Обманутый босс взревел громче:
– Уволен!
– Конечно, на что ты ещё способен, рогатый болван!
Ему очень хотелось дать начальнику в рожу, но чужая жена хватала за руки. Тогда он ударил по щеке Люду, вскользь, пальцами, и снова ощутил себя дерьмом. Когда остались вдвоём, спросил устало:
– Не девочка. Сыновья в армии отслужили. Куда тебя понесло?
– Ты изменяешь, а мне нельзя? Хотела чувствовать себя женщиной. И он обещал сделать тебя своим помощником…
– О! Ну ты совсем идиотка.
– Прости!
– Простить? Вот уж нет!
Он оживился. Терпел много лет, бросить жену не было ни смелости, ни повода. Знал, что просто так она не сдастся, будет протестовать, рыдать, звонить родителям, знакомым, жаловаться – какой муж подлец. Возможно, он не всегда был к ней справедлив. И дети… Впрочем, по-честному, дети не слишком его занимали, но он чувствовал ответственность за тех, кому дал жизнь, получая удовольствие. Теперь дети выросли, наловили рыбки в мутной воде девяностых и рванули за границу, поверили, что главная цель жизни – потребление.
В общем, измена жены оказалась как нельзя кстати. Он подал на развод и получил заветный штамп в паспорте, но жить экс-супруги продолжали в одной квартире, не спеша затевать размен, хотя и по разным причинам. Он терпеть не мог перемен и возмущался, когда в соседнем магазине вдруг меняли место товаров на полках. А тут – новый дом, новая улица, новый пейзаж в окне, ночью, не зажигая света, до туалета не дойдёшь. Она же с ужасом думала, что придётся делить кастрюльки, постельное бельё, посуду. А стиральная машина, холодильник – это как? В конце концов изменение образа домашнего быта супруги приравняли к размену. Он спал на диване в кабинете, получку оставлял себе, ел в кафе и ресторанах. Она устроилась в спальне, продолжала тщательно убирать все комнаты (кроме той, куда отныне вход ей был запрещён), мыть окна и вести хозяйство. По вечерам приглашала бывшего мужа выпить чаю с пирожками, а иногда и поужинать. Поначалу он отказывался, а потом привык и стал подбрасывать деньжат, а то и сам покупал продукты. Так и жили они немного странной жизнью, которая обоих устраивала, потому что не требовала ничего разрушать.
Главное, он стал безразмерно свободен, свободен так, как ещё совсем недавно невозможно было представить. По выходным, если хотел – спал до обеда, ел варенье до тошноты, пил пиво прямо из бутылки, читал сутки напролёт, пока увлекательная книга не заканчивалась, мог выйти из дома в ночь, когда люди ложатся спать, а ему вдруг захотелось-прогуляться, и уже не требовалось спрашивать разрешения и докладывать, куда лежит путь.
Ситуация выглядела настолько сказочной, что он боялся однажды проснуться на кухне, в переднике, с полотенцем в руках над горой мокрой посуды.
Нет. Уже нет. Жизнь переменилась. Ему такая форма существования нравилась ещё и тем, что позволяла не обмениваться с женой информацией. Молчание надёжно огораживало его личное пространство. Люда боялась лишний раз рот открыть, довольная уже тем, что осталась рядом, а там потихоньку, глядишь, всё утрясётся и вернётся к старому.
Между тем из банка его, конечно же, уволили с такой характеристикой, что по специальности не устроишься. Не гордый, пошёл кассиром в сетевой продуктовый магазин рядом с домом. Коллектив сплочённый, нацеленный на прибыль, сообразительным служащим директор приплачивал за мелкое жульничество вроде удвоения товара на кассе, завышения сорта или веса. Правда, пенсионеров не обманывали, женщин тоже – они обычно чеки проверяют, а мужчины редко, особенно молодые, у них голова другим занята, да и деньги считают плохо.
Большинство работников магазина – мигранты из бывших советских республик Средней Азии. Жили интересами землячества, решали свои проблемы, общего оказалось мало. Но потребности в общении никто не отменял, тем более, что и дома, его же стараниями, трубы иерихонские смолкли. Тогда он научился мысленно, с условным или даже конкретным оппонентом, обсуждать события, идеи, спорить, анализировать проблемы, при этом обязательно искал точные выражения, словно готовился писать отчёт. Но тягучая серость будней была всё той же, что окружала его в банке. Параллели с прошлым тоже радости не добавляли. Возникали соображения, которых прежде бухгалтер сторонился.
Блокнот.
Мне исполнилось 49. Почти полвека. И что? Уже много лет каждый день похож на предыдущий: завтракаю яичницей, пью растворимый кофе, размеренно, как советуют телеврачи, жую бутерброд с кисловатым «российским» сыром, иду на работу одним и тем же путём, встречая вчерашних прохожих со вчерашними лицами, восемь часов почти механически совершаю знакомые действия, старой дорогой возвращаюсь домой. Вынимаю ключи, дверь открываю на ощупь – замки ставил ещё папа.
Но всё это время я же кем-то был? Или так никем и не был? Попади я под машину или умри внезапно от инфаркта, завтра меня заменит другой человек, и дыра в мироздании быстро затянется. Уверен, что таких большинство. Без середнячков, не способных генерировать креативные задачи, можно бы запросто обойтись, но кто-то должен шить творцам штаны, жарить котлеты и выдавать гонорары. Значит, я тоже нужен.
