Жизнь и ее мелочи — страница 30 из 52

зволить себе жить тихо, без суеты, довольствуясь мыслями о безвозвратно ушедшем времени. Жизнь, как бабочка: поймал, подержал, она упорхнула, оставив на ладони пыльцу воспоминаний.

* * *

Рассказ, который я складывала чуть ли не целый год, завершён. Специально тянула время, наполненное сладким трудом извилин. Иногда спохватывалась – вдруг не успею, помру, оставив работу незаконченной. Столько усилий насмарку, надо спешить. Потом опять тормозила, чтобы продлить блаженство. В общем, приключения путешественника. И вот точка поставлена.

Сказать, что рада, значит ничего не сказать. Я испытываю телячий восторг и пускаю младенческие пузыри удовольствия. Разумеется, не от качества содеянного, оно могло быть лучше или хуже – не мне судить. Позже самой начнут лезть в глаза изъяны, но сейчас нет человека счастливее – я это сделала, выразила то, что стучалось в сердце. Ах, жизнь, какой ослепительной ты бываешь!

Вчера на сердце лежал туман, а сегодня солнце – тут нет никаких противоречий, лишь элементарная диалектика. Без чередования полос ни один человек не выживет. Нынче полоска белая. Голова отдыхает до прихода нового сюжета. Но случится ли озарение и главное – будет ли голова? Посмотрим.

Я встретила дочь в отличном расположении духа, её замечания выглядели лёгким повседневным массажем и не испортили праздничной атмосферы. Лена в очередной раз доводила до санитарного блеска квартиру, а мне не терпелось поговорить.

– Остановись, хотьнаоднуминуту! – попросилая.

Она подчинилась, с трудом и неохотой подавляя в себе потребность в суете. И мы говорили.

Долго и охотно. Самое забавное – не помню о чём, о какой-то ерунде, но вечером расстались довольные друг другом, помахали ручкой – пока, пока, до завтра! Вот так мы все: конец близко, а мысли о нём далеко.

Летом темнеет стремительно, день, не сопротивляясь, уступает место ночи. Как всегда, долго не могу заснуть. Мысли скачут, словно блохи, мыслям нравится тишина. Помню, однажды, в той части своего земного пути, который должно назвать нормальной жизнью, муж вдруг решил поехать на рыбалку, хотя никогда удочки в руках не держал, но приятели собрались, и он с ними. С рыбаками ехали жёны, чтобы было кому потрошить улов и варить уху, ну, и мой меня прихватил. Вечером он крутой супец похлебал, а рыбы в рот не взял, думаю, не мог съесть того, кого убил. А магазинную, между прочим, трескал запросто. После ужина я залезла в спальный мешок, купленный специально для разовой ночёвки, закрыла глаза и не поверила ушам: так было тихо, и тишина не городская, прикорнувшая за закрытыми окнами, а незнакомая и прекрасная, сказочная. Когда выпивший водки муж начал прихрапывать, мне хотелось его убить. Воспоминания ещё сильнее будоражат мой мозг, сон отлетает напрочь. Какая горячая подушка, какая длинная ночь. За окном густая чернота. Придёт ли утро? Дышать тяжело. Меня медленно и неудержимо уносит прочь. Похоже на эпилог. Надо сосредоточиться – к последнему пристанищу лежит долгий путь доказательного права на светлую вечность вместо безрадостной тьмы.

Долго ли, коротко – не знаю, придуманное людьми время остановилось, жизнь, судя по всему, тоже. Как написала одна литераторша: «Умолкли речи и завяли розы, Погасли звёзды, умерли мечты». Где-то далеко зарождается тихая мелодия, как будто знакомая. Ширясь, она заполняет всё пространство и становится узнаваемой – адажио Альбинони. Эта тоскующая музыка сердца, конечно же, не барокко, а скорее отголосок Позднего Возрождения. Божественная гармония, дыхание тайны, не подлежащей разгадке.

Кто-то щупает мой пульс. Пульса нет. Неожиданно раздаются тихие рыдания. Плачет Леночка. Не о той, которая отчалила в лодке Харона и уже ничего не чувствует, а о той, которая до поры заслоняла собой край бездны. Леночке страшно – как теперь жить с этой брешью в мироздании? А что она там лопочет?

– Как же я буду без тебя, мамочка?

Стоило умереть, чтобы услышать подобное. Спустилось облако тихой радости и все обиды ушли из моего сердца безвозвратно. Спасибо тебе, драгоценное дитя.

Очистившись от сомнений, я смело устремилась к светлому порогу бесконечности. Наверное, не так уж страшны, как казалось, мои грехи, а может, хранителю райских врат понравилась моя последняя книга? В общем, мне позволили порог переступить.

О Эдем, с древности воспетый поклонниками буквы! Здесь, и правда, хорошо, очень хорошо, красиво, только подозрительно по-нашенски. Где-то вдалеке работает стиральная машина. Откуда в божьем саду грязное бельё?

Я открыла глаза, Леночка охнула и всплеснула руками.

– Чего испугалась? – спросила я, с трудом ворочая непослушным языком.

– Думала, ты умерла.

– Ну и что? Все мы когда-нибудь оставим этот прекрасный мир, даже ты, моя бедная маленькая девочка. А пока ещё поживём. Жизнь – штука ни с чем не сравнимая.

Кажется, подобные слова пришли мне в голову вчера, когда я искала заключительную фразу для рассказа. Люблю парадоксальные финалы, они ближе всего к истине.

Однако странно всё это. Мне казалось, чудеса происходят только в книжках по воле писателей. До сих пор толком не пойму – жива или нет, может, меня спасла любовь дочери и теперь я буду жить вечно?

