– Не жми так, раздавишь, – смеялась она. – Очень уж ты сильный.
– Только телом, – возражал он, – а духом я, как большинство мужиков, слабак. Но рядом с тобой мои изъяны незаметны.
– Вот только ругаться никак не отучишься да подраться чуть что норовишь.
Художник виновато вздохнул.
– Всё-таки десять лет практики, ты уж прости.
– Да ладно, ерунда всё это. Суета. Главное, что мы вместе.
Подобные пары встречаются редко – две половинки одного целого. Их чувства были глубоки и безразмерны. Дочь нарекли Ивой, вложив в это имя нежность друг к другу.
Девочка росла за кулисами. Часто предоставленная самой себе, характер имела независимый и дерзкий, отличалась пытливостью, понимала и любила искусство, особенно театр. Однако профессия актрисы ей не светила: ни голоса, ни слуха, ни актёрских данных. Но театр давно стал домом её души, и Ива поступила на театроведческий факультет, который закончила на одни пятёрки. Но тут как раз подоспела «перестройка».
Гляжу в зеркало и с удивлением рассматриваю лицо, беззастенчиво помятое временем. О былых чертах можно только догадываться. Добро и зло оставили свои печати: косые морщинки над верхней губой уродуют, а печальный мешочек под глазом не портит выражения. «С возрастом каждый приобретает тот облик, которого заслуживает», писал Камю. Хуже, что внешний вид перестаёт соответствовать внутренним ощущениям. Сознание не стареет, ему сорок, а оболочка в дырках, ей за восемьдесят. И ведь ничего особенно не болит, но безнедужная немощь отбирает силы, материальная часть не подчиняется, нудно и грязно исполняя привычные функции. Трудно ходить, влезть на стул, дотянуться до книги на высокой полке. А совсем недавно могла. Как будто кто-то надо мной издевается и я – не я. Дух и тело вошли в противоречие. Когда иссякают физические возможности, смысл человеческого явления миру – и без того не слишком понятный – становится совсем призрачным. Можно учить китайский язык, заниматься скандинавской ходьбой, но это не жизнь, а времяпровождение, эрзац, в котором нет живой радости.
Старость живёт прошлым. Всматриваюсь в фотографии мужа, трогаю пальцем. Возникает ощущение запаха кожи, вкуса касавшихся меня губ. Вспоминаю. Ни о чём конкретном и обо всём сразу.
Поначалу, после развода, я входила в его кабинет не просто спокойно, но даже с некоторым облегчением, словно солдат, вернувшийся с передовой после войны. Потом эти застеклённые изображения в рамках долго были мне безразличны, не возбуждая никаких чувств. И вот наступил момент, когда вид знакомого лица стал вызывать невыносимую тоску.
Все снимки мужа сделаны при нашей совместной жизни, словно прежде его и на свете не было. Много моих и Леночкиных – вместе и порознь, и все трое – в обнимку. Улыбки до ушей, а лица такие радостные! Больше других притягивает вот эта дачная идиллия: муж в белой тенниске и белых шортах, стройный, элегантный, голова, красиво устроена между плеч, и эта печать непостижимой значительности, он её чувствует и старается смягчить лёгкой улыбкой; дочь тоже в белом, с ракеткой в руках, прислонилась к отцовскому плечу. Оба неправдоподобно счастливы. Какими блаженными мы были в том времени, которое сгинуло навсегда!
Слёзы наворачиваются и обжигают. Не думала, что когда-нибудь стану сентиментальной.
Муж ушёл первым. Хорошо устроился. Мне так не повезёт. Мой образ в глазах дочери оказался бы более приятным, умри я пораньше, не успев обременить своими хворями. Но не получилось – не мы распоряжаемся судьбой. Векторы жизни я представляю иначе, чем Леночка, и это нас разъединяет. Ей чуть за шестьдесят, она ещё не ощутила шороха крадущейся старости, сухости кожи и желания лежать. Да и не должна. В её возрасте я тоже на ушах стояла. Случалось, что и без толку.
А муж всегда являлся образцом счастливого человека, потому что занимался своим делом и к тому же об этом знал, кроме того, был неправдоподобно удачлив и, когда жизнь не заладилась, скоренько преставился. Он уже давно отдыхает, а я мучаюсь, упрекая себя в истинных и мнимых грехах.
Недавно приснился – так явственно, на какой-то поляне, за мольбертом. Я попросила: «Вернись, мне без тебя плохо, не к кому притулиться». Он ответил: «А мне хорошо и никто не нужен. Ты ещё не заслужила». Заслужить одиночество? Выходит, одиночество там и одиночество здесь сильно разнятся. Захваленное творцами и философами, оно похоже на растянутую во времени казнь. Впрочем, сегодня у одиночества есть надёжный костыль – Интернет, с ним не только молодые, но и старики воображают себя участниками подлинных событий. Надо лишь меньше задумываться. Хорошо сказано: жизнь даётся всем, а старость только избранным. Старость не так уж страшна, если есть деньги. Не такие, чтобы иметь яхту, но достаточные для удобной жизни. Деньги пора тратить, иначе будет поздно. Надо щедро приобретать удовольствия, кучу удовольствий, правда, не всё, видимое оком, можно положить на зуб – поджелудочная уже варит слабо. Ещё больше жаль, что нельзя купить желания. Желания усохли, зато проклюнулась потребность тишины и покоя. Эти бесплатны и приходят сами. Вроде бы пора успокоиться и перестать вертеть в голове сюжеты. Пробовала. Пустой номер. Привычка жонглировать словами стала второй натурой, и главный соблазн – никакой цензуры, возраст даёт право думать всё, что хочется. Даже правду, если, конечно, себя не жалко.