Люда говорит, главное – родиться, остальное мелочи. Похоже на правду. Страшно подумать о биллионах нерождённых. Все эти Пушкины, Моцарты, Сидоровы, оставшиеся спермой… Даже вспомнить нечего. А я приглашён на жизни пир. И по усам текло, и в рот попадало. От боли корчился, и от радости кричал. К высоким рубежам не стремился, к чужим успехам зависти не испытывал, как и любопытства к личному пути публичных людей, которых постоянно полощут по ТВ. Плыл по течению. Не без порогов и водоворотов, но с вполне приемлемыми результатами. Конечно, приходилось делать выбор, но мы совершаем его каждый день: съесть на завтрак овсянку или омлет, пойти с подругой в кино или с приятелями в пивную, купить книгу или блок сигарет.
Прожил отпущенное время нормально, ключевое слово «прожил». Причём всё глубже и глубже осознаю, что ни ада, ни рая не будет, если не родишься и не настанет время умереть. Между двумя сакральными словами – целая жизнь, набитая всякой ерундой.
Но откуда пришло это желание убедить себя в праве на существование? Неужели вдруг проклюнулась потребность нового? Странно. Тем более, что и как надо изменить, неизвестно, да и хочу ли я, на самом деле, поворотов, которых всегда избегал?
Тетрадочку он спрятал, но успокоение не наступало. Голова гудела, мысли пересекали друг друга, не успевая оформиться. Сон отлетел совсем. Не надо было пить пиво за ужином.
Будильник вернул его к привычным будням и испытанным путям. Всё, как всегда, лишь течение времени с каждым годом заметно ускорялось, общественное поле насыщалась конфликтами, гражданская война, которая тлела на Донбассе, стала объявленной. Россия виделась ему в образе есенинский лошади, «загнанной в мыле, пришпоренной смелым седоком». Седоку виднее, и право имеет, и резон, а тошно. Бывший бухгалтер по привычке, укоренённой мамой, потянул с полки книгу: «Полтава». Два века назад наш национальный гений и пророк, назвал предателей своими именами. И даже если нынешнее смертоносное действо закончится для всех относительно удачно, ущемлённые амбиции народа, обитающего «у края», всегда будут будоражить кровь. Поляки тому пример.
Через пару дней утром, по пути на работу, новоиспечённый кассир вытащил из почтового ящика повестку: ему надлежало явиться в качестве офицера запаса в военкомат во исполнение указа о частичной мобилизации. Не удивился, не испугался, скорее обрадовался, что не надо спешить в магазин, тем более возвращаться домой, где сейчас Люда наверняка опрыскивает дезодорантом его домашние тапочки.
Приказ он воспринял как избавление от всего лишнего, попутно нажитого, что не отлипало долгие годы, а сбросить не хватало решимости. Однако, отстояв очередь в военкомат, Иван узнал, что повестку ему направили ошибочно: финансовые работники от призыва освобождены, да и возраст под завязку.
– Как? – опешил обладатель заветной бумажки. – Я больше не работаю в банке!
– Значит наши сведения устарели. Но вас уже исключили из списков.
Вместо того, чтобы галопом бежать прочь, он почти закричал:
– Не хочу! Я жаловаться буду!
Военком с любопытством посмотрел на льготника. Энтузиастов хватает, патриотов больше, чем уклонистов, бывает, молодые и старые соблазняются невиданными прежде деньгами, каких не заработать иначе, как только игрой со смертью. Этот не похож. А как реагировать на жалобы, имелось указание сверху.
– Можете заново оформиться добровольцем. Третий этаж, комната 305.
Отставленный рванул наверх. С этого момента его жизнь, как и жизнь сотен тысяч россиян, разделилась на две неравные части. В первой ничего примечательного не происходило. Вторая вместила то, о чём хотелось забыть и не вспоминать никогда. Возбуждённый новизной, он не успел осознать, что смотрит в глаза перемене участи. Но судьба крепко взяла в свои руки невидимые миру вожжи, а куда направит возок, гадать бесполезно. Когда-нибудь всё узнается.
2
Лицу стало прохладно – большое облако заслонило солнце. Седовласый приоткрыл глаз и увидел, что в потайной угол сада шаркающей походкой направляется старикан в меховой шапке. Ондатровой. В советское время такие можно было достать исключительно по блату.
– Василий Иванович! Друг мой! – восторженно завопила шапка. – Вот вы где!
«Друг» помахал рукой и возражать по мелочам не стал. Василием Ивановичем был дед, а его мама назвала Иваном в честь мужа, хотела сделать приятное тому, которого одного любила больше книг. Получился Иван Иванович Иванов, чего уж проще.
– Погодка-то какая! – продолжал сосед по лестничной клетке, предлагая радоваться вместе с ним. – В такую погоду жить хочется! – И, снизив пафос, добавил: – Впрочем, жить хочется всегда.
Седой любил дождь. Дождь дарил спокойствие, отгораживая от ужасов мира. В детстве, когда родители ссорились, он укрывался в платяном шкафу, забивался под кровать или втискивался в узкую нишу между пузатым холодильником и стиральной машинкой. Потом это роднило его с Машутиком. Сейчас раздражала наглость старца, который без спроса плюхнулся рядом и распугал воробьёв. Ещё не отдышавшись, сосед поспешил начать разговор.