В душе ребёнка мама занимала скромное место. Он редко её видел, говорили они больше на бытовые темы, а на серьёзные вопросы мама протягивала книгу: «Здесь ты найдёшь все ответы». Она редко ласкала сына, чтобы не сделать мальчика слабым, тогда он не сможет одолеть эту гору, этот Эверест – жизнь.
О подобных жертвах воспитания он не догадывался, но точно знал, что мама его жалеет, и очень её любил.
В тот печальный день после занятий он не пошёл на тренировку в спортивную секцию, где занимался вольной борьбой, а поспешил домой: мама болеет, ночью вызывали «скорую». Обострение. Какой болезни, ему не говорили. С порога услышал странные звуки. Отец стоял на коленях перед кроватью и, давясь рыданиями, повторял:
– Не оставляй меня. Не оставляй…
Спина у него крупно тряслась.
– Ну что? Ну что ты плачешь? – говорила мама горячечным шёпотом и гладила его по лицу. – Все умирают, и я умру. Ванечка уже взрослый. Не плачь…
Блокнот.
Отец часто плакал по пьяни и не очень-то любил маму, изменял. Ругались часто, даже дрались. Случалось, она ходила с синяком под глазом и сама с удовольствием отчаяния колотила напившегося до бесчувствия мужа, потом тоже пристрастилась к бутылке. Но то была жизнь, привычная, с редкими удовольствиями и досадными неудобствами. Мелочи. А сейчас отец боялся потерять человека, которого много лет кряду привык видеть рядом, касался руками, губами. И вдруг раз – и нету. Наверное, это как арбуз, упавший на дорогу с высоты весело бегущего грузовика – разбился вдрызг, не склеишь, не соберёшь, только мокрое место осталось.
Маму в слезах я видел всего один раз, ещё до школы. В добротной сталинской квартире, доставшейся нам от дедушки, паркет был из дуба, мама очень гордилась его медовым цветом. Тогда полы не покрывали искусственным лаком, а натирали воском, продев босую ногу в крепление на специальной щётке. Однажды, по рекомендации знакомых, за хорошие деньги, мама пригласила полотёра. Весь день жилистый мужичонка, за которым меня оставили присматривать, заложив руки за спину, старательно сучил ногой. Вернувшись с работы и увидев результаты его трудов, мама упала на диван и заплакала: стыки между паркетинами, прежде незаметные, сделались чёрными – красота была загублена безвозвратно.
Детство. Оно жило ещё недалеко, по соседству. Парень, зажав в руке горбушку ситного с подковой краковской колбасы, прошёл в свою комнату и открыл «Королеву Марго», которую каждый год перечитывал.
Мама умерла к вечеру. Очень хотелось плакать, но он сдержался, чтобы не походить на отца. Считая себя виновным в смерти жены, тот рванул в Сибирь, потом на Камчатку и дальше – на Курилы глушить горе водкой и переменой мест.
Семнадцатилетний юноша, оставшись один в гулкой трёхкомнатной квартире, не испугался, не стал взывать о помощи к британскому министру по вопросам одиночества. Он давно привык жить сам с собой, а теперь почувствовал даже нечто вдохновляющее, свободу, впервые осознанную не как заношенное слово, но как форму существования. Многое, что прежде не разрешалось, оказалось даже интереснее, чем выглядело со стороны: первые сигареты, девочки, поцелуи, не только невинные шалости, но и мелкие подростковые хулиганства, потом и женщины.
Место домашнего друга занял хвостатый-полосатый. Котёнка мама нашла в подворотне, возвратила к жизни и назвала Машкой. Когда Машка обзавелась яйцами, её переименовали в Машутика. Потеряв со смертью спасительницы объект обожания, кот переключился на молодого хозяина, подарив ему сочувствие и преданность. Вёл себя скромно, ел не жадно, шкодил редко, когда балдел от отсутствия общения. Людей то ли боялся, то ли не любил, от гостей прятался под диваном. Убежище под тахтой было глубже и темнее, но деревянная тахта, случалось, сильно тряслась и стучала, а однажды даже рухнула, не выдержав энергии, данной человеку не для озорства, а для продолжения жизни.
Тихий досуг наследник проводил с книгами. Читая исторические романы и биографии великих, он испытывал восторг до спазма в горле, до сердцебиения – как же прекрасно подаренное ими миру! Тоже так бы хотел, но нет таланта. Он гол и прост, а ещё уверен, что подобных большинство. Раз не дано – не стоит рваться в лидеры и высасывать из пальца идеи. Зачем всё усложнять?
Однако чувство ответственности, которую теперь не с кем разделить, обострилось. Предстояли выпускные в школе, и поступление в институт. Можно, конечно, пополнить ряды пролетариата, но пример отца не вдохновлял. Средний ученик подтянулся до твёрдой четвёрки и сдал экзамены в ещё не успевший надуться важностью финансовый вуз.
Он честно грыз науку, специализируясь на вкладах и кредитах. Желание поднять себя в собственных глазах и привычка к спорту привели его на военную кафедру, где неожиданно понравилось то, что в обычной жизни раздражало: всё чётко организованно, назначено, расставлено, надо лишь добросовестно исполнять инструкции и приказы, не нарушать границы дозволенного и не вникать, почему следует делать так, а не иначе. Постепенно он обрёл уверенность и даже почувствовал некоторую прелесть существования в предложенных обстоятельствах.
