е – опять-таки на языке коренного народа. Язык уникальный – 4 гласных и 84 согласных буквы при отсутствии письменности.
Убыхи, имевшие славу самых свирепых воинов Кавказа, отличались высоким ростом, крепким телосложением и непримиримостью. После присоединения в 1864 году Северного Кавказа к России их поставили перед выбором – переселиться на Кубань или покинуть страну. Не желая изменять обычаям предков и будучи уже по большей части мусульманами, они предпочли уйти в Турцию, где их встретили не лучше: определили в специальные лагеря, дожидаясь, пока умрут старые и больные, но и те, кто выжил, оказались ущемлены в правах и растворились на просторах Османской империи. В результате геноцида со стороны русских властей и обмана турецких племя числится исчезнувшим, а его язык мёртвым.
Всё это Захар знал ещё со школы. Судьба убыхов напоминала ему судьбу казаков, и ожидать чего-либо хорошего от жизни на священной горе с таким печальным прошлым казалось наивно. Но вариантов не было, его дорога, по иронии судьбы, шла снизу вверх.
Две трети пути он проехал в натужно кашляющем автобусе между новыми домами по асфальтированному, местами уже потрескавшемуся серпантину, ещё несколько километров одолел пешком по лесу и скальным участкам, протаптывая для себя вихляющую из стороны в сторону тропу. Уже к вечеру добравшись до заросшего кустарником и бурьяном участка, сунул руку между плоскими камнями, лежащими друг на друге возле вагончика, и нащупал ключ, который много лет назад сам сюда положил.
Висячий замок, обмотанный промасленной тряпицей, никто не тронул, настолько всё вокруг было лишено соблазна. Поворчав с отвычки, замок поддался, железная дверь заскрипела. Тёмное нутро пахнуло плесенью. – Ну, здравствуй, мой последний дом, – тихо сказал Захар и перешагнул порог.
Запалил оплывший огарок свечи, стоявший в стеклянной плошке на столе. Высветились два стула, лежанка с ватным матрасом и подушкой, кухонный уголок, заставленный хозяйственной утварью и холодильник «Саратов», наверняка работающий, потому что в советское время вещи делались хоть и топорно, но на века, а не на запланированное время, которое заканчивается вместе с гарантией. Пузатый агрегат завезли сюда давно, в ожидании электрификации дачной территории. Когда дорога «поползла», место оказалось заброшенным. Судя по всему, соседние участки хозяева тоже много лет не посещали.
Захар, прямо в одежде, только сапоги сбросил, лёг поверх одеяла и почувствовал, как заныло тело, загудели натруженые за длинный день ноги. Свечу предусмотрительно загасил и остался лежать в полной темноте и тишине, словно в материнской утробе, испытывая, если не страх, то тревогу перед непонятным будущим. В голове не укладывалось, как можно существовать без привычных спутников цивилизации – электричества, тепла, телефонной связи, телевизора или хотя бы радио, да ещё одному. «Господи, пособи!», – прошептал невольно Захар и удивился, второй раз за короткое время обращаясь к тому, кого прежде не признавал.
Бог всегда был для него понятием отвлечённым, вроде совести, хотя, возможно, в своём неверии человек бывает ближе к вере, чем те, кто истово шепчет слова молитвы, а поступает вопреки. Многие считают себя движителем судьбы, но если колесо фортуны поворачивает в плохую сторону, виноватыми оказываются другие. Захар на бога или на кого другого никогда не надеялся, всё решал сам. Нынешние законы для иллюзии свободы приспособленны вполне: живи, где хочешь и как хочешь. И не вчера это началось, и не в семнадцатом, на который всё любят спихивать, а много раньше. На Руси испокон веков человек был потребен государству в качестве дров для Большой печи – чтоб не остывала, а хорошо тебе или загибаешься – дело личное.
От невесёлых дум Захар совсем было закручинился: несчастливое какое-то отечество, богатое, с бедными людьми. Обидно. Но, как говорила Нина Ивановна, нельзя обижаться на историю, ведь это твоя история. История и уготовила ему место на отшибе, в вагончике, среди каменистого неудобья, присыпанного землёй.
С другой стороны, разве не чудо – иметь свой клочок планеты, пусть и ничтожный по размеру? Устоял перед натиском Луизы – продать участок, значит есть бог, заранее позаботился. Ну, а потом, как всегда: пустил в свободное плавание, чтобы встретить в конце пути – простить за силу раскаяния или наказать за грехи.
Какие? Да мало ли у нас грехов! В суете дней, занятые наблюдением за другими, мы не слишком к себе внимательны. Разве не епитимьёй была его безответная любовь? Теперь она больше не застилала от него весь мир. Но испытания не даются просто так, значит заслужил – и смерть Лу, и нищету, потерю дочери, предательство пасынка и предстоящее одиночество. Осознание справедливости свершившегося прибавило Захару бодрости, и дал он себе зарок – лечь костьми, но трудности одолеть. А если Господь хочет, чтобы человек не сдался, пусть пособит.
Так у нового насельника Бытхи, который прежде никогда потребности в вере не испытывал, даже бытовой привычки креститься не имел, появился бог. Не бог всех, а свой, бог внутри. Потревоженная душа вернулась на место, успокоилась, и последняя мысль, перед тем, как его одолел усталый сон, была вполне обыденной: хорошо, что осень выдалась тёплая, не дождливая, а то замёрз бы к чертям собачьим.
