Как христианка Клава осуждала прелюбодеяние вообще и поведение брата в частности, но как женщина испытывала почти плотское наслаждение от сознания, что невестка унижена. Однако сегодня Глеб привёз на дачу не только очередной продуктовый заказ, но и любовницу. Отчебучил! А если жена прознает про шашни?
– Мы с Валерией Афанасьевной должны закончить подготовку отчетного доклада на годовом собрании, – пояснил ситуацию Глеб Матвеевич обитателям дома, которые высыпали на крыльцо встречать главу семейства. Говорил он как бы между прочим и смотрел в сторону. Секретарша сделала вид, будто никогда в этом доме не была, неуверенно прошла вперёд и кокетливо обернулась:
– А дальше куда?
Ей отвели комнату в мезонине, рядом с кабинетом хозяина, чтобы им было удобнее работать. Клава только хмыкнула.
Вечером семейство собралось на террасе. Вагин надел пестрый заграничный галстук, увидев который Клава ухмыльнулась Секретарша, спускаясь с верхнего этажа, долго долбила крутые деревянные ступени модными шпильками, что напоминало чеховский спектакль, где обитатели дачи перед отъездом заколачивали ставни.
Пришла соседка Варвара, жена знаменитого поэта, сообщить о предстоящем отключении в поселке горячей воды. Сам Чекрыгин, грузный мужчина средних лет с плоским бабьим лицом и хитрыми крестьянскими глазками, совершенно случайно, если случайности вообще бывают случайными, тоже забрел к Вагиным. Накануне жена предусмотрительно выгребла из его карманов всю наличность, и теперь он искал, где бы опохмелиться. Обнаружив за столом свою супругу, хотел было ретироваться, но Дора Михайловна испытывала влечение к гостям и не позволила, собственной рукой расчистив дьяволу площадку для козней.
К чаю Клавдия испекла яблочный пай, как всегда потрясающе вкусный, а главное большой, и все усердно работали челюстями, щедро нахваливая кулинарку. Та радостно восклицала:
– Ешьте, ешьте, завтра ещё наготовлю!
– Завтра, – задумчиво повторила Дора Михайловна. – До завтра ещё надо дожить. Каждому грешнику обещано прощение, но никому не обещан завтрашний день.
Занятые вкусной едой, собравшиеся за столом не обратили на эти слова внимания, только Глеб Матвеевич нахмурил кустистые брови и сказал:
– Какие-то ты сегодня странные сентенции выдаёшь, будто кто за язык тянет.
– Да, действительно, – легко согласилась жена, положила себе на тарелку большой кусок печива и вздохнула: – Почему всё время хочется того, чего нельзя?
Варвара принялась рассказывать сон, она вообще любила поговорить, но свои сны ценила особенно и называла вещими. Дора собралась слушать и вдруг отключилась, вспомнила, что нынче ночью ей тоже привиделось загадочное: сельская дорога, с обеих сторон тополя до небес, она идёт по дороге давно, привычно легко, но неожиданно воздух сделался таким твёрдым, что двигаться и дышать стало невозможно. Единственное спасение – подняться вверх, но летать она не умеет, поэтому просыпается. Между тем соседка закончила рассказ словами:
– Поэтому с утра меня преследует чувство потери. Так что, дорогая Дора Михайловна, переходя улицу, внимательнее смотрите по сторонам!
Не зная, о чём речь, хозяйка приятно улыбнулась и кивнула головой. Воспитанная в советском атеизме, она была далека от мистики, но к чужим слабостям, как и к собственным, относилась снисходительно.
Когда гости ушли, Дора сказала мужу:
– Бери пример с Чекрыгина – сборник за сборником издаёт, а тебе всё некогда, так и писать разучишься. Последняя книжка рассказов когда вышла? Пять лет назад. Что должно случиться, чтобы ты стряхнул с себя пыль и взялся за стило – извержение вулкана, революция или смерть кого-то из дорогих людей?
– Какая смерть, Дора, что ты несёшь! – недоуменно воскликнул руководитель писательского союза. Жена смутилась:
– Да это я так. Сама не знаю. Тоска какая-то.
– Странно. Ты всегда умела радоваться. А если рассуждать о творчестве, жизнь не так уж несовершенна, как принято считать. Подобные мне типажи не случайно вписаны в геометрию пространства. Представь, что всякий может писать стихи, ну, не как Пушкин, а хотя бы как Кушнер или Ахмадулина, или музыку сочинять, как Прокофьев. Ужас! Чтобы выглядеть неординарным, нужен ординарный фон.
– Ах, Глеб Матвеевич, не лукавьте! – с пафосом возразила секретарша. – Ваш талант важнее многих других, а выдающиеся сочинения ещё впереди.
Хозяин криво улыбнулся. Дора Михайловна про себя посочувствовала мужу: с какими только идиотками приходиться работать. Отчего терпит, непонятно. Сестрица тоже без мозгов, а умничает. И всех надо гладить по шерсти. Вздохнула:
– Клава, чаю налей. Ложку, как всегда, не забудь. Чего так пить хочется? И голова разболелась. Всю ночь эта брехливая шавка, которую ты подкармливаешь, спать мешала.
– Корки хлеба бедному животному пожалела! И вообще, собачка тихая, гавкают соседские псы, которых хозяева кормят от пуза.
