я выбрала этого. – Асият хотела пожать тонкими плечами, но лишь повернула голову – мешал гипс. – Любовь!
Пожилая соседка мечтательно повторила:
– Любовь… – И тут же спохватилась: – Сукин сын он, как все мужики! Правда, мой был порядочный, но, может, я чего-то не знаю?
– Гамид хороший, чуткий, заботливый! – громко воскликнула кумычка звенящим в ночной тишине голосом. – Быть вместе по любви – да, по любви – это прекрасно! А так – зачем удерживать, мучиться? Мы живём сегодня, и жизнь только одна, другой не будет. Не хочу выглядеть несчастной, мятой, жалкой. Вернусь с детьми на родину. Прежней уже не стану никогда – во мне не только рука сломалась, но надо беречь силы и сохранять форму.
– Правильно, – заявила Зоя Николаевна. – Ещё лучше замуж выйдешь. Красавица, опять же – профессия денежная.
– Да. Дорого бы заплатила, чтобы вернуть Гамида, но… Любовь нельзя купить. А то, что покупается, эрзац любви.
– Эрзац, – выпятив губы, недоверчиво повторила кастелянша незнакомое слово и покачала головой.
Катя долго не могла уснуть, мешали мысли. Да правда ли, что она не любит Володю? Может, это и есть любовь? Нет, наверное, любовь всё-таки что-то другое, сверхъестественное, необъяснимое, хотя возможно, так подсказывает литературное воспитание. А если бы муж её бросил, как Гамид, получилось бы снова себя обрести? Вряд ли. Перемены не для таких, как она, перемены для сильных.
2
Неожиданно в часы посещений в больничной палате появилась библиотекарша Прошкина. Выложила на тумбочку сникерс, тульский пряник и пояснила: лишь вчера случайно узнала, что бывшая отдыхающая попала в больницу. Чем помочь?
Катя растерялась. Мало того, что малознакомая женщина озабочена её положением, так ещё потратилась на гостинцы. Небось, себе таких сладостей не позволяет. Больная достала маленький кипятильник, который всегда брала в дорогу, пакетики Lipton, и они вдвоём с библиотекаршей выпили чаю, пахнущего бергамотом, и съели пряник. Но этим дело не кончилось. Ольга стала приходить после работы почти каждый день, сообщала новости, рассказывала случаи из своей жизни и всегда что-нибудь приносила – ветку винограда, пару яблок, персик, наверняка причиняя непоправимый ущерб своему бюджету. Ситуация Катю беспокоила, но не выгонять же посетительницу. Единственно, чем можно отблагодарить – внимательно слушать. Они уходили в небольшой коридорный дивертикул, громко именуемый холлом, и сидели там до вечера.
Оказалось, мир Ольги богаче, чем можно было предположить. Окончила библиотечный техникум, заочно, работая посудомойкой в летней столовой, самостоятельно выучила французский язык, и хотя говорить на нём не могла, читала в подлиннике Рембо, Вийона, обожаемых «Отверженных» Гюго. Под влиянием «Хаджи Мурата» изучила историю Кавказа и во время отпуска подрабатывала гидом – всё лишний рубль, да и что делать одинокой женщине целый месяц? Книги она успевала глотать на работе: читателей мало, особенно зимой. Число посещений по давней традиции полагалось увеличивать вдвое, чтобы заведующая имела основание выписывать работникам премии, пусть небольшие.
Коллеги Ольгу не любили, но терпели, как терпят обиженных Богом, старались не делать замечаний, чтобы не нарваться на снисходительный взгляд. А как прикажете смотреть на людей, природой и судьбой не обделённых, но вынужденных приспосабливаться к тому, что противоречит их собственным нравственным воззрениям? Или, наоборот, не противоречит. Оля была бескомпромиссна и говорила то, что думает, это всегда неудобно.
Ещё она презирала мужчин. Больше даже не тех, кто кисло кривился, а кто пугливо отводил взгляд, словно виноватый в её уродстве. Да какая же она уродка? Одеть прилично, постричь по моде, глаза тушью подвести, а главное, зубы вставить. Будет не хуже других, а некоторых и получше.
Встречались парни, которые узнав, что девица живёт одна в высотке у рынка, были не прочь жениться на квартирке-то. Но у Ольги нюх, как у спаниеля, чужие намерения понимала с полувзгляда, с полуслова. Потому, наверное, и потянулась сердцем к заезжей курортнице из Ленинграда, которая выглядела искренней. Да не просто потянулась, а полюбила.
За что? Ничего особенного Катя для неё не сделала. Ну, за книжками ходила часто, общалась, как с равной, в некрасивое лицо смотрела без смущения, иногда, покупая себе мороженое, и ей заносила вафельный стаканчик. Тщетно искать объяснений. Давно стало общим местом, что узреть, откуда пришла любовь так же трудно, как легко объяснить нелюбовь.
Прошёл месяц. Первой из больницы выписали Асият. С рукой на перевязи она спустилась вниз, где её ждали дети и Гамид. Высокий, ломкий, как кузнечик, в своей потёртой сванке, он бросился навстречу жене, горячо и громко тараторя, размахивая руками. Мальчики отошли в сторонку, чтобы не мешать родителям.
– Интересно, в чём он хочет её убедить? – поинтересовалась Катя, вместе с Зоей Николаевной наблюдая сцену из открытого окна.
– А я тебе сейчас переведу, мой муж тоже объяснялся с односельчанами по– кумыкски, это самый простой и распространённый язык в Дагестане. Так, так. Потаскун говорит, что любовь сильнее его. «Я тебя тоже люблю, но как мне разорваться надвое? Пойми и не держи зла, не проклинай, умоляю». Хорош гусь! Сына просит ему оставить, хоть одного, старшего, сыну нужен мужчина.
Неожиданно Асият показала Гамиду фигу и ответила по-русски:
– Кукишь тебе! Мужчину я детям обеспечу, не волнуйся.
Сварщик, не ожидавший от жены такой грубости, закрыл лицо руками. Она смутилась и добавила:
– А ты сам у них спроси: захотят жить с тобой – бери хоть всех!
Гамид совсем растерялся, засуетился, потоптался на месте и неуверенно пошёл к ребятам, сидевшим кучкой на корточках у самой реки. Вернулся скоро, с видом побитой собаки.
На лице Асият не было злорадства, одна только жалость. Она окликнула детей, повернула на грунтовую дорогу и пошла за своими сыновьями, твёрдо ступая по камням стройными ногами в модных туфлях на высоких каблуках.
Мужчина, заслонившись рукой от жаркого полуденного солнца, смотрел им вслед до поворота. Никто не оглянулся.
Катя отошла от окна, легла на кровать, закрыла глаза и прислушалась в своему сердцу: оно болело впервые в жизни.
3
Скоро настала и её очередь покинуть медицинское пристанище. На костылях больная уже стояла прочно, но гипс снимать оказалось рано, добираться в таком виде домой трудно, а денег на гостиницу и обеды в столовой не напасёшься. Придётся Володе, о котором она в последнее время совсем перестала вспоминать, приехать за нею.
– Должны же на верфи войти в положение? – делилась она соображениями с Ольгой.