Мама, которая никогда ему не снилась, а если и снилась, то он об этом не помнил, вдруг явилась под самое утро, когда сон уже прозрачен, но ещё различим, а слова достигают не ушей, а души.
«Высоко забрался, любовью я тут тебя не спасу, – говорила мама. – Что было, то прошло, а что прошло, случится снова. Смирись и доверь свой посох Богу».
Захар вскочил то ли в радости, то ли в испуге. Видение быстро таяло и скоро рассеялось совсем.
– Мама! Что ты сказала? Объясни!
Рядом никого не было. Он упал на траву, ощутив себя ребёнком, и приготовился плакать. Потом протёр глаза в удивлении: с чего это вдруг он тут валяется? И вспомнил вчерашнее обещание.
Перво-наперво наскоро соорудил навес, сложил из камней печку, натаскал из лесу хвороста и воды из ближнего ручья. Сварил жидкой пшённой каши, заморил голод, поплевал на ладони и продолжил вкалывать. И так каждый день – с рассвета до заката. Рубил, косил, сажал, строил. Погода подгоняла – дни становились короче. Между тем требовалось не просто выжить, а выйти из положения с достоинством, и это разворачивало сознание в нужную сторону, спасало от депрессии, а порой и от отчаяния. С заходом солнца узник времени замертво падал на лежанку, не успевая почувствовать усталость.
Иногда спускался в ближние поселения на горе за хлебом, консервами, строительным и садовым инструментом, огородными семенами, саженцами плодовых деревьев и ягодников. С мусорных свалок, которые так легко возникают неподалеку от жилищ, приносил полки, палки, железки, детали, ёмкости – уйму нужных в хозяйстве вещей.
Заглядывал и на небольшие стихийные рынки, где что-то можно взять подешевле. Однажды ему попалась на глаза торговка свежей рыбой. Рыбы он давно не ел, а сильно любил. Обмотанная тёплыми платками бабища, запустив короткие красные пальцы под жабры внушительному пеленгасу, высоко подняла его над бочонком с мутной водой. Приговорённый отчаянно мотал мокрым хвостом.
– Сколько? – коротко спросил очарованный блеском серебряной чешуи Захар.
– А счас поглядим, – сказала торговка и бросила рыбу на весы. Та изогнулась и шлёпнулась на стол. – Вишь, какой сильный! Будешь брать.
– Буду.
На рыбью голову опустилась килограммовая гиря. Пеленгас застыл, разинув рот, лишь хвост продолжал судорожно колотиться. В сознании Захара мгновенно всплыло лицо лежащей на полу мёртвой Луизы. Он судорожно сглотнул, развернулся и пошёл прочь. Вслед несостоявшемуся покупателю неслись бранные слова.
Но были и приятные встречи. Как-то возле посудной лавки Захар приметил старушку с двумя щенками за пазухой, вспомнил предательски брошенную на Кубани овчарку и не смог пройти мимо.
– Куплю одного, если не дорого.
И подумал: вот характер! Ходишь по краю, а ста рублей жалко.
– Не продаю, – сказала старая женщина, внимательно разглядывая увешенного торбами и мешками мужика. – Отдам даром, только в хорошие руки. – Чего так? Беспородные? – Ещё какие породистые – внуки волка. Сын овчарку держал, очень любил. Когда из Афгана не вернулся, собака стала в лес бегать, от волка родила троих, мне оставила, а сама ушла совсем. Выжила только девочка, я её люблю, словно родную кровинку. Это уже её детки, от добротного соседского пса.
– Который кобелёк? – уточнил Захар, а узнав, что оба, вытянул из тёплого убежища того, который покрупнее, и спрятал у себя на груди. – Не волнуйся, будет жить, как я, есть, что ем я. Никогда не обижу.
– Ладно, – сказала старушка, доверившись небритому мужику. – А ты не знаешь, зачем мне Афганистан.
– Прости, мамаша, и спасибо тебе за сына, за любовь, за всё, – только и смог произнести Захар.
По дороге домой, присаживаясь отдохнуть перед крутыми подъёмами, внимательнее рассмотрел приобретение: щёчки и бока по-волчьи белые, а нос чёрный. Малыш тут же получил поцелуй в кожаную сопатку и имя Неро. Теперь отшельнику было с кем спать и разговаривать.
8
К середине декабря вагончик был утеплён, труба от старой буржуйки выведена в окно, зимой на ней сподручно кипятить воду, варить и жарить. Всё необходимое построено и запасено: новенький сарай под завязку забит дровами, в земляном погребе стоят канистры с керосином, тут же на деревянном настиле хранится картошка и прочие привычные овощи, весь кухонный шкафчик заставлен банками с крупами, огород вскопан и, что требуется посадить под зиму, посажено.
Термометр всё ещё показывал плюс 12 градусов. Настало время слегка ослабить хватку и ближе познакомиться с окрестностями. Захар, в сопровождении подрастающего волкособа, облазил всё вокруг, пытаясь прикинуть, как приспособиться к данному месту, какую пользу можно извлечь из природы для обычной жизни. Вспоминал романы Жуля Верна и Майн Рида, улыбаясь их детской простоте и времени, не обременённом развитыми технологиями. Теперь, чтобы раздобыть огонь, не нужно стёклышка от часов, но как сделать, чтобы светили лампочки, работали плитка и обогреватель, не г