Убийство в степи

Ветер дул в лицо, острый, сырой, совсем не весенний, и сильный – валил с ног. Ерген брёл из последних сил, согнувшись под своей ношей в три погибели. Руки онемели, шея затекла, ныла прострелянная на фронте голень, но он боялся остановиться – потом уже не взвалить на спину чудовищного размера тюк, не заставить притерпевшееся к страшной усталости тело снова стремиться вперёд и вперёд.

Вот и камень, на который он обычно присаживался по дороге на пастбище, значит осталось километров восемь. Нельзя садиться, нельзя, потом не встанешь, не захочешь встать. Ну, вот камень позади, соблазн тоже. Теперь он дойдёт, должен дойти. Ветер, шайтан, ворошит тюк выдёргивает соломинки, разносит по степи, а каждая былинка на вес золота, хоть и мало в соломе пользы для пустых овечьих желудков. Может, проволока лопнула? Посмотреть бы, но голову повернуть опасно, можно потерять равновесие. Ничего не поделаешь, это бы донести.

Мог ли он представить себе такое год назад, когда вернулся из армии? Здесь всегда жили бедно. Отец с матерью до сих пор в колхозе работают, но старые стали, скоро помощь потребуется. И ему они нужны, как нужен родной дом, родное небо, эта сухая трава под ногами и бескрайняя даль, такая синяя, что больно смотреть. Недаром у его народа узкие глаза.

Совсем отвык от этих мест: три года учился в райцентре, жил в интернате, потом Афганистан. Отслужил честно: пулю и медаль заработал. Ребята звали в Сибирь, на Днепр, в Донбасс, рассказывали завлекательно – работы и народу много, а он им объяснял, как умел, красоту степей. Но никого не соблазнил, все разъехались по своим домам. И правильно: настоящее место человека там, где родился.

У, как тяжело. По груди и между лопатками ручьями течёт пот. Выстуженный ветром он леденит, словно змея. Ладно, перетерпится, бегать под огнём с полной выкладкой не легче. Прежде здесь только овец пасли, но уже давно большую часть степи запахали, сеют хлеб. Под пастбища оставили самые засушливые участки, да и те копытами вытоптаны в пыль: слишком мало земли. Овец теперь круглый год содержат в кошарах, а корм привозят. Старики, что прежде гуляли с овцами по просторам, от такой работы заскучали, ушли доживать век по аилам. Молодые, пока учатся да служат срочную, отвыкают от дома, от обычаев предков, тянутся в город к чистой размеренной жизни. Рабочих рук в степи не хватает. Когда Ерген вернулся из Афгана, председатель колхоза Басан к нему пристал: бери кошару – 1200 голов в Айли-Сайской степи, пособи родному колхозу выполнить план, не отстать от соседей, с которыми мы соревнуемся и которые взяли в этом году повышенные обязательства. Да и районное начальство наседает: кровь из носу, а увеличивай поголовье. Стране нужно мясо. Помоги, Ерген, задача-то государственной важности, ты партийный, тебе объяснять не надо.

Ерген в чабаны не хотел, шоферить собирался. Но колхозные грузовики от бездорожья, от отсутствия запчастей и ремонтной базы почти развалились. Правда, обещали новые. И Басан тоже обещал взять Ергена шофёром, когда будет на чём ездить.

Ну, наконец-то: на горизонте проступило серое пятно, оно шевелилось – это его отара. Теперь он дойдёт, чего бы это ни стоило. И понесло же его в Айли-Сайскую степь! До него тут чабанил опытный Джусалы. Несколько лет бился, сам, чем придётся, чинил дырявую крышу кошары, сам выхаживал ягнят, ругался с председателем за каждую тонну кормов. Всё равно дохли овцы – от недоедания, от болезней и холода зимой. Не выдержал Джусалы, подался в потребсоюз закупать у населения каракульчу – шкурки мёртвых ягнят. Басан обозвал его на собрании дезертиром: весь народ борется за ускорение, а ты бросаешь важный государственный фронт, погнавшись за длинным рублём. Людям сейчас не шубы нужны, а в первую очередь мясо. Изгоним таких, как Джусалы, из рядов честных тружеников, кричал Басан. Но колхозники знали: Джусалы сделал всё, что мог и чего не мог, а овцы сотнями подыхают и у соседей. Знали и то, что верные люди пасут на дальних лугах личные стада председателя, секретаря партбюро колхоза и главного бухгалтера. И ещё жизнь научила, что правда, если и есть, то где-то очень далеко, отсюда не видать, а Басан рядом. Потому и молчали.

Если уж Джусалы сдался, то мне точно не потянуть, – ответил на предложение председателя Ерген. Тот замахал руками: это когда было! Теперь у нас перестройка, тебе ни о чём беспокоиться не надо, это у меня голова должна болеть, как обеспечить овец кормами. И обеспечу! Честное слово партийца! Да, да, подтвердил бухгалтер, кивая упитанным лицом, мы устанавливаем новые экономические связи и отношения, корма будут.

Ух, Ерген ввалился в кошару, и упал на спину, на солому, которую принёс. Упал, и показалось ему, что помутившееся сознание провалилось вместе с ним куда-то во тьму. Под закрытыми веками метались искры и красные круги, затем выплыло круглое, как луна на небе, лицо жены Алтычи. Не хотела отпускать его на зиму в эту проклятую степь, плакала, обнимала, прижималась тёплым мягким животом, рассчитывая на силу своих прелестей. Он женился на ней срезу после армии. Устал от войны и тяжёлой необходимости подавлять чувство страха, плоть требовала женщины, чтобы расслабиться, перестать убивать и приблизиться к своей сути, к тайне продолжения себя. Женился, не дожидаясь, пока вернётся с курсов животноводов юношеская привязанность, застенчивая Якшуль.