– Выходит я вру? Наглая ты, Клава, вместо спасиба за всё, настроение портишь.
– Наглая?! Я бы тебе сказанула – навсегда забудешь веселое житьё, да брата жалко.
За столом воцарилась мёртвая тишина. Вагин не ожидая предательства от близкого человека, испугался и, обращаясь к жене, опрометчиво выпалил:
– Да что ты слушаешь эту деревенскую дуру!
– Ах, так? Я же ещё и дура?! – рассвирепела сестра. – Как шкоды твои покрывать, так умная, а теперь враз поглупела!
Сердце Доры Михайловны забилось часто и противно.
– Какие шкоды?! Клавдия, говори как есть!
– Ишь, правды захотела! Да ты ею подавишься! – не выдержав оскорблений, злорадно выкрикнула золовка.
Дора Михайловна оторопела.
– Не ори. Что это значит?
– А то, что благоверный твой каждую зиму со своей секретуткой сюда наезжает. А ты уши развесила. Любовники они, вот что. Видно, ты ему опостылела! – со вкусом завершила свой донос Клава.
Обманутая жена открыла было рот, собираясь что-то сказать, но, глянув в пунцовое лицо мужа, который, сгорбившись, прятал глаза в пустой тарелке, ничего не сказала. Глеб тоже понял, что возражать бессмысленно, катастрофа уже свершилась.
Полные щёки Доры Михайловны начали мелко вибрировать, словно внутри у неё заработал моторчик. Она поднялась из-за стола и быстро пошла прочь из дома, мимо писательских дач и любопытных глаз, в легком халатике. Никто не успел даже слова вымолвить.
Вагин, опомнившись, ринулся за женой. Странно, что поджарый мужчина не мог догнать грузную женщину, как ни старался. Он бежал уже минут десять, но расстояние между ними только увеличивалось.
Дора, казалось, не шла, а летела по воздуху, невысоко, чуть касаясь земли и плавно перебирая полными ногами в домашних тапочках. Рука с выставленной вперёд ложкой как бы указывала направление. Её тяжелые груди и упругие ягодицы грациозно раскачивались, встречный ветер раздувал полы халата, обнажая загорелые бёдра до самых трусиков.
Вагину отчетливо вспомнилось, как он впервые увидел будущую жену на пляже и был сражен доброй радостью, которую обещало её обширное тело. Она и теперь ещё не потеряла для него своей женской привлекательности, Глеб её любил, привык к ней, как к части самого себя, потерять эту часть было бы ужасно. Неужели Дора никогда его не простит?
Пот заливал ему глаза, он запыхался, спотыкался, беспомощно размахивая руками, а она так красиво и легко устремлялась куда-то вдаль и немного ввысь. На мгновение Вагину, глядящему через влагу на ресницах, даже почудилось, что за спиной жены сверкнули прозрачные крылышки. Он наблюдал эту странную картину, по писательской привычке почти бессознательно фиксируя детали, но не понимая ни сути, ни физического механизма происходящего. Внезапно Дора замедлила полет и приземлилась на обочине, пережидая поток машин. Тело её оставалось чуть наклонённым вперёд, готовое перелететь на противоположную сторону, где находилась автобусная остановка.
«Чего она хочет? Уехать в Москву? Без денег, в халате?» – подумал Вагин и что есть силы отчаянно закричал:
– Дора! Дорочка! Подожди! Прости меня, я тебя люблю!
Любимая жена крупно вздрогнула и обернулась на голос. В больших карих глазах застыл ужас, словно перед нею вживую предстал дьявол. Она судорожно рванулась прочь, и первая же машина, не успев затормозить, сбила её с ног. Движение транспорта остановилось. Вагин подбежал, посмотрел, но не сразу сообразил, кто лежит на асфальте. Старая женщина, толстая и бесформенная, в одной тапочке, с серым незнакомым лицом и крепко зажатой в руке ложкой.
Дора мертва? Не может быть. Глеб Матвеевич вгляделся внимательнее. Всё-таки это Дора. Единственная и неповторимая Дора, которая так и не простила его и теперь уже не простит никогда. Вагин судорожно вдохнул и долго не мог выдохнуть. Мир без Доры – это было страшно.
На кладбище Валерия Афанасьевна держала вдовца под локоток, подавала носовые платки и выражала сочувствие более чем дружеское. Он послушно кивал. Посвящённые после похорон ждали свадьбы. Между тем Вагин вскоре любовницу уволил, взял творческий отпуск, отключил телефон и засел за роман о бесконечности жизни и любви, который давно просился на волю, но повседневная суета не позволяла осуществить замысел. Омытые слезами глаза словно прозрели, и ему открылись тайны человеческих душ. Слова ложились легко и красиво.
Может, и права была секретарша?
Изгнание из рая
Паша работал таксистом. Правда, с кончиной советской власти таксопарк тоже приказал долго жить, и теперь, бесплатно получив в собственность пережившую два капремонта «Волгу», Павел Казановский заделался частником. Поселок курортный, летом работы много, зимой мало, в среднем получается нормально.
Извоз – дело доходное, если не лениться, а ленивым Павел никогда не был. После смерти родителей вкалывал день и ночь, трём младшим парням был и за матку, и за няньку. Не его вина, а недобрая судьба, что никого из братьев нет в живых: один утонул, купаясь в море, другой перебрал наркоты, а третьего на срочной старослужащие забили до смерти.