Любую мысль-занозу, удачную фразу, метафору бросаюсь записывать на клочках бумаги, на полях недочитанной газеты, даже ночью, чтобы утром не забыть. Намедни сама по себе сложилась канва рассказика, и я принялась искать форму. Может, и закончить не успею, но процесс доставляет удовольствие, а жизнь перестаёт казаться бесцельной.
Размечтавшись, представила, как некто, захлопнув книжку, радостно воскликнет: «Да это же в точности моя история!» Впрочем, читатели бывают разные. Одна знакомая интеллектуалка, которая всегда участвует в презентациях моих изданий, полагает: художественный текст обязательно должен нести новизну. Глупости! Что может быть банальнее «Дамы с собачкой» или письма Татьяны к Онегину? Правильно сказал Оруэлл: «Лучшие книги говорят тебе то, что ты сам уже знаешь».
Некоторые считают обязанностью честно и прямо сообщать своё впечатление о прочитанном. Ими движет потребность быть хорошистами, приносить пользу и делать добро, потому что добро делать надо.
Но, возможно, мотивация иная. Творческий посыл заложен природой в каждом, а вот со способностью выразиться всё обстоит сложнее. Людям энергичным, но мало одарённым, творчество заменяет активная позиция. Множество шаблонов истории бытия, которые хранит их память, производит на собеседников ложное впечатление большого ума. Они считают себя креативными, между тем способны лишь комбинировать навыки и впечатления, не нарушая рамок заданности, что делает выводы скучными и избитыми.
К тому же, они обязательно оптимисты. Чтобы ощутить обречённость мира, им не хватает воображения. Оптимисты совершают системную ошибку, считая, что если думать, что всё хорошо, то всё будет хорошо. Но и для них есть ловушка – они не знают, к какой категории положительного отнести смерть, и что делать – отмалчиваться или лгать?
Кстати, читатели часто спрашивали, почему мои герои обязательно умирают, как будто известен кто-нибудь, живший вечно. Ох уж эти любители сериалов и любовных романов, развращённые хэппи-эндами! Можно им потрафить и оборвать повествование на счастливом моменте, но я предпочитаю исчерпать время главного персонажа до конца. Смерть отличается от жизни определённостью.
Меня вообще привлекают драматические коллизии. Да, да, меня, ничтожную букашку, довольную собой, прожившую относительно благополучную жизнь, которая способна дать пищу мелодраме, но не трагедии. Между тем только трагедия, глубоко всколыхнув человеческую суть, способна приблизить к истине. И я, вопреки опыту, пытаюсь двигаться по этому пути, насколько позволяют способности.
В мире много действительно великих книг, неужели они сгинут вместе с моими продуманными словоплетениями?
Безусловно.
2
За последние полвека русский мир изменился радикально. Простой народ долго этого не замечал, а замечая, относился несерьёзно – патриархальное у нас сильно подзадержалось, сознание малоподвижно. Большинство следует за обстоятельствами, не вникая, что делает, не думая, зачем живёт. Строит краткосрочные планы, это сообщает жизни ещё большую непредсказуемость, поскольку намерения часто остаются лишь намерениями, а их место занимают суетные будни.
90-е всколыхнули всех. Страну, как всегда безжалостно, «вздёрнули на дыбы». Кто потерял, кто приобрёл – не вопрос. На просторах необъятной родины, скоро и неожиданно, как вши во время войны, расплодились бандиты, которые ещё вчера выглядели серыми обывателями, в крайнем случае спекулянтами. Всё привычное, отлаженное за семьдесят лет, перевернулось, финансы запели романсы, заводские трубы перестали дымить, дипломированные специалисты, чтобы не умереть с голоду, переквалифицировались в «челноки», культура стыдливо забилась в угол.
В провинциальном театре зарплату больше не выдавали, и семья художника-декоратора лишилась средств к существованию.
– Ничего страшного, – говорил жене битый жизнью Михаил, – пока буду матрёшки да неваляшки расписывать, вагоны на станции разгружать. Искусство не умирает. Смута нам не в новинку, в конце концов всё образуется и ещё останется время осуществить мечту – оформить «Садко» не хуже самого Фёдора Федоровского, а то и в Италию съездить, увидеть декорации Николая Бенуа.
Опасно так легко мыслить о будущем, которого физически ещё нет, как прошлого нет уже. Есть только настоящее, а в настоящем случается разное, и попытки оградить его от бед заканчиваются разочарованием – не мы управляем ходом событий. Можем влиять? Можем. Но не радикально. Соломки всегда не хватает.