Три года ездил на военные сборы. В итоге вместе с дипломом получил звание младшего офицера запаса и направление на работу с хорошей зарплатой в небольшое районное отделение системного банка.
Поначалу ему поручили оформление утверждённой документации, обмен ветхих купюр на новые, сопровождение клиентов в хранилище. Хотелось взвыть, но непонятно, что тогда дальше. Наконец его назначили операционистом – начальная банковская должность по работе с клиентами – открывать счета, оформлять кредиты и депозиты, выплату процентов по вкладам, помогать и давать разъяснения, оказывать другие мелкие услуги. Изо дня в день, из года в год.
Блокнот.
Я никогда не представлял, кем хочу стать. Мне нравится спорт, правда, до той грани, которая требует нечеловеческих усилий и агрессии для достижения цели. Значит буду бухгалтером. Вместе с библиотекарями, педагогами и медбратьями для мужчин профессия считается мало престижной, уделом неудачников. Я не самолюбив и не честолюбив. Говорят, это плохо. Неужели?
Заниматься делом, которое точно не твоё, по меньшей мере глупо. А какое моё? Я не знал этого раньше, не знаю и теперь. Учиться было интересно. О деньгах узнал много такого, что со стороны может показаться увлекательным, но у меня не вызывает никаких эмоций, тем более творческих озарений. Я равнодушно смотрю на раскрашенные бумажки, удивляясь, что в магазине в обмен на них дают колбасу и пиво. (Крепче ничего не пью, оберегаемый детскими воспоминаниями о семейных скандалах).
Наверное, надо было поступать в библиотечный. Но читать книги и выдавать их читателям, записывая в формуляр, не одно и то же. Есть ли у меня какие-нибудь таланты? Понятия не имею.
Равнодушный к профессии, Иван вяло продвигался по службе. Дни проводил на работе, вечера – дома с Машутиком или в компании таких же молодых людей, не испытывающих сожаления, что не нашли себя в жизни, но умеющих тратить не всегда частно заработанные деньги. Здесь он подхватывал девиц, легко согласных на секс не столько от распущенности, сколько в угоду современной моде на антимораль. Все существа женского пола выглядели похоже внутренне и внешне: без царя в голове, по последней моде сильно раскрашены, растрёпаны, небрежно и грубовато одеты. Оставалось выбирать тех, которые не пытались решить за его счёт свои проблемы.
Хорошая физическая форма и душевная уравновешенность позволяли ему довольно долго вести размеренную жизнь не сильно задумчивого молодого человека. Пока не встретил Людмилу, совсем юную, невесомую, без макияжа, в простеньком платьице по размеру и аккуратных туфельках на маленьком каблучке. Трепетная бабочка, залетевшая на свалку. Ему мучительно захотелось находиться рядом, даже необязательно в постели, главное, чтобы всё время. Милочка числилась в музыкальном училище по классу скрипки и наверняка не бывала в гостях у одиноких мужчин. Однако серёжки в подарок приняла, хотя ухажёр оконфузился, не заметил, что ушки-то не проколоты. И замуж выйти согласилась довольно легко.
Правда, не обошлось без жертв: пришлось выбирать, кого больше хочется видеть на соседней подушке – личико супруги или усатую морду старого друга, поскольку возлюбленная страдала аллергией на кошачью шерсть. Жених с трудом, но оторвал Машу-тика от сердца: буйство гормонов посильнее старой привязанности. А самое главное, его ведь прежде никто по настоящему не любил. Он даже не совсем точно представлял, что это такое, и вот сошлось. Заботливая и нежная девушка стала воплощением мечты.
В первую брачную ночь выяснилось, что её невинность – плод неразвитого мужского воображения.
– Знаешь, – сказала Милочка, – теперь это неактуально.
Молодожён прикусил язык: действительно мелочь. А когда понял, что вляпался по крупному, было уже поздно.
Пока ухаживал, не замечал её напористости, повелительных ноток в голосе, стремления схватить, ничего не упустить, прибавить даже то, что не планировалось, но вот попалось на глаза. Возможно поначалу, имея главную цель – создать семью, она скрывала зудящую склонность обустраивать быт по давно сложившемуся в голове представлению. Она с облегчением забросила скрипку на антресоль и довела жильё до санитарной чистоты и маниакального порядка, который у нормального человека вызывает рудиментарный протест.
Отныне вся её жизнь приобрела чёткую геометрическую форму, где каждая фигура занимала заданное место и обозначенное пространство. Любое, самое незначительное нарушение схемы отзывалось во всём существе главного дирижёра болезненным диссонансом. Пачка творога, оставленная мужем на средней полке холодильника, заученным движением женской руки сразу же отправлялась туда, где ей положено лежать – на нижнюю, вазочка, отклонившаяся от центра салфетки, возвращалась на привычное место и, если бы имела уши, могла услышать укоризну. Перебегая из комнаты в комнату с лицом руководителя МЧС, Милочка резко осаживала стул, имевший слабость выставить ножку на пять сантиметров в сторону.